Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Фредерикс. — Церингер был, только я хочу припомнить, где он был; а что, он тоже солдат?

Председатель. — В делах имеются сведения о целом ряде лиц. Я могу назвать 12 фамилий, из которых десять человек — ваша прислуга.

Фредерикс. — Да я никогда бы эту вещь не сделал.

Председатель. — Скажите, вы не имели никакого отношения к охранной агентуре?

Фредерикс. — Нет.

Председатель. — Вы признаете некоторых из этих лиц, например, истопника И. Ежова, вашими слугами?

Фредерикс. — Может быть.

Председатель. — Повар Д. Еремеев?

Фредерикс. — Да, и он очень хороший повар.

Председатель. — Буфетный мужик Савва Яков Иоган?

Фредерикс. — Его я не знаю.

Председатель. — Выездной Эммы Владимировны[10] — И. А. Солтан?

Фредерикс. — Я его не знаю.

Председатель. — Наконец, ваш буфетчик, Д. А. Васин. Все эти лица фиктивно были чинами агентуры, а на самом деле, служили вам. Ведь служба у вас — не есть законный повод для освобождения от воинской повинности?

Фредерикс. — Но ведь они ничего незаконного не сделали.

Председатель. — И они, и вы — делали нечто незаконное. Они, по должности, должны были отбывать воинскую повинность, а вы устроили так, что они были фиктивными чинами охранной полиции, потому что они — ваша прислуга.

Фредерикс. — Мне это неизвестно, потому что, в виду моей болезненности, я очень мало занимался своими делами. Быть может, дворцовый комендант Воейков…

Председатель. — Но не сделал ли он этого по вашей просьбе?

Фредерикс. — Нет, я никогда бы об этом не просил; кто меня знает… Я столько лет, я всю жизнь прослужил на военной службе, чтобы я такую штуку сделал… Я сам начал с солдата в 1856 году…

Председатель. — Вы все время говорили, граф, что вы не вмешивались в дела политические и занимались только делами министерства двора. Вам известно было, что в 1915 году военный министр Сухомлинов был уволен от должности, о его действиях было назначено расследование, которое перешло потом в предварительное следствие, и он был привлечен по обвинению в государственной измене?

Фредерикс. — Я слышал. Только, насколько он действительно виноват, я не знаю.

Председатель. — Не принимали ли вы какого-нибудь участия в этом самом Сухомлинове?

Фредерикс. — Господи, да никакого. Я его знал в молодые годы, когда я командовал бригадой, а он был начальником штаба первой гвардейской кавалерийской дивизии. С тех пор мы потеряли друг друга из виду. Он женился, не знаю, кажется, не совсем удачно. Одним словом, мы домами не были знакомы.

Председатель. — Позвольте вас просить выслушать документ, который я сейчас оглашу: «По сведениям от лица из состава Государственной Думы, генерал-адъютант Сухомлинов избран как наиболее подходящий предлог для дискредитирования правительства и подкопа под самодержавие. Депутат Милюков заявил, что на Сухомлинове зиждется весь центр борьбы с Государственной Думой. Председатель совета министров Штюрмер знал заранее содержание возмутительной речи Половцова, бывшего его подчиненного. Генерал Поливанов эти ложные обвинения бывшего военного министра оставил без возражения. Под влиянием членов Государственной Думы на комиссию генерала Петрова производился нажим для того, чтобы добиться суда, который вызвал бы скандал, подрыв правительственной власти и привлечение к ответственности крупных лиц, до членов императорской фамилии включительно. По частным сведениям, сенатор Гарин высказался за то, что для обвинения не имеется никаких юридических данных. Опасение, что при таких условиях суда может и не быть, по необоснованности и бездоказательности обвинения, в речах членов Государственной Думы произносятся беспрерывно возмутительные нападки, намеки на какие-то письма, которые Сухомлинов якобы не желает выпускать из своих рук и т. п. инсинуации, вплоть до обвинения его чуть ли не в измене. Появляющиеся слухи о порученном будто бы Сухомлиновым назначении вызывают в Думе раздражение, новые выступления и ложь, на которую он лишен возможности возражать. Необходимо прекратить эту настоящую провокацию». Записка, которую я вам огласил, объявляет настоящее дело провокацией, направленной к дискредитированию правительства и являющейся подкопом под самодержавие. Вам известна эта записка?

Фредерикс. — Нет.

Председатель. — На ней имеется надпись: «Получено от В. А. Сухомлинова 17-го февраля 1916 года, гр. Фредерикс». Будьте добры посмотреть — ваша рука? (Передает Фредериксу бумагу.)

Фредерикс. — Вот видите ли, какие могут быть наговоры. Вот говорят, что я говорил то-то и то-то, а я в первый раз слышу. Я могу вам сказать, что по сходству оно похоже на мой почерк. Но чтобы я такую вещь написал, я могу поклясться, что я бы не сделал. Я бы поклялся, что я этого не писал, но я не могу поклясться.

Председатель. — Это только похоже на ваш почерк или это ваш почерк?

Фредерикс. — Я говорю: похоже, что не я писал.[11] Я готов поклясться, что не писал.

Председатель. — Вы готовы поклясться, что не писали?

Фредерикс. — А сходство есть безусловно.

Председатель. — Граф, вы, может быть, желаете отдохнуть, я вас утомил?

Фредерикс. — Разрешите мне сделать вам заявление. Позвольте мне сидеть или стоять, как я хочу, потому что я иногда больше сидеть не могу, а в другой раз больше стоять не могу. Одним словом, я больной человек, очень много действует на мое здоровье тот образ жизни, который мне создан.

