Бабушка - Божена Немцова

Викторка ушла домой обрадованная, в надежде что станет теперь у нее на душе легко и весело, как бывало прежде. На другой день кузнечиха принесла ей какой-то предмет, зашитый в красный лоскутик, и сама повесила Викторке не шею, строго-настрого наказав не снимать и никому не показывать. Вечером, когда Викторка косила траву, она заметила, что неподалеку у дерева кто-то стоит, и почувствовала, как кровь прилила к лицу, но совладала с собой и ни разу не оглянулась. Окончив работу, она так быстро побежала домой, будто земля под ней горела. Минуло три дня, настало воскресенье. Мать пекла пироги, отец пошел приглашать на обед учителя и соседей, по всей деревне кумушки шушукались: «У Микши нынче сговор! …»

После полудня явились к Микше трое сельчан в праздничных кафтанах; у двоих на рукавах были приколоты веточки розмарина. Хозяин встретил гостей на пороге, а все домашние, стоя на крыльце, приветствовали их словами:

– Пошли вам боже счастья!

– Вашими устами да мед бы пить! — отвечал сват за отца и сына.

Жених переступил порог последним. С улицы доносились женские голоса: «А славный парень этот Тоник, глядите, как голову держит — олень, да и только, а какая красивая ветка розмарина у него на рукаве! Где это он ее купил? …» Мужские голоса отвечали: «Чтож ему не гордиться, ведь он уводит из деревни самую красивую девушку, лучшую плясунью, добрую хозяйку, да к тому же с хорошим приданым … И впрямь ему повезло!…»

Так думали на селе многие отцы и матери и сердились на Викторку. Почему она чужака выбрала, почему ей не приглянулся никто из своих? Удивлялись, куда она так торопится: что это за каприз такой … В общем, судили да рядили, как всегда водится в таких случаях.

Вечером был сговор. Учитель составил брачный контракт, свидетели и родители поставили под ним три крестика вместо имен, которые пришлось приписать учителю: Викторка пожала Тонику руку и обещала через три недели стать его женой. На другой день пришли подружки пожелать ей счастья, а когда она вышла на площадь, все ее стали поздравлять: «Пусть бог пошлет невесте всего доброго в жизни!» Заметили только, что когда молодежь закричала хором: «Скучно тебе будет без нас, Викторка! Зачем тебе понадобилось уходить?!» — слезы выступили у нее на глазах.

Несколько дней Викторка оставалась веселой; если нужно было выйти за околицу, шла без страха, который не оставлял ее раньше, пока не носила она на груди кузнечихину ладанку и не была сговорена. Ей казалось, что бояться теперь нечего, и девушка благодарила за то бога и куму, давшую такой хороший совет. Но радость ее была непродолжительна.

Однажды под вечер сидели они с женихом в саду. Беседовали о будущем своем хозяйстве, о свадьбе. Вдруг Викторка замолчала, устремила взгляд на кусты, и руки ее задрожали.

– Что с тобой? — с удивлением спросил жених.

– Посмотри вон на те ветки напротив нас, ты ничего там не видишь? … — прошептала Викторка.

Парень всмотрелся и сказал:

– Нет, ничего не вижу. А что там такое?

– Мне показалось, что смотрит на нас черный солдат, — шепнула невеста еще тише.

– Ну, погоди! Я положу этому конец! — вскрикнул Тоник и бросился к кусту; но напрасно, там никого не нашел.

– Я ему спуску не дам! Пусть только попробует на тебя заглядываться, узнает, с кем имеет дело! — сердился Тоник.

– Не затевай с ним ссоры, Антонин, прошу тебя. Знаешь ведь, он солдат. Отец сам ходил к ним на Червеную гору; он дорого бы дал, если бы тамошний офицер убрал черного солдата из нашего села … Но тот сказал, что не может этого сделать, если б даже захотел. А что, мол, солдат смотрит на девушку, в том еще никакой вины нет. Отец там слышал, будто этот егерь из очень богатого рода; он по своей охоте записался на военную службу и может бросить ее, когда захочет. Заспоришь с таким — тебе же плохо придется.

Так сказала Викторка Тонику, и он обещал оставить солдата в покое.

Но на Викторку с того вечера опять нашло тяжелое раздумье; как бы крепко ни прижимала она ладанку к сердцу, оно не переставало беспокойно биться, когда глядели на нее недобрые глаза. Викторка снова пошла к кузнечихе за советом:

– Уж и не знаю, верно, это наказанье божье; нисколечко не помогает мне то, что вы дали, а я ведь все исполнила в точности, — жаловалась Викторка.

– Постой, девка, потерпи, я ему покажу, будь это хоть сам антихрист! Нужно только добыть две его вещи. Покуда я их не достану, сторонись его как можешь. Молись ангелу-хранителю, и за души в чистилище тоже молись, за которые никто не молится. Если какую выручишь, она будет твоей заступницей перед богом.

