Хроники Реликта. Том I - Василий Головачев

– Грехов? Рад видеть вас… э-э… живым и здоровым.

– Извините, – пробормотал спасатель. – Спасибо, здравствуйте…

Седой наклонил голову, и Грехов прочел усмешку в его необычно черных глазах. Выручил Грехова Сташевский. Он подошел к ним откуда-то сбоку, несколько мгновений смотрел на седого с какой-то неопределенной миной на лице, потом протянул руку и отрывисто бросил:

– Наш проводник? Я – Сташевский, Святослав.

– Молчанов, Эвальд, – неожиданным рокочущим басом ответил седой, и стоявший рядом Кротас с непонятным облегчением вздохнул.

– Пойдемте. В шесть ноль-ноль заседание Технического совета. Надеюсь, вы не голодны?

– Нет, – коротко ответил Сташевский.

Их молчаливую группу провожали глазами – все знали, что прибыли спасатели, – а Грехов, машинально отвечая на приветствия, пытался вспомнить, где ему уже встречалась эта фамилия – Молчанов.

Они подошли к командному пункту Станции – полусферическому помещению с рядами пультов и туманными стенами выключенных виомов. В зале стоял легкий перекатывающийся говор трех десятков человек. Грехов, оглядевшись, заметил здесь Джаваира, руководителя второго сектора, Шелгунова – начальника отдела безопасности – и еще нескольких специалистов, которых он знал по работе. Почти все руководство управления…

– Сейчас начнем, – тихо сказал Кротас, словно почувствовав волнение Грехова.

– Что же здесь произошло? – так же тихо спросил тот.

– Отряд ученых и коммуникаторов ушел на поверхность Тартара и не вернулся… – ответил начальник сектора и не договорил.

В зал вошел высокий, огненно-рыжий мужчина с огромным носом. Грехов с любопытством принялся его разглядывать. Он ни разу не видел заместителя председателя Высшего координационного совета Земли в лицо, только слышал о нем, но ошибиться было просто невозможно. Левада коротко поздоровался со всеми и прошел к пультам.

Грехов притронулся пальцами к плечу Сташевского – какое-то инстинктивное движение, ей-богу, – и приготовился слушать.

Десантный модуль медленно отделился от ажурного тела Станции и серебристой каплей стал падать в бездну. Синий диск Тартара казался отверстием в черной толще, а модуль – воздушным шариком, поднимающимся из-под земли к небу.

Пока их маленький кораблик вели по энерголучу со Станции, Сташевский был спокоен: со стороны их никто не увидит и не запеленгует. Но в атмосфере они могли полагаться только на опыт и умение пилота, и Сташевский невольно посматривал на Диего Вирта, сидевшего у пульта с небрежной грацией профессионала.

В тесной рубке модуля расположились всего четыре человека: сам Сташевский, Диего Вирт, вполне оправдывающий свою фамилию Молчанов и Грехов, с интересом наблюдавший за ходом спуска. То, что их экспедиция – спасательный рейд, его волновало мало. То есть волновало, конечно, но за три года работы в УАСС он уже успел привыкнуть к постоянному риску и вечному ожиданию поединков с неизвестными или известными силами природы. Поэтому настоящая экспедиция была для него обычной формой работы. Его работы…

Грехов теперь знал, что со времени открытия Тартара прошло больше года, но по-настоящему изучить чужой мир за столь короткий срок люди не смогли: не многое увидишь с тысячекилометровых орбит, а автоматы, кроме измерений основных физических параметров планеты, ничего больше не умели. Для осмысления жизни Тартара нужны были длительные наблюдения, наблюдения прямые и без посредников. Правда, попытки эти пока в основном кончались спасательными операциями подобно этой. Разве что меньшего масштаба.

Шесть суток назад, когда Грехов еще бродил по лесу Грусти на Чаре, группа ученых и коммуникаторов в количестве сорока шести человек ушла на ТФ-звездолете к одному из Городов, наиболее загадочных объектов Тартара. И вот уже шесть суток подряд из района посадки доносится резкий голос автомата: «Внимание! Выбрасываю…» – молчание, скрежет – и так без конца. Шесть суток подряд люди на Станции пытались с помощью зондов и телероботов разглядеть, что случилось с кораблем, безуспешно пробовали установить с ним связь. Издали колонна корабля казалась неповрежденной и стояла очень прочно. Однако так и не появились возле него передвижные лаборатории, с помощью которых предполагалось вести исследования. Корабль не открывал люков, превратившись в подобие тех скал, у которых он так неудачно финишировал. Единственным движением в том месте было мелькание паутин, стаями круживших вокруг земного корабля. Напрасно вслушивались в мутный океан атмосферы телезонды и чуткие приборы: в районе посадки царила странная тишина.

