Цемент - Федор Гладков

Последние слова Глеба взволновали рабочих. Многие вскочили с места и стали требовать слова. Глеб поднял руку, требуя внимания. Даша зазвонила колокольчиком.

— Так вот, товарищи! Перехожу к делу. Начну с самого важного — с топлива. Топлива нет ни у завода, ни у рабочих. Для завода горючее мы достанем через госаппарат. А для города? Для рабочих? Для детей — для детских учреждений? Нам нечего надеяться на дровяную повинность: дров нам мужик не повезет. Будем сами выходить из положения. Только мы разрешим этот вопрос. Надо соорудить новый бремсберг на перевал. Что это значит? Это значит, что мы пускаем первый дизель, пускаем динамо, освещаем жилища рабочих… По нарядам мы имеем запасы нефти и бензина. Бремсберг — это наш первый удар. Через совпроф организуем воскресники. Для технического руководства мобилизуем инженеров. Пускай ваши козы и поросята гуляют, пока суд да дело. А потом… а потом через год мы уже будем хохотать над собою, ребята…

Рабочие дружно зашлепали в ладоши.

Савчук пробирался вперед и, тяжело дыша, ударил кулаком по столу.

— Требую сейчас же пускать бондарню…

Даша встала и строго осадила его:

— Товарищ Савчук, не буянить! Скоро ты, наконец, научишься владеть собой?

— Я требую… Тут зажигальщикн и свинопасы…

— Товарищ Савчук, в последний раз…

— Глеб, товарищ, дай доброго туза своей жинке… она же не моя… А вы, черти… козьи пастухи!.. Променяли души на зажигалки. Вот тут Глеб подчеркнул насчет инженеров… Какой же тебе друг инженер Клейст, который тебя предал на смерть?

— Правильно! Спец… Крысой зашился в норе… Бродит украдкой, как вор… Чего смотрит Чека?..

…Инженер Клейст. Этот человек держал в руках жизнь Глеба и бросил ее палачам. Инженер Клейст… Разве жизнь Глеба не стоит жизни инженера Клейста?

Лошак молча поднял руку.

— Товарищу Лошаку — слово.

Все повернули головы к горбатому слесарю.

— Как говорится, товарищи: ставь человека на постав, как дело на попа. Инженер Клейст — не шанс, а мокрица — не наковальня. Так хочу высказать. Пущай Клейст припаял Чумалова в лоск. Ну, а какой рукой коснулся он Даши? Ведь кто ее, Дашу, изволок из смерти?.. Он, Клейст… Подумать надо. А насчет бремсберга… предложение Чумалова одобряю… Только я к тому, как бы нам зря дров не нарубить…

Даша забеспокоилась и перебила Лошака:

— Товарищ Лошак, обо мне прений нет. Ты держи разговор по докладу… При чем тут я и Клейст? Дело идет о бремсберге и топливе…

И блеснула зубами.

— Сам же говоришь, что надо дело ставить на попа.

Лошак макнул рукой и сел на место.

Опять — Даша… Опять какая-то тайна, которая тревожит душу…

Глеб думал и боролся с собою.

— Товарищи, дайте мне самому посчитаться с инженером с глазу на глаз. А сейчас оставим этот вопрос… Мы уклонились от дела…

Прения пошли быстро и гладко вплоть до резолюции. Решили: немедленно начать постройку бремсберга на перевал и с завтрашнего дня идти по цехам — убирать мусор, производить мелкий ремонт, привести все в порядок.

Даша поднесла бумажку к глазам и потом оглядела рабочих.

— Товарищи, отнесемся к вопросу строго, внимательно. Нам необходимо командировать членов ячейки на работы в деревню.

Эти слова были встречены тугим молчанием. Все как будто были оглушены. Потом запыхтели и озлобленно закричали одновременно:

— Это — убой, а не командировка… Мы не скоты — и не пойдём на бойню…

— Что это такое? Под шумок хотите нас бандитам на мясо?..

— Товарищи, вы же — коммунисты, а не шкурники! Я — женщина, а говорю вам: никогда, ни на час, не дрожала за свою судьбу. Это вам хорошо известно.

— Ну, и поезжай сама, ежели охота…

Глеб вышел из-за стола на середину комнаты и оглядел всех молча, с угрозой в глазах. Потом сказал угрюмо и небрежно:

— Выделяйте меня, товарищи коммунисты, Командируйте и меня и мою жену. Она бросила вам слово — шкурники… Я тоже говорю вам: вы шкурники, а не пролетарии… Я ходил не в такие мышиные гнезда. Как вам известно, я три года был в боях.

— Был в боях, а не убитый. Таких было много, в боях. Кто не видал крови за эти годы?

