Только по приглашению - Кэтрин Крэко

– Мадемуазель Паскаль! – воскликнул он, вытирая лоб белым носовым платком. – Мадемуазель!

Он прошел с ней по крутой дороге обратно к школе, держа перед собой коричневый бумажный мешок, вытирая носовым платком бисерины пота на лбу. Ему надо, сказал он, сначала закинуть эти бакалейные товары домой, а потом он пойдет с ней в школу.

– Пойдем, пойдем, – сказал он, задыхаясь. – Это займет всего лишь минуту.

Она поднялась за ним по лестнице и наблюдала, как нетерпеливо он поворачивает в замке ключ, неловко перекидывая бумажный пакет из одной руки в другую. Он был мал ростом и широк в талии. Она была уверена, что его курчавые иссиня-черные волосы – крашеные. Его мрачное, квадратное лицо, с большими глазами темно-оливкового цвета, было красивым, лицо, которое могло быть очень строгим, когда он стоял перед ними в классной комнате, и которое светилось, когда он смеялся. Ее поразила деликатность, с которой его толстые, грубые пальцы расстегнули ее белую льняную блузку, а затем ловко освободили крючки на юбке, которая упала вниз к ее ногам. Когда он снял с нее лифчик и взял ладонями ее грудь, он держался едва ли не почтительно. Потом он резко бросил ее на кровать, быстро разделся и придавил ее своим тяжелым телом. Он грубо терся об нее, влажное тело скользило по ее коже, легкая щетина на щеке противно царапала лицо, и только руки оставались нежными и ласковыми. Это ее удивило. Внезапно его грубое дыхание прервалось и, схватив за волосы, он застонал и в изнеможении обрушился на нее. Когда его дыхание стало глубоким и ровным, она с тревогой обнаружила, что он заснул, а она не может выбраться из-под него, но он скоро зашевелился и сполз с нее. Потом глубоко вздохнул и сел. «Господи!» – произнес он едва слышно. Он встал и подошел к небольшой раковине, плеснул себе на лицо и грудь и энергично вытерся маленьким турецким полотенцем.

– Пойдем, пойдем, Лили, – сказал он, – моя сейчас у сестры в больнице и может вернуться в любой момент. Надо идти, так что одевайся побыстрее.

Его голос звучал заговорщицки, хотя Лили не понимала, какое отношение к ней имеют планы его жены или здоровье ее сестры. Но, не видя никаких причин продолжать лежать, она встала и оделась. Она тоже плеснула водой на лицо и промокнула его полотенцем, которое хранило запах его несвежего тела.

– Можно мне выпить молока? – спросила она.

– Молока? – отозвался он удивленно.

– Да, очень жарко.

– Да. Да. Молока. – Он достал бутылку молока из маленького холодильника и попытался снять картонную крышку с горлышка. Лили удивилась, что его руки, такие ловкие и проворные несколько минут назад, стали неожиданно такими неуклюжими. Он налил молоко в маленький стакан и протянул ей. Пока она пила, он поставил молоко обратно в холодильник, нервно болтая о том, как им встретиться в следующий раз. Его жена уезжает каждый вторник – церковный хор репетирует с восьми до десяти по вторникам, объяснил он – и пока сестра в больнице, она будет часто ее навещать. Лили пила молоко маленькими глотками и удивлялась, зачем нужно все это повторять. Она протянула ему пустой стакан, и он аккуратно поставил его в обшарпанную эмалированную раковину. Он решил, что будет лучше, если они выйдут порознь. Лучше, чтобы их не видели вместе. Она кивнула, улыбнулась и вышла. Поднимаясь в гору, она подумала, неужели это то самое, о чем так заговорщицки шептались девчонки по ночам?

– Почему я должна тебе верить? – спросила Лили. Ее голос слегка дрожал, и это выводило Николь из себя больше, чем если бы она на нее кричала.

– Боже мой, Лили, но почему я должна тебе врать?

– Ну, либо ты врешь сейчас, либо врала все последние девятнадцать лет. Мне кажется, что ты врешь сейчас.

– Боже мой, Лили, я так сожалею. Именно поэтому я так умоляла тебя поехать с нами в Кап Ферра. Мне хотелось побыть с тобой, все тебе объяснить, дать тебе возможность побыть с Жан-Клодом. Я не хочу, чтобы ты отдалялась от нас. – Николь вдруг почувствовала, как будто большая кость застряла у нее в горле, из-за чего все слова давались ей с мучительной болью. – Многое из того, что я говорила тебе про твоего отца, это правда, Лили. Что мы очень любили друг друга, что он настоял, когда оказалось, что я беременна тобой, чтобы я…, чтобы мы вернулись в Штаты, потому что начиналась война. Что ему пришлось остаться. Это все правда. Все правда.

Лили уселась посреди комнаты в большое бордовое вельветовое кресло и не мигая смотрела на Николь. Сзади нее по серым наклонным оконным стеклам стекали струи дождя, молчаливого, мрачного, холодного. Николь откашлялась, стараясь избавиться от сдавливающего комка, но это не помогло.

– Не хочешь выпить? – спросила она беспомощно.

– Выпить? – Лили рассмеялась. – Нет, спасибо. Мне достаточно кофе. Но ты можешь выпить, если хочешь.

Николь кивнула и потянулась за кувшином на столике из красного дерева. Она налила себе шерри и пила его маленькими глотками, надеясь, что это поможет ей избавиться от боли в горле. Ей казалось, будто ее тело налито свинцом, в голове туман, невозможно собраться с мыслями. Это было уже плохо. Она так часто за последние месяцы репетировала этот разговор, выжидая подходящего момента. Николь подошла к окну с узорчатыми занавесками и выглянула на улицу, где сгущались холодные сентябрьские сумерки. Это было легче, чем смотреть в серо-голубые глаза дочери; глаза, по которым она ничего не могла прочесть, глаза, которые отказывались ей помогать.

– Теперь расскажи мне про то, как мой отец погиб на войне, – сказала Лили голосом, не терпящим возражений.

– Это, – мягко сказала Николь, – неправда.

– Ложь? – спросила Лили без всякого сострадания.

– Да, – ответила Николь, – ложь. Но только для того; чтобы оградить тебя. Лили, он был женат. Тогда, да и теперь, в Штатах клеймили позором детей, рожденных вне брака. С отцом, который погиб на войне как герой, ты могла быть принята в высшем обществе, поступить в лучшие школы. Тогда у нас не было возможности пожениться. Его жена была больна, душевно больна. Она, Мария, подолгу обследовалась в клиниках. Она была полностью невменяема. У него был сын, мальчик, Люк. Он не мог оставить его с матерью. Все это было безнадежно. И тянулось годами. Мария умерла в санатории, в совершенном безумии. Я не думала, что мне когда-нибудь придется сказать тебе правду.

– И теперь получается, что Жан-Клод – это мой отец, а Люк… – ее голос задрожал.

– Твой брат, твой сводный брат. – Николь подошла к спинке кресла, обняла Лили и прижалась лбом к ее шелковистым волосам. – Ах, Лили, я так сожалею. Я так надеялась, что когда мы с Жан-Клодом поженимся, у нас, наконец, будет настоящая семья.