Птичка на тонкой ветке - Феликс Эльдемуров

- Омойте гостю ноги, - приказал он негромко.

И, как только приказ его исполнили в точности (я удивился, что в тазик с водой добавили горсть неоткуда взявшегося снега!), он позвал меня вновь. Его губы насмешливо, как показалось мне вначале, искривились, и он спросил:

- Наверное, ты голоден, молодой воин?.. Ещё ты хочешь пить... - прибавил он утвердительно, почти без акцента выговаривая слова моего родного языка.

- Присядь же за этот стол и отдай должное замечательным фруктам, которые и пища, и питьё, и - предлог к поистине дружеской беседе на равных. Хочешь персик или виноград? А вот, смотри, это очень вкусно, это называется мушмула. У вас в Европе растёт мушмула?.. А вот ещё, смотри, - подвинул он тарелку - это очень вкусный белый сыр, и хлеб, его испекли только сегодня, угощайся, гость!

- Как, ты говоришь, тебя зовут, сынок? - спросил он, когда я, поклонившись, без лишних слов (а делать было нечего, пришлось принимать приглашение), присел напротив него на низенький трёхногий табурет.

Я представился ещё раз, и он по слогам повторил моё имя:

- Бер-тар-ан де Бор-ран... Да. Так ты - тот самый молодой крестоносец, что поёт ночами в одиночестве?

Я нечаянно проглотил ягоду винограда вместе с косточками.

А он, с прежнею усмешкой, на меня смотрел.

- Король Гвидо... - снова начал было я, но он, прислушавшись к звуку голоса, прервал меня:

- Ага... Значит, это всё-таки был ты!.. Де Бор-ран...- сказал он, отстраняясь и показывая зубы. - Прошедшей ночью я мог коснуться тебя рукой, сэр Бер-тар-ран! Охрана ваша никуда не годится. Твои соплеменники спят и видят сны, и их не будят даже песнопения о далёкой родине и златокудрых девах... как там?.. что скачут на конях и терзают сердца неустрашимых воинов, не так ли?

Я не нашёлся что ответить.

- И этот букетик цветов, что ты несёшь сквозь кровь и гарь войны... он, конечно же, сейчас с тобой. И даже погибая, ты будешь призывать не только имя своего Бога, но и повторять неустанно её имя. Не так ли?

Теперь мне почему-то было не страшно, а интересно. И всё-таки я повторил:

- Король Гвидо...

- Опять ты с этим Гвидой! - поморщился он. - Дался тебе этот Гвида! Да ты не волнуйся, я пальцем не тронул твою Гвиду... Мне радостно, что ко мне приехал ты, молодой слагатель песен! Сейчас я хочу беседовать с ТОБОЙ...

Я и страшился этого человека, и восхищался им. Он что, желает, чтобы я перед ним пел? Призрак Рено де Шатильона стоял перед моими глазами... Кисть винограда понемногу таяла в пальцах.

Он подал полотенце:

- Скажи, а вот что, если бы твоей возлюбленной... как её... Гви-скар-де Бургундской, да... какой-нибудь негодяй нанёс оскорбление? Ударил бы её по щеке, сорвал бы кольца с пальцев, выдернул серьги из ушей? Молчишь?

Мне нечего было сказать.

Он жестом отослал охрану.

- Так вот, слагатель песен. Я сам, своими руками, прилюдно отсёк голову обидчику моей сестры. Возрази мне на это, скажи, что я был неправ, ты, христианин!

И я вновь не мог ничего сказать, и только вновь промямлил:

- Король Гвидо...

Он досадливо махнул рукой:

- Ваш Гвидо - трус и глупец, не о нём речь!

И прибавил насмешливо:

- А позволь-ка осмотреть твой меч, сэр рыцарь!

Я оторопел. Я только сейчас осознал, что напротив меня сидит, в сущности, безоружный передо мною человек, и этот человек - мой враг...

