Пароль: чудо (СИ) - Ковальска Лена

— О, Мадонна! — воскликнула она.

— Нет, мама, это я. — сказал я по-дурацки спокойно.

— Владислав!! — Она бросилась ко мне, заперев дверь, обняла меня. Я освободился от ее объятий, все еще находясь в плену своего плана. Глаза лихорадочно искали мой кейс. И вдруг я увидел на столе папки.

— Ты приготовила это Збигневу? — спросил я.

— Да. Я жду его.

В одно мгновение мы оба поняли, что тот может оказаться здесь с минуты на минуту.

— Мои документы, где они? — спросил я.

— У меня! — ответила она

— В машину!

Мы быстро вышли во двор, я сел за руль и рванул со всех сил, несмотря на то, что был очень неопытным водителем. Уехали в Риджентс, сняли отель на наши имена, оставили машину на парковке и пешком отправились в специально подготовленную конспиративную квартиру.

— Как ты ушел? Как ты смог? — спрашивала мать все время.

— Потом!

Я расслабился только тогда, когда мы дошли до укрытия. Когда за нами закрылась дверь нашего убежища, я понял, что спасен, и мое тело мне изменило. Я осел на пол, выдыхая, а моя мать опустилась ко мне, и, приподняв мою голову, прижала к себе.

— Влася! Влася о боже, боже…

Я мягко оттолкнул ее, почувствовав закипающую ярость, встал и пошел в ванную: разделся, включил душ, набрал воду, рефлекторно выжал в воду весь тюбик мыла — оно вспенилось и потекло на пол. Я погрузился в тепло и сидел так долгое время, пока вода не стала остывать. Я ушел глубоко в себя, был не в силах даже пошевелиться. Должно быть, я сидел так слишком долго. Я почти ничего не видел перед собой, чувствуя только пульс и нервную резь в глазах.

Мать вошла в ванную, не постучав. Она села рядом, на пол.

— Если бы с нами был твой отец, вошел бы он. Но его нет. Поэтому это делаю я. — Сказала она.

— Уйди, мама, — произнес я. — Тебе здесь быть нельзя. Я хочу быть один.

— Нет, Влади, тебе нельзя быть одному сейчас. — Она ответила спокойно и даже ласково. — У тебя срыв, и я не дам тебе упасть.

— Ты уже многому позволила случиться, — почти безучастно сказал я.

— Не вини меня в этом, Владислав.

— Я не верю тебе.

Внезапно во мне поднялось все пережитое, я испугался что могу убить ее, меня затрясло, я захотел разрушать, чтобы выместить свою боль. Она взяла меня за руку, но я отпрянул, а она, внезапным движением перекрыв горячую воду, схватила душ и направила на меня струи ледяной воды, другой рукой прижав меня за шею к стенке ванны. Я не понимаю сейчас, как она смогла меня тогда удержать. Ледяная вода на лице вдруг вывела меня из оцепенения, и я, схватив ее руку, попытался освободиться, но сил не было совершенно.

— Влася! Влася, слушай меня! — крикнула она. — Послушай меня сынок, слушай мой голос и не отвлекайся!

— Да пошла ты! — закричал я, — пошла ты со своей жизнью! Уходи! — Меня захлестнул гнев, тело заколотила дрожь, а она все держала меня, обливая лицо холодной водой.

— Я ненавижу тебя, ненавижу тебя! — кричал я. — Ты сама отправила меня в Лондон! Ты знала, что Збигнев в Англии! Это твой мерзкий план — проучить меня, признайся!

Это был первый в моей жизни приступ дереализации: я слышал ее голос словно издалека, и этот ледяной голос, разбиваясь на десять разных голосов, говорил мне: «Я горжусь тобой! Ты молодец! Ты лучший! Но сейчас, даже сквозь ненависть, ты должен довериться мне. Владислав, ты смог больше, чем кто-то другой. И ты сможешь больше, потому что ты сильнее их всех. Ты сильнее, и ты знаешь это. Мы оба это знаем. Я буду рядом. Позволь мне исправить все. Будь рядом, и я буду рядом. Обещаю. Что прошло не исправить, но ты можешь стать сильнее и крепче. Вспомни, как ты думал ТАМ, что ты делал. Ты молодец, мой мальчик, молодец! Теперь я горжусь тобой ещё больше. Я знала, ты сможешь.»

Я долго кричал на нее, обвиняя в случившемся, а она держала меня, выводила из меня произошедшее, как гнилостные стоки в открытые шлюзы. Потом я вконец обессилел и уже не мог ни говорить, ни сопротивляться. Нечто вышло из меня окончательно, и я молчал, сидя под потоком воды, обхватив колени. Сказал:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Все, я пришел в себя, ты уже можешь уйти, мне нужно одеться.

Она вышла.

Я еле встал. Смывать с себя остатки мыла не было сил — тело почти не слушалось. Я надел халат.

