Совьетика - Ирина Маленко

Я родом из среднего по размерам города в средней полосе России. Когда я была маленькой, я искренне не понимала, почему Москва – столица и СССР, и России. «Пусть Москва остается столицей СССР, а столицей России пусть сделают наш город!»- говорила я на полном серьезе своим родным. (Так же как с детским эгоцентризмом я удивлялась, когда встречала детей моложе себя: как, ведь я-то уже родилась! Зачем же людям еще дети? ) Москва была недалеко географически, но в то же время далеко: она ассоциировалась с чем-то величавым, торжественным и светлым. Впервые я побывала в Москве, когда мне было года два. Естественно, ничего об этом не помню. Мама рассказывает, что я заснула у памятника первопечатнику Ивану Федорову – и потом уже спала чуть ли не до самого дома. Наш городок – зеленый летом и занесенный снегом зимой, с широким разливом реки весной и вкуснющими яблоками осенью – состоял из старинного двухэтажного городского центра, пары кварталов с новостройками-пятиэтажками и девятиэтажками (для нас они были в такую новинку, что мы с подружками иногда ходили туда – покататься на лифте!) и остального – двух старинных городских рабочих слобод с одноэтажными домиками, крытыми железом и окруженными садами и огородами. Кое-где еще не было асфальта, а мостовая была вымощена булыжниками. Когда я подросла, мне доставляло огромное удовольствие объезжать наш квартал по кругу на велосипеде. Я знала все выбоинки на дороге и воображала себя смелым всадником на горячем коне – борцом за народное дело…

Мои родители рано разошлись. Разошлись, когда мне было года два, официально развелись, когда мне было 4. Разводы тогда еще были достаточной редкостью, но мама была очень эмансипированная женщина (она первой в нашем городе надела брюки), и раз что-то было не по ее, ее было не остановить. Иногда мне кажется, что лучше бы было, если бы она с ее характером родилась мужчиной, а отец (насколько я могу составить себе картину его характера по рассказам о нем) – женщиной. Тогда, может быть, у их союза был бы шанс.

Собственно говоря, я совершенно не помню, каким был отец (кроме его фотографий), но ни разу за все годы своего детства не чувствовала себя ничем обделенной. У нас дома были два замечательных мужчины: дедушка и дядя Шурек, младший мамин брат, которого я даже перестала звать дядей годам к 5: он стал просто моим лучшим другом. А глядя на некоторых отцов своих одноклассников, я в те годы иногда просто радовалась, что мои родители разошлись! Так что жалеть меня было бы совершенно не к месту.

Мама работала на заводе инженером (когда я родилась, она была еще студенткой, а отец – аспирантом), к моим 15 годам стала начальником большого отдела, работа ей нравилась, зарабатывала она хорошо (и чем дальше, тем лучше!), папа исправно платил алименты и не показывался – я была даже благодарна ему за то, что он этого не делал. Не только потому что совсем не знала бы, как себя с ним вести и о чем говорить, но и потому, что он не нарушал покой моего детства. Никто не таскал меня в принудительном порядке по разным домам в выходные, как это делается с детьми разведенных родителей на Западе, хотят они того или нет – потому что «у отца тоже есть его права». Я считаю, что все эти судебные решения принимаются не столько в интересах ребенка, столько в интересах другого родителя, а для самого ребенка они могут быть даже вредны. Я очень благодарна своему отцу за то, что он не был таким эгоистом и не мешал моему счастливому детству!

…Отец пришел один раз ко мне в школу после уроков, когда мне уже стукнуло 15. Я даже не узнала его сначала. Просто посмотрела на него и подумала: «Ой, какие наглые глаза! Прямо как у меня, когда я себя плохо веду….» – и только по этой мысли догадалась, что это был он. Он пришел поздравить меня с 15-летием и тоже чувствовал себя неловко. Мы оба, как и ожидалось, не знали, что сказать. Он сунул мне в руки какую-то техническую книжку: «Ты тут, конечно, ничего не поймешь, но это одна из моих научных публикаций». Он был прав: сопротивление материалов меня не слишком-то интересовало, хотя я и была отличницей по всем предметам, кроме физкультуры (опять-таки не в него: он у нас в молодости был чемпионом области по бегу на короткие дистанции!) «Ну, а характер у тебя какой?» – спросил он. Я пожала плечами. Как можно в двух словах описать незнакомому человеку собственный характер? «Настроение меняется часто. То мне так хорошо, а то просто плакать хочется -и без каких бы то ни было очевидных причин» Он кивнул: «Это мне знакомо…»

Сейчас у меня нормальные, хорошие отношения и с ним, и с его новой семьей.