Председатель. — Позвольте вас допросить, а потом мы об этом поговорим. Вы можете стоять или сидеть, как вам угодно будет. Быть может, вы вспомните, при каких обстоятельствах вы получили эту записку?

Фредерикс. — Но зачем он мне это пишет?

Председатель. — Вспомните, пожалуйста, что год с небольшим тому назад Мосолов сделал вам в присутствии Б. В. Штюрмера доклад по делу Сухомлинова.

Фредерикс. — Очень жаль, что Мосолова нет. У него память лучше моей. Он все-таки это знал.

Председатель. — Оглашается письмо за подписью А. А. Мосолова от 23 февраля 1916 г. на имя Штюрмера: «Глубокоуважаемый Борис Владимирович, согласно выраженного вашим высокопревосходительством желания, поспешаю представить вам список с моего доклада гр. Фредериксу, который имел честь прочесть вам вчера в присутствии графа. Пользуюсь этим случаем, чтобы возобновить мои уверения отличного моего почтения и совершенной преданности. Всегда к услугам вашим А. Мосолов». Затем позвольте огласить доклад от 21 февраля: «Ожидание решения по делу Сухомлинова во всех слоях общества и населения волнует умы. Общий голос народный высказывается за то, чтобы его судили по всей строгости закона. Мотивы, побуждающие требовать суда над Сухомлиновым, весьма разнообразны. Народные массы требуют суда, ища виновника временных неудач на войне, приписывая их исключительно недостаточности снабжения армии оружием и боевыми припасами. Он является для толпы виновником гибели массы солдатских жизней, требующих возмездия. Из политических партий благомыслящие монархические желают суда, для справедливого наказания за совершенные преступления, если таковые будут доказаны беспристрастным судом. Эти элементы сравнительно малочисленны и во всяком случае не занимаются пропагандою, но другая часть политических партий, именно та, которая особенно энергично агитирует в народных массах, это антимонархические элементы, которые хотят взвинтить суд над Сухомлиновым во всесветный скандал, дискредитирующий правительство и могущий нанести сильный удар монархическому принципу. Вопрос о предании суду Сухомлинова по закону подлежит рассмотрению I департамента государственного совета. При утверждении государем императором решения I департамента Сухомлинов подлежит преданию верховному суду. Этот вполне закономерный порядок казался бы наиболее соответствующим, как более других снимающий личную ответственность с государя императора, но ранее чем на него решиться, следует принять во внимание последствия, вызываемые преданием Сухомлинова верховному суду, — а именно: 1) Дело затянется на месяцы. 2) Сухомлинов, защищая себя, притянет к делу массу лиц и неминуемо дискредитирует правительство, а в частности военное ведомство, что неминуемо, не только в Думе, но и в народе нанесет чувствительный удар правительственной власти, не говоря уже о впечатлении, произведенном этим делом на наших союзников, и ликовании в рядах наших врагов. 3) За тайну производства верховного суда ручаться нельзя при большом числе судей и причастных к делу лиц, когда суждение даже в совете министров на следующий же день комментируется уже в клубах и биржевых кругах. 4) Следствием огласки того, что происходит в судебных заседаниях, может явиться и огласка военных тайн, что теперь едва ли допустимо. 5) Суд над Сухомлиновым неминуемо разрастется в суд над правительством. Эхо происходящего в суде раздастся преувеличенно в кулуарах Думы, откуда в чудовищных размерах разольется на улицу и проникнет в искаженном виде в народ и армию — пятная все, что ненавистно народу, — полагаю при этом, что правительство, несмотря на все им принятые меры, не будет иметь полной уверенности оградить верховную власть от брызг той грязи, которую взбаломутит этот суд. 6) Наконец, является вопрос, — допустимо ли признать гласно измену военного министра Российской империи. Казалось бы, что по изложенным причинам верховный суд над Сухомлиновым недопустим. Непредание Сухомлинова суду тоже немыслимо, как в виду общественного мнения страны, так и потому, что масса подробностей следствия проникла уже в Думу и там обсуждается. Если было бы возможно, невзирая на право Сухомлинова быть судимым верховным судом, — передать дело о нем в военно-полевой суд, то этим сократилось бы время, возможно бы до минимума, уменьшить огласку происходящего на суде, а государь император мог бы указать те поступки, которые бы судились и тем весь этот суд остался бы в размерах личных проступков и преступлений Сухомлинова. Решение вопроса, возможно ли Сухомлинова судить военным судом за деяния его в бытность министром, может только последовать при рассмотрении этого вопроса опытными юристами. Если бы предание военному суду оказалось невозможным, то казалось бы, общественное мнение могло бы вполне удовлетвориться, если вопрос о предании суду будет теперь же решен в положительном смысле, но самый суд будет отложен до окончания войны. Теперь же, для удовлетворения того же общественного мнения, не ожидая предстоящего суда, — если данные следственной комиссии в достаточной мере доказывают виновность Сухомлинова, то представлялось бы необходимым испросить высочайшего указания государя императора о лишении Сухомлинова звания генерал-адъютанта и заключения его до суда в крепость или же разжаловать его в солдаты с отправлением на персидский фронт, — последнее, конечно, лишь в том случае, если его величество не признает в деяниях Сухомлинова измены. Во всяком случае напряженность ожидания решения вопроса о Сухомлинове теперь так велика, что для правильного течения дел государственных необходимо возможно безотлагательно принять то или иное решение». Эта записка направлена опять к тому, чтобы, по возможности, ограничить гласный суд над Сухомлиновым, потому что это вредно для престола. Да еще неизвестно, допустимо ли, чтобы гласно был признан изменником военный министр Российской империи. Граф, ведь тут есть имена: это ваша беседа со Штюрмером и с Мосоловым. Что вы можете объяснить по этому поводу?