Ближе - Родерик Гордон

— Какого дьявола! — воскликнул он, едва успев поднять жалюзи. Дневной свет ударил по глазам, и в голове что-то взорвалось.

Дрейк был смущён и ошарашен увиденным. С высоты третьего или четвёртого этажа он смотрел на Темзу и на солнце, поднимающееся над Канареечной верфью.

Дрейк обернулся и начал осматривать комнату. Она была довольно большая, с красными обоями, украшенными орнаментом. На стенах висели картины в резных рамах, на большинстве были изображены батальные сцены, преимущественно времён Крымской войны. Кроме большой двуспальной кровати в комнате были стол и платяной шкаф — старинные, тёмного дерева, возможно, красного. Это могла быть комната в отеле, но в отеле не из дешёвых.

— Я умер и попал в Хилтон… — пробормотал Дрейк, обшаривая комнату в поисках мини-бара. Ему срочно требовалось опохмелиться, чтобы прошла голова и чтобы из неё улетучились воспоминания о погибших по его вине людях.

Он посмотрел на закрытую дверь, но не стал её открывать, а вернулся к окну, прислонился горящим лбом к холодному стеклу. Тяжело вздохнул. Налитые кровью глаза бездумно следили за полицейским катером, поднимавшимся по Темзе в сторону Тауэрского моста.

В дверь постучали.

Дрейк выпрямился и замер.

Дверь открылась, и в комнату, держа в руках стакан, вошёл тот, кто спас его в Хайфилде. Он рассказал Дрейку, что когда-то был одним из Граничников, солдатом элитного подразделения стигийцев, славившихся особой жестокостью и беспощадностью…

Было очень странно видеть этого бывшего безжалостного убийцу в серой спортивной куртке, фланелевых брюках и коричневых мокасинах. Несмотря на своё состояние, Дрейк слабо улыбнулся.

— О, вот и мой друг-стигиец… неплохое местечко ты выбрал.

Голос бывшего Граничника прозвучал немного гнусаво. Говорил он отрывисто и немного… старомодно.

— У меня несколько владений в Лондоне, но я предпочитаю дни свои коротать именно здесь.

Дрейк кивнул в сторону окна.

— Надеюсь, в окна других твоих… владений видно картинки получше. — Он помолчал и снова посмотрел на стигийца. — Так вот, значит, как я оказался здесь? Ты приволок меня из бара прошлой ночью. Ты считаешь себя моим ангелом-хранителем?

Стигиец не ответил, лишь протянул Дрейку стакан. Оказывается, в нём была не вода, а сок. Дрейк разочарованно понюхал его.

— Апельсиновый? — Он сделал большой глоток, и ароматная жидкость освежающей волной омыла пересохшее горло. — Впрочем, очень хороший.

— Свежевыжатый, — ответил стигиец.

Дрейк с силой помассировал переносицу, пытаясь собрать мысли воедино.

— Послушай, дружище… Я знаю, ты считаешь себя моим должником за то, что я присматривал за Эллиот, но поверь, теперь мы квиты. Ты вытащил мою задницу из той заварухи в Хайфилде. Ты вернул долг, и мы в расчёте.

Стигиец кивнул.

— Да, я благодарен тебе за помощь моей дочери Эллиот. Одна она бы не выжила. Пора — очень опасное место, я это знаю едва ли не лучше всех. — Он присел на край кровати: — Но видишь ли…

— Что же? — нетерпеливо спросил Дрейк. Голова не проходила, и терпение его было на исходе.

— Если ты не возьмёшь себя в руки, Дрейк, мои люди доберутся до тебя. Тебя нейтрализуют.

С этими словами он выключил всё ещё горевший ночник, словно подчеркнув значение своих последних слов.

Дрейк смущенно кашлянул.

— Я обычно себе такого не позволяю… ну, как прошлой ночью. Это было впервые.

— Сдаётся, что подобные «впервые» случались с тобой не однажды… А ты помнишь, что, когда бармен отказался тебя обслуживать, ты был очень груб с ним? Ты орал на него, называя проклятым стигийцем. Тебя все слышали. Все посетители.

Дрейк посмотрел на него и попытался защититься.

— То, что я делаю и говорю, касается только меня! Если я захочу…

Он неожиданно почувствовал сильную усталость. Зачем он пытается что-то объяснять этому человеку?

— Да неважно. Скажи, а тебе-то что в этом?

— Эллиот. Ты сказал, она где-то там, в Поре. Мне понадобится твоя помощь, чтобы спуститься туда и забрать её. Потом я, в свою очередь, помогу тебе. Думаю, от помощи ты не откажешься.

Дрейк изучал бесстрастное лицо со впалыми, бледными щеками и угольно-чёрными провалами глаз. Это было лицо заклятого врага, одного из тех, с кем Дрейк долгие годы яростно сражался не на жизнь, а насмерть. Сейчас этот враг сидел напротив, в паре метров от Дрейка, а Дрейк пил выжатый его руками сок. Более того, этот враг просил Дрейка о помощи и предлагал в ответ свою. Фантастика!

Дрейк сухо рассмеялся:

— А какого дьявола я должен тебе верить? Насколько я успел изучить стигийцев, это может быть одна из ваших любимых ловушек. Ты меня используешь, а потом вместе со своими людьми вытрясешь из меня всё, что я знаю. Плавали — знаем!

— Нет. Я уже говорил тебе. Я больше не Граничник. Я сам себе вынес смертный приговор, уйдя из их рядов.

— Мои соболезнования. Покойся с миром и всё такое, — саркастически ответил Дрейк. — Значит, дезертировал из своей банды маньяков-человеконенавистников? Ты меня извини, но даже если ты сказал правду… что это доказывает? То, что ты — предатель и тебе нельзя доверять?

— Эллиот доказывает всё. — В голосе стигийца прозвучал холод, он явно был обижен и рассержен. — Я был приговорён в тот момент, когда женщина из Колонии родила от меня ребёнка. С тех пор я умер для моего народа.

— Почему это?

— Во всех наших книгах и учениях говорится, что мы, стигийцы, — высшая раса. Ещё до Римской империи мы правили своим миром и влияли на ваш мир.

Стигиец засунул руки в карманы. Это был профессиональный воин, убийца из элитного подразделения, но вместе с этим в нём было и что-то неуловимо… профессорское. Словно ему приходилось когда-то читать лекции с кафедры.

— Возможно, ты и не поверишь, но мы не всегда скрывались в местах, подобных Колонии. В разные эпохи мы жили на разных континентах, стараясь не собираться слишком большими сообществами, чтобы не привлекать к себе внимания. Тогда бы нас неминуемо уничтожили. Именно в те времена и появился закон, ставший для нас нерушимым и главным — нам нельзя иметь детей от чужаков. «Книга Катастроф» говорит: «Чистота есть святость».

— И ты нарушил…

— Межрасовые браки ведут к уничтожению расы. Дилюция — так мы это называем. Разбавление крови. И я нарушил этот закон, самый строгий и нерушимый закон моего народа. Не только моего. Если бы про Молли — это мать Эллиот, — и меня узнали, то казнили бы и её, и меня. Колонисты линчевали бы её, стигийцы — меня. Не говоря уж об Эллиот, она ведь полукровка. Молли сделала вид, что больна, и ей удалось скрыть беременность, а потом её семья спрятала Эллиот. Но чем старше становилась девочка, тем яснее становилось, что она несёт в себе чужую кровь.