Синие тучки - Лидия Чарская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут Володя увидел то, чего никогда не думал увидеть…
Его мама махнула рукой Никите, и когда тот скрылся за дверью, она, шатаясь, приблизилась к окну и в изнеможении прислонилась к косяку его.
Ужас, горе, мука и отчаяние отразились на ее лице с такой силой, что Володе стало жутко за мать. Она протянула руки в темноту ночи, губы ее раскрылись и не то стон, не то вопль вырвался из этих бледных, трепещущих губ.
— Володя… Володечка… — роняли эти бедные, дорогие губы, — вернись, Володечка! Милый мой! родной мой! Голубчик… Спаси меня… Господи! Отдай мне его обратно: я умру с горя… Не испытывай меня, Господи!
Зинаида Вадимовна подняла руки к небу… тихо вскрикнула и с глухим судорожным рыданьем опустилась головой на подоконник.
Что-то необъяснимое произошло при виде этих слез в душе Володи… Слова мамы точно вонзились ему в сердце. Острая жгучая жалость и мучительное раскаяние сразу нахлынули на него. Горячая любовь к матери вспыхнула в нем с новой силой.
— Мама меня любит! Мама обо мне тоскует! Маме я дорог не меньше Жоржа. А я гадкий! гадкий! злой! — трепетали бессознательно губы мальчика, и Вова в два прыжка очутился у окна, вскочил на подоконник, спрыгнул в комнату и, рыдая навзрыд, упал к ногам матери.
— Мама! мама! — лепетал он, дрожа, как в лихорадке, — я здесь! Я не ушел! Я с тобою, мама! Я люблю тебя! Я злой! гадкий, только я люблю тебя! Прости! Прости!
При первых же звуках детского голоса Зинаида Вадимовна подняла голову… Точно не веря своим глазам, окинула она всю фигуру Володи долгим, не поддающимся описанию взглядом и с мучительным радостным криком прижала его к своему сильно бьющемуся сердцу.
— Володечка! мальчик мой! родной мой! голубчик мой! радость моя! Нашелся! Нашелся мой Володечка! — лепетала она как безумная, покрывая лицо, руки и платье сына градом исступленных поцелуев. И то отстраняла его от себя, как бы желая убедиться, что он вернулся, что он тут, что он с нею, то снова прижимала его к груди, целуя и плача.
Володе не надо было спрашивать, простила ли его мама… По лицу мамы было видно, что она пережила за эту страшную ночь. Не надо было и убеждаться Володе в том, что мама любит его так же, как и Жоржа.
Горе мамы служило доказательством этому.
Володя ошибся… Володя был несправедлив к его маме…
Но не только одна мама была вне себя от счастья, но и все домашние, собравшиеся в столовой при первой же вести, что Володя нашелся, сияли и улыбались, даже горничная Мариша, ничего было не имевшая против исчезновения Волчонка, теперь радостно улыбалась ему своим круглым добрым лицом. А Марья Васильевна только тихо заплакала при виде своего найденного воспитанника, не говоря уже о няне, Жорже и дяде-кавалеристе. Володя ни одного слова упрека ни от кого не услышал. Все ласкали его наперебой.
И Вова все понял сразу. Понял, что не другие, а он сам был виновник всеобщего к себе нерасположения. Понял, что сам же отталкивал всех от себя своим резким характером и диким нравом. И тут же Володя дал себе торжественное слово не быть диким волчонком больше.
И он свято сдержал его.
«Мальчишка»
— Ну, есть ли терпение с этим ребенком. Царица Небесная, не за грехи ли он послан мне! — восклицала с неподдельным ужасом добрая тетушка Агния, тряся разноцветными лентами своего белого чепца.
Тетушка Агния, обыкновенно тихая и кроткая, с утра до вечера занятая плетением кружев, теперь просто ходуном ходит от шалостей этого ребенка.
А ребенок, возбуждающий справедливое негодование доброй тетушки, или, вернее, смуглая, черноглазхая и черноволосая Женни, уже более получаса гоняется за поросятами по двору. Ей, кажется, доставляет невообразимое удовольствие мучить бедных животных, предварительно спугнув их внезапным нападением.
— И глупая собака Серко туда же!.. Носится с оглушительным лаем. Чудный пример подает ему Женни! Ну и племянница! Есть ли терпение с нею? Мальчишка, настоящий мальчишка!
Белый чепец тетушки грозит свалиться с головы. Разноцветные ленты развеваются вокруг раскрасневшегося лица, на котором застыло выражение недоумения, ужасного недоумения…
Бедная тетушка Агния!
Вот уже 20 лет проживала она в своем маленьком имении Курской губернии, надеясь провести мирно и тихо остаток дней своих, как вдруг неожиданное письмо от брата вверх дном перевернуло всю жизнь доброй тетушки.