— Так. Почему не убит? Потому, что я со смертью братался, как равный. А если вы видали кровь, так вы должны здорово знать, какие зубы у смерти. Эти зубы — похлеще дробилки. Могу показать… я — не из стыдливых…

Он сорвал с себя гимнастерку и нижнюю рубаху и бросил на пол. Тело его от шеи до штанов шершавилось гусиной кожей. На груди золотилась густая шерсть. И оттого, что голое тело вздрагивало, а под кожей шевелились мускулы, он стал вдруг теплым и близким.

— Кому угодно, могут подойти и пощупать… На груди, на левой руке, ниже плеча, на боку багровыми и бледными узлами рубцевались шрамы.

— Вам нужно, чтоб я спустил и штаны? Пожалуйста. Ах, не надо? Там тоже есть такие ордена. Вы хотите, чтоб за вас шли на работу другие, а вы будете спать в козьих норах?.. Хорошо! Я иду!

Никто не подошел к Глебу. Он видел влагой налитые глаза, видел как люди сразу отсырели и замолкли. Они смотрели на его голое тело и сейчас же растерянно отводили глаза в сторону.

— Товарищи!.. Это же стыд и позор!.. До каких же разов, товарищи, эта наша разруха души?.. Товарищи!..

Громада метался за столом и бури своей не мог выразить словами.

Один из бородатых рабочих встал со скамьи и с размаху ударил себя в грудь. У него тряслась голова.

— Записывай!.. Я иду!.. Я не какая-нибудь сволочь поганая… Ну, три козы там, свинья с поросятами… тер плечи мешками… Что говорить: зарезались мы, ребята…

За ним потянулось еще несколько тяжелых рук. А Даша (она смотрела на Глеба растроганными глазами) взмахнула рукою:

— Товарищи, разве наша ячейка хуже других? Нет, товарищи!.. У нас рабочие хорошие…   и коммунисты хорошие…

И первая захлопала в ладоши.

2. Август Бебель и Мотя Савчук

Черно-фиолетовые дали за заводом — море и городское предместье — были мглисты и пустынны в призрачных искрах и облачных тенях. От маяка к заводу трепетала в бухте огненная веревка. Капали звезды очень далеко над морем, и небо над дальними изломанными хребтами было в павлиньих перьях.

В горах, за городом, вспыхивали, кружились, гасли и опять зажигались загадочные огни.

Даша дотронулась до руки Глеба.

— Видишь? Огни-то?.. Это бело-зеленые сигнализируют. Еще много борьбы будет с ними, много будет пролито нашей крови…

…Какую жизнь прожила без него Даша? Какая сила сделала ее душу отдельной? Раздавила эта сила прежнюю Дашу, и стала Даша больше Даши, и силу эту Глеб хотя и постигал умом, но сердцем никак не мог с ней примириться.

— Дашок, что это у тебя было с инженером Клейстом? О чем это сболтнул Лошак?.. В чем дело? То Клейст предает смерти, то спасает от смерти… Расскажи-ка, кстати…

Даша помолчала, потом нехотя ответила:

— Это он о контрразведке…

— Что такое?!

Он остановился и схватил се за руку.

Даша усмехнулась, но Глеб не увидел этой усмешки.

— Ну вот… была в контрразведке, а Мотя хлопотала у Клейста… Он взял меня на поруки… Я была по зеленому делу…

— Подожди, подожди… Дай сообразить… Ведь ты же на этом деле могла сгибнуть, как муха… Ну дальше?

— Это — долгий разговор… Придет час, расскажу как следует. А теперь трудно мне… Расстраиваться не хочу…

Она быстро зашагала по дорожке и оставила его позади. И в этих торопливых движениях почуял Глеб Дашину тревогу. Вспомнил: так же держала себя Даша по дороге к детскому дому.

— Ой, Дашок, что-то не так! Что-то таится в тебе другое… Может быть, кто-то стоит у нас на дороге?.. Прямо скажи, откровенно… Уж очень ты нервничаешь, когда говорят о тебе…

— Если ты, Глеб, мне не веришь, как же я могу относиться к тебе? Разве ты можешь меня понять?

Он молча шел за нею в поющей вечерней тишине, с болью и смутой в душе.

А когда пришли домой, она сейчас же села к столу к вынула из газетного свертка книжки.  Выбрала  одну,  подвинула лампу и оперлась головою на руки.

— Что это ты читаешь, Дашок?

Он хотел спросить се мягко и ласково, но сам почувствовал, что вышло фальшиво и глупо.

Не отрываясь от книжки, она сказала сквозь зубы:

— Августа Бебеля… «Женщина и социализм».

— А это что за книги?

— А это товарища Ленина «Государство и революция». Хочешь — возьми.

В открытое окно влетела ночная мошкара, вилась около огня, зажаривалась на стекле и сеялась на стол, как пшено. Свистела пичуга в горных кустарниках — так-нет? так-нет? В окне Савчуков, тоже открытом, зазывно туманился огонек.

Глеб встал и вышел из комнаты.

Савчуки уже ложились спать. На столе были остатки еды. Мотя без кофты, в одном лифчике, копошилась у плиты. Савчук, босой, кудлатый, лежал на кровати.