Отныне и вовек (сборник) - Рэй Брэдбери

Оцени сам, как у нас это получилось, милый Джеймс. Снявшись с места, мы не оставили за собой ни камешка, ни булыжника, ни съестных припасов, ни могильных плит. Перевезли все, все, все.

Вот дотянут сюда шоссе – и что найдут? Да и был ли когда-нибудь в штате Аризона такой городок Саммертон – здание суда, ратуша, пригородный парк, опустевшая школа? Нет, ничего похожего здесь не было. Глядите: одна пыль.

Оставлю это письмо на вокзальной почтовой стойке; надеюсь, ты его получишь, если часом занесет тебя в эти края. Что-то мне подсказывает: ты вернешься. Сейчас поставлю подпись, запечатаю конверт и словно передам его тебе из рук в руки.

Когда дочитаешь до конца, дорогой мой друг и возлюбленный, развей эти строчки по ветру.

Внизу стояла ее подпись: Неф.

Он разорвал листок на четыре части, потом еще и еще раз – и подбросил конфетти в воздух.

«Ладно, – подумал он, – теперь-то куда?»

Прищурившись, он вгляделся в пустынную даль, где тянулась низкая гряда наполовину зеленеющих гор. Воображение дорисовало сады.

«Вот туда», – решил он.

Сделав первый шаг, он обернулся.

Как старый облезлый пес, в привокзальной пыли лежал саквояж.

«Нет, – подумал он, – ты из другого времени».

Саквояж выжидал.

– Лежать, – скомандовал он.

Саквояж остался лежать.

А сам он зашагал дальше.

Глава 33

Когда день уже стал клониться к закату, он дошел до первых апельсиновых деревьев.

Когда над городом сгустились сумерки, в палисадниках возникли знакомые стайки подсолнухов, а над крыльцом закачалась вывеска «Герб египетских песков».

С последними лучами солнца он прошагал наконец по гравию, взбежал по ступенькам и, постояв перед дверью-ширмой, нажал на кнопку звонка. Послышались негромкие трели. В холле, на лестнице, появилась тонкая тень.

– Неф, – тихо выговорил он, помолчав. – Неф, – сказал он. – Я вернулся домой.

Левиафан-99

Радиомечта

В тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда мне было девятнадцать, я безоглядно увлекся радиоспектаклями Нормана Корвина[11].

Позднее, когда мне уже стукнуло двадцать семь, мы с ним познакомились, и он вдохновил меня на создание марсианских историй, из которых потом выросли «Марсианские хроники».

Много лет я мечтал, чтобы Норман Корвин поставил радиоспектакль и по какому-нибудь из моих произведений.

Вернувшись из Ирландии, где в течение года шла работа над сценарием к фильму «Моби Дик» Джона Хьюстона, я не мог выбросить из головы Германа Мелвилла[12] и его левиафана-кита[13]. Вместе с тем я по-прежнему был околдован Шекспиром, который покорил меня еще в школе.

По приезде из Ирландии я стал подумывать о том, чтобы взять да и перенести мифологию Мелвилла в космическое пространство.

Незадолго до этого Эн-би-си подвигла нас с Норманом Корвином на совместную работу над часовым радиоспектаклем. Закончив первоначальный вариант сценария «Левиафан-99», где корабли стали космическими, место мореходов заняли одержимые капитаны этих космических кораблей, а гигантского белого кита заменила ослепительная белая комета, я передал текст Норману, который, в свою очередь, отослал его на Эн-би-си.

В то время радио постепенно сдавало позиции, отступая перед натиском телевидения, и от Эн-би-си пришел ответ следующего содержания: «Просим вас разбить сценарий на трехминутные эпизоды, чтобы постановку можно было транслировать по частям».

Совершенно убитые, мы с Норманом отозвали сценарий, и я послал его в Лондон, на Би-би-си, где и была осуществлена радиопостановка с Кристофером Ли[14] в роли безумного капитана космического корабля «Сетус»[15].

Радиоспектакль вышел просто великолепным, однако мечта о том, чтобы режиссером моего произведения стал именно Корвин, так и осталась мечтой. Под влиянием своей, если можно так выразиться, «шекспиромании» я осмелился расширить текст «Левиафана-99» вдвое, и весной 1972 года по нему был поставлен спектакль в одном из павильонов на студии Сэмюэла Голдвина. Но, к сожалению, те дополнительные сорок страниц разрушили мой первоначальный замысел. Потерялась сама суть этой истории. Критики были единодушны в своих саркастических оценках.

