Казароза - Юзефович Леонид Абрамович

— Хотел.

— Для чего?

— Проводить ее до театра.

— Надеялись, что она пригласит вас остаться у нее на ночь?

Свечников пожал плечами и не ответил.

— У вас в редакции, — неожиданно сменил тему Караваев, — служит Виктор Осипов. По нашим сведениям, редактор не хотел брать его на службу, но вы настояли. Почему?

— Некому было вести литературный кружок.

— А может быть, потому, что он тоже раньше состоял в партии эсеров?

— Первый раз слышу.

— Вы знакомы с его творчеством?

— Кое-что читал.

— Вот одно его произведение. Взгляните. Караваев достал из папки, развернул и протянул Свечникову слегка пожелтевшую газету «Освобождение России», номер за 11 мая 1919 года. На последней полосе отчеркнуто было стихотворение «Разговор солнца с морем». Внизу указывалось имя автора: В.О-в.

В первых строчках рисовалась картина Черного моря, сладко дремлющего под солнечными лучами, затем следовал растянутый на добрый десяток четверостиший монолог солнца. В нем оно скрупулезно перечисляло морю свои к нему благодеяния: его живительные лучи согревают воду, дают жизнь рыбам, дельфинам, черепахам и морским птицам, питают водоросли и кораллы, взращивают жемчужины в раковинах и т. д.

— Про кортик адмирала Колчака слыхали? — спросил Караваев.

— Нет.

— В семнадцатом году революционные черноморские моряки приказали ему сдать личное оружие. Тогда он, чтобы не отдавать им свой адмиральский кортик, выбросил его за борт.

Свечников равнодушно кивнул и продолжал читать.

Напомнив морю о своих перед ним заслугах, солнце потребовало ответной благодарности. Оно заявило:

Справедливо будет, море,Коль отдашь за это мнеТо сокровище, что скрытоВ твоей синей глубине.

Море сразу догадалось, о чем речь. Ответ его был вежлив, но непреклонен:

Все отдам тебе, светило,Рыб, кораллы, жемчуга.Не отдам тебе лишь кортикАдмирала Колчака!

— С голодухи еще не то наваляешь, — дочитав, сказал Свечников. — К тому же неизвестно, Осипов это или нет.

— Он. Не сомневайтесь. Между прочим, кое-кто из эсеров сотрудничал с Колчаком.

— Чего тогда он их на водокачках вешал?

— Это уже детали. Даже некоторые колчаковские генералы им симпатизировали. Например, Пепеляев.

— Не левым же!

— Слушай, — резко меняя тон и переходя на ты, сказал Караваев, — нам ведь про тебя кое-что известно. Вот, скажем, позавчера ты был на выпуске пехкурсов, и говорил там, будто нашу пятиконечную звезду, символ братства рабочих пяти континентов, мы позаимствовали у эсперантистов. Только перекрасили из зеленого в красный. Говорил?

— Ну, говорил.

— Зачем?

— Потому что так и есть. Это еще три года назад Крыленко предложил, и Ленин принял.

— Какой Крыленко? Нарком юстиции?

— Да. Он бывший эсперантист.

— Откуда такие сведения?

— Не знаю. Все знают.

— Все! Кто — все? Да за одну эту пропаганду на тебя уже можно дело заводить! А ты еще со шляхтой переписываешься. Нет, скажешь?

По возможности, спокойно Свечников объяснил, что клуб «Эсперо» ведет переписку со многими эсперанто-клубами, сам он отправил письмо в одноименный варшавский клуб. Содержание письма — призыв к эсперантистам с родины Заменгофа бороться за прекращение интервенции против Советской России.

— Кто, — спросил Нейман, — у вас главный?

— Пока что Сикорский. Нового председателя правления будем выбирать через неделю.

— И кто кандидаты?

— Сикорский, Варанкин и я.

— А как у вас организована переписка?

— В централизованном порядке. Все письма отправляются с клубной печатью. Текст пишется в двух экземплярах, копия остается в архиве.

— Что изображено на печати?