И... отдавать ему в руки моё оружие? Мою заветную Исидору-Сервенту-Спаду?..

Тем не менее я, повинуясь какому-то внутреннему чувству, вынул из ножен клинок и подал его через стол, рукоятью вперёд.

И он как будто бы не удивился этой моей готовности:

- Красиво твоё оружие, франк, - как ни в чём ни бывало, сказал он. Опытным глазом окинул лезвие вдоль, на свет, прищёлкнул ногтем по лезвию, послушал как запела сталь... - А неплохой клинок. Только он у тебя очень иззубрен и грязен. Ты побывал во многих схватках, ты отважен, а порою безрассуден. А знаешь что...

Он достал из шкатулки мешочек. Щепотью порошка - вот этого самого - провёл по лезвию, на котором тотчас высветилась зеркально блеснувшая полоса.

- Лезвие меча отражает душу воина, не так ли? - сказал Саладин. И его глаза впились в меня:

- Ты великодушен и велик твой Бог. Повинуясь Ему, ты не смеешь поднять руки на безоружного... Превыше всех заветов для тебя заветы пророка Исы? И та Любовь, во имя которой ты готов идти до конца...

Я отложил на блюдо недоеденную кисть.

- Король Гвидо! - поглядев ему в глаза, повторил я.

Он, казалось огорчённо, протянул мне меч обратно - рукоятью ко мне, и я спрятал клинок в ножны.

- Вот видишь, ты считаешь, что поступил бы недостойно. Вместе с тем, ты полон сомнений... Ай! Этот твой король Гвида - вот кто бы не сомневался... Я отпустил его ещё десять дней тому назад... Вместе с его рабами, слугами, женщинами, жёнами, мужьями, верблюдами с барахлом... Вон из нашего города! Это - не достойный противник. Он до сих пор блуждает по пустыне, и всем говорит, что от меня скрывается! Вам необходим такой соратник? - так пожалуйста, берите, я даже могу сказать где он... И всё же, сэр рыцарь...

Он умело выдержал паузу. Я не знал кто находится передо мною - враг, или, быть может, друг... Чего он хочет от меня?

- Нет, я не позову тебя к себе на службу, - его глаза смеялись. - Мы - враги. Иметь во врагах тебя будет, пожалуй, даже почётнее, чем в друзьях, потому что не хочу никого переманивать на свою сторону, ведь это, согласись, будет нечестно. Я вижу, ты спешишь передать своим друзьям добрую весть... Но я хотел бы, чтобы ты, возвышенный враг мой, уделил бы мне ещё немного времени. Вот что... Не спеши входить в новые реки крови. Отдай ещё немного времени беседе и этим плодам, что когда-то преподнесли пророку Мусе обитатели земли обетованной...

- И ещё, - прибавил он, с удовольствием поглядывая, как я вновь и с жадностью набросился на еду. - Я хочу преподнести тебе небольшой подарок. Видишь ли, мой отец (упокой Аллах его душу!) был оружейником в Дамаске...

С этими словами он пересыпал в пустой кожаный мешочек ровно половину из того, чьим содержимым только что касался моего меча.

- Поглядывай иногда в своё зеркало, юный воин, - сказал он при этом. - И тебе многое откроется. Правда, болтают, что зеркала придумал тот, кого мы называем Иблис, где-то на заре человечества. Но... кто этот Иблис, и кто мы, возвышенные духом перед лицом Аллаха... или твоего Христа?

- Да, кстати, - здесь его голос стал более жёстким. - Ответь мне: правда ли, что на площадях твоей страны пытают и сжигают заживо женщин? За то, что они, якобы, продают души свои Иблису... или, как это называете вы... са-та-не? Ты сам-то веришь в эту са-та-ну?

- Можно признавать, что Иблис существует, - продолжал он, не дожидаясь моего ответа, - а можно в него верить. Но здесь существует разница. Ибо, если веришь - то значит поклоняешься. Не так ли?