Ее брат, большой любитель путешествий, проводивший все свое время в поездках, письменно просил ее взять из института на летние каникулы его сиротку дочку и приютить ее до времени у себя в имении.
И при всем том прилагались деньги на все необходимое для девочки…
Девочка как гром небесный свалилась неожиданно на голову тетушки. Тетушка положительно лишилась сна и аппетита, не явившихся и с приездом Женни, оказавшейся каким-то мальчишкой, с резкими манерами и звонким голос. По мнению тетушки она была даже не красива… даже дурна… положительно дурна собою… Глаза черные, черные как черешни, с круглыми иссиня-белыми белками, зубы острые, как у волчонка, и рот крупный, яркий, смеющийся… Ну, прямо-таки неприличный рот для барышни!
Одним словом, цыганка, совсем цыганка… И при этом какая-то необузданность, стремительность и вечное, неуместное веселье… И это барышня! Но, Боже мой, чему же их учили в институте? Скромность — первая наука, по мнению тетушки Агнии, а Женни настоящий мальчишка. О, когда она, тетушка, была молоденькой барышней, могла ли она скакать по полям на лошади, без седла, верхом (о, ужас!), вцепившись руками в гриву, как это делает Женни, или целыми часами гоняться по двору с собаками, испуская дикие крики.
Тетушка почти задыхается от прилива негодования, ленты пляшут дикий танец вокруг ее раскрасневшегося, как мак, лица…
И сегодня, как назло, сегодня Женни хуже обыкновенного, а она, тетушка, так рассчитывала на то, что сегодня-то уж Женни будет лучше, тише и благопристойнее. Сегодня тетушка ждала гостя. Гости редко появлялись в их тихом уголку, и когда ожидали гостей, тетушка весь дом вверх дном переворачивала.
Сегодня должен был быть в первый раз в доме тетушки новый доктор, — назначенный недавно из Петербурга в деревню. Доктор знал отца Женни и считался его приятелем; поэтому тетушке хотелось, чтобы Женни произвела на доктора хорошее впечатление, как и полагается вполне благовоспитанной барышне. Тетушка и сама принарядилась для такого почетного гостя, надела новый чепец с яркими лентами, который едва мог держаться на ее макушке.
Балконная дверь распахнулась с грохотом и шумом… Ну, не мальчишка ли это? Волосы спутаны… Глаза, как у разбойника!
— Что с тобою? — в ужасе восклицает тетушка.
Женни смотрит в недоумении. Что с нею? Голова на месте, руки и ноги тоже.
— Сударыня, не угодно ли вам привести себя в порядок, — дрожа от негодования, говорит тетушка, — да посидите час спокойно на месте, у нас будут гости!
— Уж не доктор ли, о котором вы говорили, тетушка? — догадывается она.
— Именно доктор, сударыня.
— Но я же здорова, да и вы, тетушка.
О, эта глупышка! Она воображает, что доктор должен только лечить.
Тем не менее тетушка собирает все свое мужество и читает наставление Женни, как надо держать себя.
Под окном захрустел песок, мелькнула серая шляпа… Тетушка машинально оправляет чепец и делает Женни отчаянные знаки уйти.
Но Женни и не думает слушаться. Она впивается любопытными глазами в пожилого человека с загорелым лицом и коротко подстриженной седой бородкой. Он, в свою очередь, несказанно поражен видом девочки, растрепанной, смуглой и красной, как рак.
— Лев Александрович Брянский, — представляется доктор тетушке.
Та хочет познакомить его с Женни… Но, о, ужас! Женни уже нет на прежнем месте!
— Фекла! Фекла! — неистово кричит тетушка, — позовите барышню, скажите, чтобы шла сейчас.
Бедная тетушка! Она не воспитывалась в институте и сделала промах в том, что так громко закричала при госте.
А Женни уже стоит в дверях, чинная и приглаженная, около нее Серко. Спокойно подает она доктору свою тоненькую, смуглую ручку.
Он расспрашивает ее о деревне, о полях, о Серко. Она отвечает совсем как подобает барышне, учащейся в институте.
Тетушка успокаивается. По лицу ее расползается довольная улыбка… Доктор заводит речь об институте.
— О, она великолепно училась, — неожиданно восклицает тетушка (неученая лентяйка, по ее мнению, не может никому понравиться), — великолепно, особенно по Закону Божьему… Сколько тебе было по Закону, Женни?
— Пять.
И цыганские глаза Женни шаловливо искрятся.
— Ну, да, у них пятибалльная система, — поясняет довольная тетушка.
— Нет, — неожиданно заявляет Женни, — при двенадцатибалльной — пять, и из русского пять, а из истории три, и из географии три, а там все колы, колы, колы… — и глаза уже совсем смеются.