Собиратель ракушек - Энтони Дорр

Она содрогнулась.

Чувствую, как из него уходит жизнь. Я знаю, куда он направляется и что видит.

Быть такого не может, запротестовал охотник. Это все равно как утверждать, будто ты знаешь, какие мне снятся сны.

Я и правда знаю. Тебе снятся волки.

Да ведь этот олень испустил дух по меньшей мере сутки назад. Он больше никуда не направляется. Разве что в желудки воронья.

Могла ли она ему объяснить? Могла ли просить его понять такие вещи? И кто вообще способен это понять? Книги не давали ей ответов на эти вопросы.

Теперь она не сомневалась: грань между сном и явью, между жизнью и смертью настолько тонка, что иногда и вовсе исчезает. Особенно зимой. Зимой у них в долине жизнь и смерть различались не так уж сильно. Сердце впавшего в спячку тритона промерзает насквозь, но рептилию можно отогреть в ладонях и разбудить. Для тритона вообще нет никакой грани, нет ни врат, ни реки Стикс, есть только полоска между жизнью и смертью, как заснеженный перешеек меж двух озер: место, где озерные жители нет-нет да и столкнутся по пути на ту сторону, место, где есть одна лишь форма бытия – не жизнь и не смерть, место, где смерть – это лишь одна из возможностей, пучок зыбких видений, струйкой дыма поднимающихся к звездам. И все, что требуется, – это рука, теплая ладонь, прикосновение пальцев.

В феврале выдалось много солнечных дней, но по ночам пшеничные поля, дороги, крыши домов покрывала ровная ледяная глазурь. Охотник подбросил жену до библиотеки, а сам под лязг цепей на покрышках повернул обратно, вверх по реке Миссури, к Форт-Бентону.

Около полудня с моста через Сан-Ривер сорвалась снегоуборочная машина, которой управлял школьный приятель охотника Марлин Споукс; с двенадцатиметровой высоты бедняга упал в реку. Когда его вытащили из кабины, он уже не подавал признаков жизни. Сидевшая в читальном зале жена охотника с расстояния в квартал услышала, как снеговой плуг ударился о речное дно, – будто разом обрушились все опоры моста. Как была, в джинсах и футболке, она помчалась к месту аварии; там уже были спасатели-добровольцы – телефонист из Хелены, местный ювелир, мясник, даже не успевший снять фартук. Они кубарем скатились по крутому берегу и двинулись вброд через пороги, чтобы взломать дверь. Съехав по заснеженному склону прямо под мост, она тоже бросилась в воду. Мужчины вытащили Марлина из кабины и, спотыкаясь, понесли на берег. От их плеч и от искореженного капота снегоуборщика поднимался пар. Придерживаясь за локоть мясника и задевая ногой его ногу, жена охотника потянулась к лодыжке Марлина.

Как только ее палец коснулся тела водителя, у нее тут же закатились глаза и возникло одно-единственное видение: Марлин Споукс едет на велосипеде, а сзади в креслице сидит пристегнутый ребенок в шлеме – сын Марлина; сквозь солнечные блики отец с сыном катятся вниз по аллее под гигантскими раскидистыми деревьями. За волосы Марлина цепко ухватилась детская ручонка. За велосипедом поднимается туча опавшей листвы. Отражение мелькает в витрине магазина. Безмолвное видение разворачивалось медленно и текуче, как лента тяжелого шелка, но с такой мощью, что жена охотника вздрогнула. Это она сама крутила педали. Это в ее волосы вцепились детские пальцы.

Спасатели, которые прикасались либо к ней, либо к Марлину, увидели и почувствовали то же самое. Они предпочитали об этом помалкивать, но через неделю после похорон развязали языки. Вначале только шушукались вечерами в подвалах собственных домов, но Грейт-Фоллз – городок небольшой, секреты в подвале не запрешь. Прошло совсем немного времени – и об этой истории уже судачили повсюду: в супермаркете, на бензоколонках. Люди, которые прежде слыхом не слыхивали про Марлина Споукса и его сынишку, про жену охотника, про добровольцев-спасателей, теперь с видом знатоков рассуждали о произошедшем. Чтобы все это увидеть как наяву, вещал парикмахер, всего-то и требовалось до нее дотронуться. Небывалой красоты аллея, восторгался хозяин кулинарии. Гигантские, умопомрачительные деревья. Ощущение было такое, захлебывались билетерши городской киношки, что ты не просто катаешь на велосипеде родного сына, а что ты его любишь.

Охотник даже не припоминал, где впервые услышал эти толки. У себя в хижине он разжег печь и машинально перебрал стопу книг. Эта писанина была выше его понимания, а одна книжка и вовсе оказалась на чужом языке.

После еды жена охотника составила тарелки в раковину.