…Иногда навестить меня приезжала на машине вместе со вторым моим дедушкой моя вторая бабушка- казачка, говорившая с сильным, сладким до приторности южным акцентом. И употреблявшая украинское ласкательное слово «рыбка». Еще когда родители жили вместе, бабушка-казачка получила от меня прозвище “Стенка”, потому что мы с ней так играли: я колотила ногами в высокую белую кафельную стенку ее печи (единственное, что я хорошо помню из всего ее дома!), а она на печку за это ругалась: «Стенка, не бей Женечку!» Потом уже после меня ее стала называть так и вся мамина семья: «Женя, иди, твоя бабка Стенка в гости приехала!» . И мне каждый раз становилось как-то неловко: от мамы я слышала пару нелицеприятных историй об этой бабушке (две женщины, видимо, просто не сошлись характерами, но в детстве, конечно, веришь только своей маме и только ее версии!). «Твоя бабка заворачивала тебя вместо пеленки в старую ветошь из дедовского гаража», «твоя бабка – патологическая врунья – она пыталась подсунуть мне на обед кролика вместо курицы,зная, что кроликов я не ем!»….Если она действительно такая, то зачем же мне тогда с ней встречаться? «Надо, Федя, надо!»- вздыхали мои родные и высылали меня ей навстречу.

От бабушки Стенки сильно пахло духами (она была из тех бабушек, которым «всегда только 45») , и она привозила мне всякую вкуснятину, вроде твердокопченой колбасы (она работала кассиром в магазине). А еще – экзотические вещи: грузинские сладости (чурчхелу) и разноцветные длинноухие абхазские вязаные шапки из овечьей шерсти. Ее мама, моя прабабушка, тоже казачка, была замужем за грузином, и жили они в Абхазии на берегу моря. Говорят, что у прабабки Насти был такой крутой нрав, что ее побаивалась вся деревня, несмотря на то, какая она была маленькая и худенькая. Муж-грузин за глаза посмеивался: «Знаете, как я стал у себя дома хозяином? Я ей никогда не перечу, но потом всегда все делаю по-своему! И вот так и стал настоящим хозяином в доме…» Глуховатая бабка Настя услышит, бывало, только последнюю фразу: «Это кто в доме хозяин? Это ты в доме хозяин?!» «Все-все, молчу, я ничего не говорил…» – ретировался дед Вахтанг… Ее невестка-грузинка рассказывала, что когда бабка Настя идет к ним в гости, их собака чует ее с другого конца деревни, воет и прячется!

Я с удовольствием уплетала копченую колбасу, а дедушка – второй бабушкин муж (за которого она вышла замуж после того, как на войне погиб отец моего отца, красивый молодой советский офицер родом с Поволжья) – высокий как жердь, худой украинец катал нас на своей белой «Волге» вокруг квартала, к восторгу всех моих уличных подружек. Он тоже был фронтовиком – фронтовым шофером и привез с войны пару красивых венгерских ручных вышивок (которые, по словам моей мамы, бабушка Стенка выдала на каком-то конкурсе за собственное рукоделие. Если даже и так, то что с того? )и смешной разговорник, в котором наших солдат учили, как говорить венгерским девушкам изысканные комплименты. Изданный, к слову, конечно, не советским командованием, а самими венграми. Мы дома хохотали до слез, когда читали его!

Дедушка увлекался охотой и иногда привозил мне в подарок мягкие заячьи хвостики, которые так смешно падали на пол, кружась, если их бросить с высоты. Говорил он мало, зато очень много курил. Бабушка называла его по отчеству – «Порфирьич». Никого совершенно не коробило, что дедушка был украинец, а прадедушка – грузин. Как не коробило никого, что моя пра-прабабушка с другой стороны была полькой. Или что лучший друг моего троюродного брата был корейцем (больше того – этого друга буквально обожал весь город! Только что на руках его не носили). В национальном вопросе люди были невинны и неискушенны: их интересовали только личные качества человека. «Изя, а ты кто, татарин?» – на полном серьезе спрашивала своего однокурсника по имени Израиль одна из маминых подруг. «Дура! Еврей я!» «Ой, правда? Настоящий?» – с восторгом восклицала она. «Ну конечно, а какой же, игрушечный, что ли?» «И в паспорте написано «еврей»? «Ну да». «Слушай, дай посмотреть, а? Никогда не видела!»…

Один раз бабушка и дедушка привезли с собой сопливого черноглазого пухленького мальчика, про которого мне сказали, что это мой младший брат. Мальчика звали, как дедушку – Петр. Петруша. Он был моложе меня лет на 5. Нас попросили держаться за руки, и нам обоим было от этого очень неловко – ведь мы друг друга фактически не знали. Хотя я всегда хотела иметь братьев и сестер – но у меня это как-то автоматически ассоциировалось с мамой…. А мама не хотела больше детей. «Смотри, как хорошо – тебе ничего ни с кем делить не надо!» . Потом уже и я сама привыкла к этой идее. И стала порядочной эгоисткой, как и многие в моем поколении…