В последующие годы «Левиафан-99» ставился то здесь, то там; я мало-помалу снимал, как стружку, ненужные страницы в надежде когда-нибудь привести материал к первоначальному одночасовому варианту, который лег в основу радиоспектакля.

Сегодня, тридцать лет спустя, эта повесть представляет собой мою заключительную попытку собраться с силами и вернуть к жизни то, что начиналось как радиомечта, надежда на Нормана Корвина. Заслуживает ли эта мечта того, чтобы явиться в нынешнем воплощении, – решать вам.

Посвящается Герману Мелвиллу, с восхищением

Глава 1

Зовите меня Измаил.[16]

Измаил? Это в две тысячи девяносто девятом году, когда поражающие воображение новые корабли, уже достигнув звезд, продолжают свой путь дальше? Разрушают звезды, вместо того чтобы благоговейно трепетать перед ними? И вдруг такое имя – Измаил?

Да.

Мои родители были среди первых смельчаков, отправившихся на Марс. Когда смелости поубавилось и появилась тоска по Земле, они вернулись домой. Меня зачали в том рейсе, и родился я в космосе.

Мой отец, досконально знавший Библию, вспомнил еще одного изгоя, который странствовал по мертвым морям задолго до Рождества Христова.

Никто бы не выбрал лучше, чем это сделал отец, имя для меня, в то время единственного ребенка, выношенного и рожденного в космосе. А он и вправду назвал меня… Измаилом.

Несколько лет назад решил я пересечь все моря ветров, что странствуют по этому свету. Всякий раз, когда в моей душе наступает слякотный ноябрь, это значит, что пришло время опять бросить вызов небесам.

Так что в субботу, в конце лета две тысячи девяносто девятого, среди птичьего гомона, ярких воздушных змеев и грозовых фронтов, я оторвался от земли, уносимый ввысь моим реактивным ранцем. В том неудержимом полете я устремился к мысу Кеннеди оперившимся птенцом в стае памятных мечтаний, которые лелеял старик да Винчи, придумывая свои древние летательные аппараты. Согреваемый пламенем огромных стальных птиц, я чувствовал, как хлынули в мою душу потоки бесконечной и нетерпеливой Вселенной.

Издалека я заметил сильное бурление: мыс Кеннеди раскалился от тысяч ракет, вырывающихся из огнедышащих пусковых установок. Когда пламя наконец утихло, в воздухе остался лишь простодушный шепот ветра.

Я быстро и мягко спустился в город, и меня подхватило течением движущегося тротуара.

Над головой проплывали арки и порталы зданий, а вокруг мелькали тени. Куда я направлялся? Уж точно не в холодные стальные казармы – приют усталых астронавтов, а в прекрасный, тщательно запрограммированный и оборудованный рай. Мне предстояло явиться в Академию астронавтики для прохождения тренировочного курса перед великим путешествием за пределы звезд, но о своей миссии я до поры до времени ничего не знал.

В этом месте уживаются луговые просторы для игры ума, гимнастические снаряды для укрепления тела и богословская школа, своим учением неизменно зовущая ввысь. Да и то сказать, разве космос не похож на гигантский собор?

Пройдя сквозь зыбкие тени, я оказался в вестибюле академического общежития. Чтобы зарегистрироваться, я приложил ладонь к панели идентификации, которая считала мой потный отпечаток и, словно гадалка, мгновенно выбрала для меня соседа по каюте на предстоящий рейс.

Откуда-то сверху зажужжал зуммер, послышался гул, звякнул колокольчик, и женский голос – шипящий, механический – объявил:

– Измаил Ханникат Джонс; возраст – двадцать девять лет; рост – пять футов десять дюймов; глаза голубые; волосы каштановые; телосложение легкое. Просьба пройти в помещение девять, второй этаж. Сосед по комнате: Квелл.

Я повторил:

– Квелл.

– Квелл? – раздалось у меня за спиной. – Не завидую!

А другой голос добавил:

– Крепись, Джонс.

Обернувшись, я увидел троих астронавтов, постарше меня, не похожих друг на друга ни ростом, ни манерой держаться, – они запаслись спиртным и протягивали мне стакан.

– Держи, Измаил Джонс, – сказал долговязый, худой парень. – Когда идешь знакомиться с таким чудовищем, это не лишнее, – объяснил он. – Для храбрости.

– Но сначала вопрос, – заговорил второй астронавт, придержав меня за руку. – На каких рейсах летаешь – на «кисельных» или на дальних?

– Ну, правильнее будет сказать, на дальних, – ответил я. – В дальний космос.

– Расстояния в скромных милях или в реальных световых годах?

– Обычно в световых годах, – сказал я, поразмыслив.

– Ага, тогда имеете право выпить с нами.