Это небо (ЛП) - Доутон Отем

— Согласна, — произносит Джули.

— Круто, — бухчу я, свесив голову на грудь, стараясь не обращать внимания на пьянящий трепет внизу живота и кровь, которая, я знаю, приливает к светлой коже, как обжигающие лучи паутины.

Ссутулившись, я таращусь на коктейль. Сосредотачиваюсь на цветах: розовая жидкость, зеленая долька лайма на стакане. Я беру соломинку в рот и неторопливо втягиваю прохладный, сладкий и невероятно крепкий напиток, от которого слезятся глаза и горит горло.

Лэндон все всматривается в меня. Тяжелым взглядом он буравит висок, скользит по лбу и глазам, отслеживает движения губ и подбородка. По меньшей мере минуту он не сдвигается с места. Не произносит ни слова. Не шевелит ни единым мускулом. Скрестив руки на груди и наклонив голову вбок, он просто стоит…

— Грозный. Ты грозный, — глядя исподлобья, говорю я.

У него дергается губа, на привлекательном лице появляется ошеломленное выражение. Он подается ближе, и водоворот смятения, в котором я нахожусь, останавливается, застывает на месте. Как будто мы играли в музыкальные стулья, и музыка только что прекратилась.

Лэндон близко — так близко, что я чувствую его дыхание. Едва слышно из-за живой музыки он спрашивает:

— Как тебя зовут? Сестра не сказала.

Я тяжело сглатываю, унимая дрожь. Нервозность, которую я раньше не замечала, сковывает все тело. Я не могу оторвать глаз от серых теней, пляшущих над верхней губой и по гладкому подбородку. Представляю, каково это — дотронуться до него. Воображаю, как провожу языком по мягким изогнутым губам, чувствую теплую кожу и…

Дыхание сбивается.

Что «и»?

Я настолько ненормальная?

Брат Клаудии только и делал, что грубил, а я сижу и думаю… как бы его поцеловать? Соблазнить? Облизать ему лицо, как изголодавшаяся по вниманию собака?

Может, меня уже накрыл «Лавовый поток»? Может, «Маргарита» была крепче, чем почудилось?

— Ты в порядке?

Я киваю, и он повторяет вопрос:

— Как тебя зовут?

— Ой, извини. Джемма Сэйерс.

— Она живет у меня, — влезает Джули, наконец-то решив помочь сестре. Она придвигается к стойке, почти закрывая меня, и продолжает: — Прямо по коридору.

— Какая разница? — выпаливаю я.

Пинаю Джули по голени, и она вскрикивает. То-то же, дорогая подружка. Надеюсь, у тебя останется синяк, чтобы ты помнила о своем предательстве.

Лэндон кивает, складывает руки перед лицом, будто что-то учит.

— Лэндон.

— Приятно познакомиться, Лэндон, — говорю я срывающимся голосом.

Убираю челку с лица и неуверенно улыбаюсь. Он опускает глаза, морщит лоб, раздувает ноздри.

— Да мы вроде уже знакомы.

Чуть отклоняюсь назад. Что-что?

— Погодите-ка, — поднимает руку Клаудия. — Вы знакомы?

— Я… — сердце перестает грохотать и начинает переворачиваться, — мы знакомы?

Лэндон кивает.

Поднимаю брови домиком. Встряхиваю головой. Что он несет? Может, нас знакомили, пока я лежала в коме? В противном случае я бы его запомнила. Он не сливается с толпой. С таким-то лицом. С таким-то телом. С такими-то глазами.

— Мы точно встречались? — взволнованно интересуюсь я. — Извини, ничего не приходит в голову.

Он отступает от стойки со странным, можно сказать, выжидательным видом.

— Сегодня днем.

— То есть несколько часов назад?

Замешательство лишь усиливается.

— В слова «сегодня днем» обычно вкладывается именно этот смысл.

Окидываю его долгим взглядом.

— На заправке, — подсказывает он и ждет, пока я соображу.

— На запр…

Мать честная!

Губы.

Загорелая кожа.

Глаза.

Пламя осознания занимается в ступнях, растекается по ногам, распространяется до тех пор, пока все тело не охватывает жар.

Хот-Дог.

Брат Клаудии — это Хот-Дог.

— Я… я… — В голове каша, дышать не получается. Не представляю, что делать. — Ты побрился, — вырывается у меня.

Вот же идиотка.

— Иногда я бреюсь, — наклоняет он голову.