— Звезда в круге и надпись эсперо.

— Так вот, письмо на эсперанто с такой печатью было обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева.

Нейман спрыгнул с подоконника, вынул из караваевской папки несколько листков с блеклой машинописью и протянул их Свечникову.

— В вашем клубе есть пишущая машинка с латинским шрифтом?

— Нет. Ищем.

Страницы пестрели нарисованными от руки чернильными звездочками. Повторяясь внизу, под чертой, они отсылали к тем сочинениям Заменгофа, где, видимо, подтверждалась авторская мысль, не способная двигаться дальше без этих подпорок.

— Понимаете, о чем здесь говорится? — спросил Нейман.

— В общих чертах. Речь идет о правилах передачи на эсперанто русских и польских имен собственных.

— Это может быть шифр?

— Не похоже.

— Вас не удивляет, что письмо без подписи?

— Если оно отправлено через клуб, подпись не обязательна. Достаточно печати. Она свидетельствует, что в письме выражены не чьи-нибудь личные взгляды, а общее мнение членов клуба.

— У Сикорского.

— А в той копии, что остается в архиве, фамилия автора указывается?

— Как правило, да.

— Это письмо лежало в конверте с обратным адресом клуба «Амикаро». Знаете такой?

— Нет.

— Петроградский клуб слепых эсперантистов, оттуда ему и переслали. Алферьев когда-то вел там кружок мелодекламации, он бывший артист. Клуб этот уже не существует. Узнать, от кого пришло письмо, невозможно.

— А у Казарозы спрашивали?

— Она заявила, что ей о нем ничего не известно, они расстались еще зимой.

— Это правда? — вскинулся Свечников.

— Правда только то, что в последние месяцы она с ним не жила. Соседи подтвердили. В общем, мы ей поверили. Вдруг узнаем, что она засобиралась в гастрольную поездку на Урал, хотя почти год перед этим нигде не выступала. В труппе, кроме нее, известных артистов нет, гонорар обещали на месте выдать продуктами. Это, конечно, неплохо, но ведь не крупой же она соблазнилась! Похоже было, что ее привлек маршрут поездки.

— Думаете, Алферьев скрывается у нас в городе?

— Дотумкал наконец, — сказал Караваев.

8

Через тысячу лет, в гостинице «Спутник», глядя на эту женщину, окруженную дикими зверями, Свечников ясно вспомнил, как они шли тогда по ночному Петрограду, и он сказал: «Вы не волнуйтесь, что сейчас все так плохо. Вот увидите, скоро все будет хорошо».

«Я так думала летом семнадцатого года, — ответила она. — Как-то приходим с друзьями в „Асторию“, а там новый бармен, негр из нью-йоркской „Уолдорф-Астории“. Ну, думаю, если выписали негра из Нью-Йорка, значит революция, слава богу, кончилась и теперь уж все будет хорошо».

Нейман снял с полки какую-то брошюру, полистал, нашел нужную страницу и, ладонями прикрыв текст вверху и внизу, так что между ними остался единственный абзац, показал его Свечникову.

— Читайте.

Это был один из пунктов секретной, видимо, инструкции по производству дознания. Он гласил:

На допросе следователь должен задавать вопросы строго обдуманные, но отнюдь не посвящать обвиняемого или подозреваемого в те данные, которые уже имеются налицо.

— Сами видите, — убирая брошюру на место, сказал Нейман, — я позволил себе лишнее. Теперь вы знаете ровно столько, сколько знаем мы. Как, по-вашему, почему я нарушил инструкцию?

— Может, она устарела? — предположил Свечников.

— Нет. Вы почему-то вызываете у меня доверие.

— Чего тогда в подвал засадили?

— Не беспокойтесь. Еще несколько вопросов, и отпустим… Сколько вчера вы слышали выстрелов?

— Три вроде.

— А не четыре?

— Может, и четыре. Какая разница?

— В револьвере у этого недоумка с пехкурсов истрачено три патрона. А барабан, как он утверждает, был полный.

— Тогда в чем дело? Две пули мимо, третья — в нее.