Уже и на испанском читаешь? – поинтересовался муж.

Ее руки так и застыли над раковиной. На португальском, сказала она. Но еще не все понимаю.

Он повертел в руках вилку. А где ты была, когда Марлин Споукс разбился?

Я помогала вытаскивать его из кабины. Только проку от меня, наверное, было мало.

Муж сверлил взглядом ее затылок и едва удерживался, чтобы не вонзить вилку в столешницу. И какие фокусы ты там показывала? Гипноз?

У нее напряглись плечи. В голосе зазвенела ярость. Чья бы… начала она, но тут же осеклась и забормотала: да какие там фокусы. Просто помогала вынести его на берег.

Когда у них в доме плавился от беспрестанных звонков телефон, охотник просто бросал трубку. Но звонившие не унимались: безутешная вдова, адвокат, поставленный защищать интересы осиротевшего ребенка, репортер «Грейт-Фоллз трибьюн». A потом в хижину заявился рыдающий отец Марлина Споукса и стал умолять жену охотника приехать в похоронный зал; в конце концов она дала согласие. Охотник решил, что отвезет ее сам. Не к лицу ей, заявил он, тащиться туда в одиночку. Во время траурной церемонии он под стоны радио сидел в кабине пикапа.

Меня переполняет жизнь, сказала она, когда муж подсаживал ее, всю мокрую от пота, в кабину пикапа. Прямо кровь в жилах бурлит. В ту ночь она лежала без сна, витая неизвестно где.

Теперь ее постоянно донимали звонками чужие люди – зазывали на похороны; она им перезванивала. Каждый раз охотник подвозил ее сам. Порой он так выматывался, набегавшись по следу оленя, что проваливался в сон, пока ожидал ее на парковке. А когда просыпался, видел, что она сидит рядом – волосы влажные, безумные глаза – и держит его за руку.

Тебе снилось, что ты в волчьей стае рвешь зубами лосося, говорила она. Рыбины бились на мелководье. Совсем недалеко от хижины.

Было уже за полночь, а вставать ему предстояло в четыре часа утра. Когда-то лосось и вправду шел сюда на нерест, сказал он. В годы моего детства. Рыбы такая прорва была, что хоть руками вытаскивай. Дорога тянулась через темные поля. Охотник старался говорить помягче. Скажи, что ты там делаешь? Только честно.

Приношу людям утешение. Даю возможность попрощаться с любимым человеком. Помогаю узнать нечто такое, чего без меня они бы никогда не узнали.

Нет, я о другом. Это же фокусы? Какие именно?

Она подняла руки ладонями кверху. Прикасаясь ко мне, они видят то же, что и я. Хочешь, в следующий раз пойдем вместе? Постоим, возьмемся за руки. Тогда сам поймешь.

Охотник промолчал. Сквозь лобовое стекло звезды казались приклеенными к небу.

Родственники покойных старались отблагодарить жену охотника деньгами, зачастую без этого ее просто не отпускали. Совали ей в карман долларов пятьдесят – сто, а один раз – целых четыре сотни. Она отрастила волосы и для пущего эффекта обзавелась амулетами: крылом летучей мыши, клювом ворона и пучком ястребиных перьев, связанных черенком табачного листа. Накопила полную коробку свечных огарков. А потом пристрастилась уезжать на выходные, пока муж еще спал, и научилась лихо крутить баранку. Где видела сбитое машиной животное – раздавленного дикобраза, покалеченного оленя, – останавливалась, выходила из пикапа и опускалась на колени. Прижимала ладонь к решетке радиатора, на которой нашли свою смерть сотни еще дымящихся насекомых. Менялись времена года. Половину зимы жена охотника вообще отсутствовала. Теперь они с мужем существовали по отдельности и даже не общались. В дальних поездках у нее возникало искушение свернуть с дороги, чтобы больше не возвращаться.

С наступлением первых оттепелей охотник выходил к реке, пытался забыться в ритме забрасываемой лески, в перестуке мелких камешков, уносимых потоком. Но даже на рыбалке он тяготился одиночеством. Казалось, все как-то разом отбилось от рук: машина, жена, течение жизни.

С приближением сезона охоты его одолела рассеянность. Он совершал непростительные оплошности: то вставал с наветренной стороны от оленя, то советовал клиенту выйти из засады на полминуты раньше, чем требовалось, отчего фазан успевал спокойно взлететь из кустов и неторопливо взмыть к небу. Когда клиент промазал и попал антилопе в шею, охотник устроил ему выволочку, стоя на коленях над тянувшимся по снегу кровавым следом. Ты хоть понимаешь, что наделал? – кричал он. Древко стрелы будет цепляться за каждый ствол, пока животное не загонят волки. Клиент налился кровью и засопел. Волки? – переспросил он. Да волков тут двадцать лет не видели.