— И на тебе была шапка.

Я нескладно показываю, как натягиваю шапку на голову.

Он приподнимает уголок губ. Клянусь, если бы я не положила руки на барную стойку, я бы опять свалилась со стула. Лицо у него полностью меняется. Озаряется, словно вспышкой фотоаппарата. Я ошарашенно глазею на крошечные морщинки, разбегающиеся вокруг губ, и прямые белые зубы.

— Иногда я ношу шапку, — говорит он, возвращая меня к беседе.

— Что случилось на заправке? — любопытничает Джули, чуть ли не усаживаясь ко мне на колени.

Я не придаю значения ее словам и обращаюсь к Лэндону:

— Ты меня спас.

— Я бы так не сказал.

— Странно, да?

— Странно, — кивает он.

Я закрываю глаза. Может, хватит с меня унижений?

— Не… не думала, что снова тебя увижу. Спасибо. Наверное, я должна все объяснить.

— Что объяснить? — интересуется Клаудия, крутит головой и часто моргает.

Лэндон не спускает с меня карих глаз.

— Ты не должна ничего объяснять. Рад был помочь. Кто знает, — пожимает он плечами, будто это ерунда, — вдруг однажды ты отплатишь той же монетой.

Он уходит.

А я таращусь туда, где он стоял, сердце екает.

«Рад был помочь».

— Джемма, что это значит? — вздыхает Джули.

Клаудия упирает руки в бока.

— Пожалуйста, объясни, откуда ты знаешь моего брата.

— И что там с заправкой? — задает вопрос Смит.

Я тихонько хнычу и прячу лицо в ладонях. Как такое могло случиться?

— Сегодня, когда мои карточки отклонили, он купил мне бензин. Я его не узнала.

— Он купил тебе бензин? — переспрашивает Клаудия, повысив голос. — Мы говорим о моем брате?

Я опять хнычу:

— Давайте забудем и вернемся к тому, как было пять минут назад.

— Забудем? — сопит Клаудия. — Ничего я не забуду. Обычно брат не такой…

— Болтливый? — подсказывает Смит.

— В точку.

— Это называется «болтливый»? — с сомнением спрашиваю я.

Они одновременно кивают.

— Это называется «болтливый».

Фыркнув, я стучу по краю стакана.

— Вы неправильно понимаете значение этого слова.

— Болтливость зависит от человека, который болтает, — заявляет Клаудия.

— Они правы, — подтверждает Джули. — По соседству с Лэндоном я живу с августа, за все время мы сказали друг другу слов пятнадцать. В основном он только кивает и что-то бухтит.

— Говорила же, — упорствует Клаудия, — это называется «болтливый».

Смотрю туда, где Лэндон принимает заказ у зеленоволосого парня.

Видимо, Смит замечает, как я меняюсь в лице, потому что ставит стакан и ахает:

— О нет.

— О нет? — повторяет Клаудия.

Я молчу. Делаю вдох. Пытаюсь придать лицу другое выражение.

— Серьезно, Джемма?

— Что? — принимаю я невинный вид.

— Ты никого не обдуришь, — закатывает глаза Джули. — У тебя на лице все написано.

— Ничего там не написано, — машинально отзываюсь я.

— Что там написано?

Клаудия всматривается мне в лицо. Джули хранит молчание.

— Ладно, — сознаюсь я, скрывая хрипотцу за кашлем. — Может, там что-то и написано, но не… в том смысле, — заканчиваю я, не в силах подобрать слова получше.

— А я думаю, что в том, — говорит Джули и кладет мою руку себе на колени.

— Мы опять обсуждаем шашни? — спрашивает Клаудия.

— Мы обсуждаем то, что Джемма взбудоражилась.

— Из-за моего брата?

— Нет, — отвечаю я, пытаясь говорить уверенно.

Смит собирает с края стакана красный сахар.

— Предупреждаю: Лэндон не подходит для того, что ты себе напридумывала.

Подавляю смешок, смущенная и в то же время заинтригованная.

— Ничего я не напридумывала.

Он слизывает сахар с пальца.

— Ага. У меня четыре сестры и Клаудия. Я знаю, как женщины мыслят.

— Смит пытается сказать, — встревает Клаудия, — что с моим братом не легко и не просто. Лэндон сложный.

— Сложный? — вздергиваю я бровь.

— Как сложное уравнение, — откликается Клаудия.

— Он постоянно хандрит, — поясняет Смит. — Таких людей называют сломленными.