– То-то и беда, кумушка, что я уж и молиться спокойно не могу, — плакала девушка.

– Вот видишь, девка: долго тянула, тебя нечистая сила и одолела. Ну, даст бог, мы этого дьявола переборем.

Викторка, собрав все свои силы, горячо молилась, а когда мысли начинали разбегаться, вспоминала о страданиях Христа, о деве Марии. Ох, только бы отступила от нее злая сила.

Так боролась она с собой день и два: на третий день собралась Викторка на дальний край отцовского поля за клевером: работнику наказала приехать за ней поскорее — накосить травы недолго! … На поле-то она шла легко, прыгала, словно козочка, люди останавливались, любуясь ею, уж такая она была ладная … Туда-то она ушла сама, а домой привез ее слуга на телеге с зеленым клевером, бледную, пораненную. Нога ее была перевязана белым тонким платком: пришлось нести девушку в дом на руках.

– Матерь божья, святогорская! — вскричала мать. — Что с тобой, дитя мое, приключилось?!

– Занозила я глубоко ногу терновником, дурно мне стало … Отнесите меня в комнату, я лягу … — попросила Викторка.

Положили ее на кровать. Отец тотчас побежал за кузнечихой. Та примчалась словно на пожар, а за ней, как водится, куча незваных кумушек. Одна советует положить на рану мать-и-мачеху, другая — глухую крапиву, третья предлагает кровь заговорить, четвертая окурить; но кузнечиха не дала себя сбить с толку и присыпала отекшую ногу картофельной мукой. Потом она выслала всех из комнаты, заявив, что сама будет ухаживать за Викторкой и все скоро будет в полном порядке.

– Ну, а теперь расскажи, девка, что с тобой приключилось; ты точно не в себе. И кто это перевязал тебе ногу таким беленьким да тоненьким платочком? Я уж его спрятала, чтоб не углядели сплетницы, — приговаривала предусмотрительная кузнечиха, устраивая ногу на постели.

– Куда вы его дели, кума? — торопливо спросила Викторка.

– Он у тебя под подушкой.

Викторка достала платок, посмотрела на кровавые пятна, прочитала вышитое незнакомое ей имя. Лицо ее то краснело, то бледнело.

– Ох, девка, девка, не нравишься ты мне; что ж прикажешь о тебе думать?

— Думайте, что бог меня оставил, что погибла я на веки вечные и нет мне никакого спасения! «Это она, верно, в горячке бредит …» — подумала старуха, дотрагиваясь до щеки девушки: но щека была холодна, холодны были и руки, горели только глаза, устремленные на платок, который она держала перед собой обеими руками.

– Так слушайте, кума, — начала Викторка тихо. — Только никому не передавайте: я вам все расскажу. Эти два дня не видела я его — вы знаете, о ком говорю, но нынче, нынче с самого утра звенели у меня в ушах слова: «Иди за клевером, иди за клевером …», будто нашептывал мне кто. Поняла я, что это дьяволово искушение, знала, что солдат чаще всего бывает там, около нашего поля, сидит под деревом на пригорке, но я покоя себе не находила, пока не взяла платок и косу. Дорогой подумалось мне, что ведь сама я себе враг, а в ушах все звенит: «Иди за клевером, иди за клевером … Еще неизвестно, будет ли он там, чего же тебе бояться, ведь за тобой скоро придет Томеш». Эта мысль всю дорогу подгоняла меня. Глянула я на дерево — там никого нет. «Ну, если нету его, значит и бояться нечего», — решила я, взяла косу и собралась было косить. Но тут захотелось мне испытать свое счастье, поискать четверолистный клевер: я и загадала: если найду, значит буду счастлива с Антонином … Ищу, ищу, все глазоньки изглядела, никак не могу отыскать. Тут вздумалось мне глянуть на пригорок, и увидела я под деревом того солдата! Я быстро отвернулась, с маху наступила на терн, лежавший у дороги, и поранила себе ногу. Закричать не закричала, но так мне было больно, что в глазах потемнело, и я упала на землю. Вижу, словно во сне, кто-то взял меня на руки и понес; очнулась я от сильной боли. У ручья стоял на коленях солдат и обвязывал мою ногу намоченным в воде белым платком. «Боже мой, думаю, что же теперь со мной будет, не убежать мне от этих глаз … Одно спасенье — не глядеть». Боль не утихала, голова кружилась, но я даже не охнула, а глаз так и не открыла. Когда он дотрагивался до моего лба, брал меня за руку — я молчала, хотя порой по коже мороз пробегал. Потом он положил меня на землю и начал брызгать водой на лицо, другой рукой поддерживал мою голову; что мне оставалось делать — я должна была на него взглянуть … Ах милая кума, глаза его сияли, будто ясное солнышко: я снова опустила веки.