В других районах единственного материка Тартара все было по-другому: проносились над равнинами и отрогами гор любопытники – так почему-то обозвали исследователи летающие скалы; неторопливо плыли по своим загадочным делам паутины; в горах появлялось и долго не исчезало багровое свечение, время от времени в некоторых местах резко и непонятно менялся рельеф…

Да, с высоты все это очень походило на активную цивилизационную деятельность, построенную по своим, неизвестным людям, законам.

– Обидно, что мы натыкаемся на столь красноречивое равнодушие, – не заметив, что заговорил вслух, произнес Грехов.

– Что? – спросил Сташевский, покосившись в его сторону.

– Ничего, – пробормотал Грехов, чувствуя на себе изучающий взгляд Молчанова.

– Внимание! – передал по оперативному виому инженер связи Станции. – Дальность на пределе. Дальше пойдете своим ходом.

– Готов, – коротко бросил Диего Вирт, держа руку над регулятором управления. Шлем мыслеуправления он уже надел.

– Желаю успеха, – сухо сказал из виома Кротас. – Пока еще не поздно, задавайте вопросы.

– Поздно, – без улыбки ответил Сташевский.

– Старт! – энергично произнес далекий дежурный. – Выключаем поле.

Сташевский кивнул, и Диего включил собственное защитное поле корабля.

Тяжесть хлынула в тела людей, не тяжесть ускорения, а какая-то странная тяжесть, замедляющая движения и мысли. Диск планеты придвинулся, кренясь, налился фиолетовой полутьмой и закрыл панорамный виом с трех сторон. Мелькнули и пропали светлые пятна, чередуясь с черными провалами, стремительные струи пронеслись рядом, потом модуль вонзился во что-то серо-голубое, и люди словно ослепли.

Диего выбросил энергичное слово, навис над пультом, и виомы прозрели. Твердое, испятнанное белым летело на людей фиолетовое поле, закружилось каруселью. Мелькнул в стороне и пропал какой-то знакомый силуэт, и звонким ударом оборвалось вдруг движение. Наступили тишина и неподвижность.

– Дьявол! – сказал Сташевский почти восхищенно. – Я думал – конец!

– Вот именно… – пробурчал Молчанов, растирая виски.

– Мастер. – Грехов похлопал Диего по плечу. – Не промазали?

– Думаю, максимум – на полтора-два километра. – Диего снял шлем и погладил бритый череп.

В целях безопасности – относительной, конечно, – они «приземлились» за сто сорок километров от места посадки замолчавшего звездолета, по другую сторону Кинжального хребта.

– Посмотрите-ка.

Грехов проследил направление взгляда Вирта и прямо под лиловым яйцом тусклого светила заметил неподвижно парящую гигантскую паутину. Она была огромна – дальний край ее терялся в желтой дымке неба – и висела совершенно спокойно, словно была невесома. Узор ее с настоящей паутиной имел весьма отдаленное сходство, но, подумав, Грехов решил, что тот, кто назвал эту штуковину «паутиной», был недалек от истины. Интересно, каковы же тогда пауки?..

– Сторож, – с непонятным выражением сказал Молчанов.

Поход

Было уже далеко за полночь, когда горизонт впереди вдруг осветился серией сине-зеленых вспышек чудовищной яркости.

– Стоп! – мгновенно отреагировал Сташевский.

Руки автоматически утопили штурвал в выемку пульта, и танк резко остановился, вздохнув гасителем инерции, как уставший бронированный ящер. Еще одна серия очертила горизонт, высветив пронзительной синевой мельчайшие детали ландшафта и лица людей. Вспышки мелькнули совершенно беззвучно, и после них наступила темень, еще более усугубившая предрассветный мрак.

– Юго-юго-запад, – определил Молчанов, – километров восемьдесят, за хребтом. Что за вспышки?

Грехов бросил взгляд на приборную панель.

– Эмиссионные, типа электрических разрядов.

После слепящего зарева вспышек глаза не замечали ни пульта, ни панели, и казалось, фосфоресцирующие эллипсы и квадраты индикаторов висят в воздухе, ни на что не опираясь.

– Хоть глаз выколи! – проворчал недовольный Сташевский.

Он сидел слева, в кресле биомеханика, и Грехов, глаза которого адаптировались быстро, видел его широкий силуэт. В коричневеющей тьме постепенно проступали смутные контуры кресел, аппаратов и людей. Весь купол кабины представлял собой панорамный виом, поэтому от кажущейся беззащитности машины иногда становилось неуютно.