Экзорцизм. Пролог - Стася Мэл

не дождавшись ответа, вошла, то вместо привычной вспышки раздражения и злости, Избель не почувствовала… ничего. Зато Дональд, вместо страха, который она старательно прятала за капризами, упреками и придирками, будил в ней нечто, чему не было названия. Темное, вязкое, липкое, оно вскипало в сердце, и отвратительный запах лилий сменялся запахом холодной влажной земли. Он окутывал ее, успокаивал и толкал в забытье…

…Выходила из которого Избель в самых неожиданных местах.

Она перевернулась на бок и столкнулась лицом к лицу с той, кем была по ночам — с белоглазой красавицей в старомодном платье, открывающем плечи и грудь.

— Добрый вечер, милая, — голос, что во сне звучал глубоко и мелодично, в реальности обрел хрипловатое эхо.

Девушка улыбнулась, обнажив ряд жемчужно-белых, влажно поблескивающих зубов, и у Избель от ужаса скрутило живот. В этой улыбке не было тепла, не было радости, не было ничего, кроме пустоты смерти. Избель попыталась отползти, но красавица цокнула языком и нахмурилась:

— Неужели ты боишься меня? — капризно растягивая слова, спросила она. — Мы же с тобой такие хорошие подруги! Ненависть связала нас, открыла мне путь в твое сердце, и я в благодарность подарила тебе чудесные сны. Тебе же нравилась моя жизнь?

Избель с трудом сглотнула, язык словно примерз к небу, но она все-таки выговорила:

— Ненависть?

— Я сразу почувствовала, что мы похожи, — красавица легла на спину, посмотрела в потолок, — и тебя, и меня убила связь с мужчиной. Только ты и твоя дочь еще дышите, а вот я — нет. И даже из дома этого омерзительного выбраться не могу! Все что у меня есть — могила за садом и эти комнаты, а ведь я так хочу найти Эндрю…

Услышав имя, Избель вздрогнула. Оно прозвучало так, что не осталось никаких сомнений — его владельцу вынесен приговор; от восхищения и влюбленности, звеневших в каждой строчке дневниковых записей, не осталось и следа.

— …найти каждого, в ком течет его кровь, — тем временем продолжала девушка, — и уничтожить! У меня даже возникла одна идея, но тут явился твой муженек и все испортил! Но мы это исправим, верно, милая? — она снова повернулась, и Избель увидела, как ярко блестят ее невозможно-светлые глаза. — Ты ведь тоже хочешь избавиться от лилий, верно? От их запаха болит голова, от него невозможно дышать…

Красавица продолжала говорить, но смысл слов ускользал от Избель, со всех сторон на нее надвинулись тени: погасили нежное золото заката, заглушили живые звуки дома, заслонили спальню — осталось лишь бледное прекрасное лицо с горящими глазами. И мольбе в них, пониманию, собственному отражению невозможно было сопротивляться.

— Хочу, — едва слышный шепот сорвался с губ Избель, и это короткое слово стало последним в ее жизни.

***

День доктора Джойса Оскара Вита проходил отлично. Он плотно позавтракал, почитал свежую газету, прогулялся по главной улице, раскланиваясь со знакомыми, потом навестил миссис Лауфин — жену богатого фермера, — а вернувшись домой подкрепился отменными отбивными. Послеобеденный сон наполнил мистера Вита силами, и он с энтузиазмом взялся за продолжение научной работы. И именно здесь, в любимом рабочем кабинете, обставленном с таким вкусом и тщанием — красное дерево, бронзовые безделушки, роскошный шкаф, в котором ровными рядами стояли книги, — доктора Вита впервые за день посетило неприятное чувство.

Тревожно засосало под ложечкой, когда он, входя в кабинет, кинул взгляд на корзину для бумаг. В ней не набралось и половины, но сверху лежало письмо от одного весьма неприятного молодого человека, и Вит хотел бы забыть и его, и их сделку. Какая жалость, что сэр из богатой и влиятельной семьи подобного желания не испытывал! Доктор надеялся, что от обязательств его освободит отъезд молодого человека из Королевства, но стоило этой надежде появиться и укорениться в мыслях, как тут же пришло письмо, вырвавшее ее.

Вит прошел к столу, пододвинул к себе чистые листы, открыл чернильницу, но все его внимание притягивало к себе злосчастное письмо. Он помнил каждую его строчку, запятую и точку:

«Дорогой доктор!

Очень нелюбезным будет с Вашей стороны отказаться от собственных обещаний. Пусть я покинул Королевство, но поверьте, мне не составит никакого труда… принудить Вас к исполнению наших договоренностей. Услуга, которую я оказал Вам не сравнится с тем небольшим и необременительным поручением, что Вам надлежит выполнить. Все необходимое я прислал ранее.

Не разочаруйте меня,

Ваш друг, Г. А.»

Каков наглец! Другом назвался! Доктор Вит не выдержал и позвонил в звоночек, получилось даже слишком резко и громко, но пришедший на зов помощник никак не показал своего отношения к этому.

— Вынесите корзину для бумаг! — доктор считал, что «тыкать» слугам унизительно не столько для слуг, сколько для него самого.

Помощник коротко кивнул, и письмо наконец-то пропало из поля зрения Вита. Сразу даже как-то дышать легче стало, и повеселевший доктор вернулся к своей научной работе.

Время за ней летело незаметно, и когда финальная точка была поставлена, солнце уже клонилось к закату. Вит снял очки, потер переносицу и, откинувшись на спинку кресла, позволил себе помечтать о том, какой успех ждет его монографию. Сладкие картины больших тиражей, выступлений перед искушенной публикой, лекций не где-нибудь, а в самом Нолидже, поездок на международные конференции понеслись перед внутренним взором, и погруженный в эти грезы доктор не расслышал, как помощник стучит в дверь.

— Прошу прощения, сэр, я стучал, но вы не отвечали, а дело срочное!

Благодушие слетело с доктора Вита, словно листья с дерева в осенний, ветренный день, а на замену ему медленно поднялась тревога. «Началось!» — подумал он, и эта мысль не имела рационального объяснения. Просто что-то в лице помощника, в его тоне, в том, как он смотрел на Вита, дало это понимание.

— Что случилось? — голос осип.

— Тут прибежала девчонка-посудомойка из господского дома, куда недавно въехали Вейты, говорит, что хозяйке плохо, вас зовет…

«Откуда он знал? Откуда этот янтарноглазый подонок все знал?! И что только заставило меня связаться с ним?!» — вопросы один за другим вспыхивали и гасли в голове доктора, а сам он тем временем вытащил из-под стола свой рабочий саквояж, на дне которого, вместе с традиционными врачебными инструментами, лежали предметы несколько иного характера.

Те, которые прислал «друг». Ивовый прутик, тонкая серебряная цепочка, медальон и флакон из искрящегося стекла, в котором лежал белый лилейный лепесток. Лепесток следовало убрать в медальон, а тот — повесить на цепочку; цепочка предназначалась для человека, на которого укажет ивовый прутик.

— Заложите двуколку и подгоните ее к крыльцу! Я поеду один!