Мать приготовила мне ужин. Мы сидели на кухне, друг напротив друга.

— Я не идеал матери, сынок, я знаю. Я в чем-то плохой человек, и есть люди, которые делают сложные дела, как делаю это я. Но я не могу жить иначе, Владислав. И тебе не дам, потому что ты другой. Ситуация это доказала. Ты хочешь, Влади, я вижу, что ты хочешь жить иначе. Но не сможешь. Ты МОЙ сын, я хорошо знаю тебя. Ты способен выдержать такую жизнь, которая убьет любого другого.

— Я не могу. И никто не может. Ты погубишь меня, вот и всё, — ответил я. — Посмотри, что ты сделала. Именно поэтому я не хочу так жить. Я хочу держаться от тебя подальше.

Вдруг я вспомнил про Сашу.

— Саша в Перми?

— Да. Я прилетела в Лондон на следующий же день после звонка Збигнева и нашла твоего друга в нашем доме. Он недоумевал, куда ты делся. Я купила ему билет на самолет и отправила домой, сказав, что ты занят. Влади, а я предупреждала, что это опасно — быть с непроверенными и глупыми людьми.

— Ты видела их записи? — спросил я.

Она утвердительно кивнула.

— Ты досмотрела их до конца?

— Не все. Я не смогла.

— За что, мама? За что!?

— Киплинг, будучи искусным дипломатом своей страны, говорил: по праву рождения. — Она тяжело вздохнула, сходила до бара, налила мне в бокал виски, кинула туда льда. — Выпей и пойди, поспи.

Я машинально выпил виски, поднялся, но дошел только до гостиной. Ноги стали слабеть, тело отказалось работать. Мать усадила меня на диван, погладила по плечу, и сказала, что все время испытывала ужасную боль.

— Ты мне опий подсунула? — спросил я, она улыбнулась, силой укладывая меня на диван, а я провалился в наркотическую тьму.

Она еще два дня говорила со мной, адаптируя к возвращению, но я и сам все понимал. Мы задержались в Москве: меня обследовали, почистили кровь, провели курс восстановления и зашили губу. Я быстро вернул себе форму.

Я вернулся домой к середине декабря. Когда я приехал к себе, там был Саша. Я замешкался на пороге, не понимая, как реагировать на любовника.

«Только не кричи на меня», — подумала я. Это было все, о чем я тогда подумал, глядя на него.

Саша бросился ко мне, схватил за плечи и спросил:

— Влад! Где ты был? Что случилось?

— Саша, — ответил я, — из-за того, что ты мне не поверил и убежал тогда, меня поймали, сделали предметом шантажа и вымогательства, били и даже насиловали. Большего я тебе не скажу, невозможно об этом говорить.

Саша испуганно посмотрел на меня, а я вошел в гостиную и сел на диван. Саша не знал, верить мне или нет, но интуитивно повел себя правильно: принес плед, укрыл меня, налил виски, принес ноутбук, включил мне какое-то кино и примостился рядом, сев на пол, положив свою голову ко мне на колени. Я улыбнулся, погладил его, и он, прижавшись к моим ногам, ничего более не говорил.

Ночью я не мог уснуть. Должно быть, Саша тоже. Ближе к часу, он два раза тихо позвал меня по имени, и, думая, что я сплю, поцеловал меня и беззвучно заплакал. Когда он успокоился и уснул, я повернулся к нему лицом и обнял. Так я пролежал до утра. Потом встал и пошел встречать рассвет на улицу. Я очень люблю встречать рассвет. Это начало нового дня, новой надежды.

Утром мне позвонил отец. Он пригласил меня в кафе, мы поговорили. “Сынок, я ушел от твоей мамы.” — сказал он. Он также признался, что призвал мать сразу же дать моим мучителям все, что требуется и немедля вызволить меня. Мать отказалась, сообщив ему, что я попал в ситуацию, из которой вполне способен выйти сам. Они несколько дней скандалили из-за меня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В Косово зависли и ждали своей отмывки миллиарды долларов, которые упомянутая выше "Свободная партия" Евросоюза получила от НАТО. Вся эта геополитическая суета не внушала отцу доверия. Моя мать изменила их планы, совершив кражу этих денег, нагло прекратила оплаченное вмешательство в дела бывшей Югославии. Она перешла дорогу серьезным людям. Когда меня похитили, отец искренне уверял ее, что неважно всё, кроме меня и моего благополучия. Она просила дать ей время, искала варианты. Через четыре дня скандалов отец поставил ультиматум — или она вызволяет меня сегодня же, или он уходит из дома. Югославские миллионы не принадлежали ни ей, ни ее соратникам. За что она вела борьбу, было неясно. Она отказалась, объясняя ему, что нам обоим — и ей, и мне, в плену, нужно дать время. Последнее, что я услышал от него тогда: «Ты справился, Влад, а она нет». Простил ли он ее впоследствии, я не знаю.