Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст

и несовершенную картину, чем не иметь никакой. Во-вторых, со временем интервьюер начинает распознавать паттерны того, как люди рассказывают свои истории. Некоторые из них довольно очевидны. Эмигранты, говоря про себя, обычно подчеркивают свое постоянное и неослабевающее разочарование в Советском Союзе и России, тогда как люди, которые остались жить на территории бывшего СССР (но это не относится к Украине и Балтийским странам), обычно спокойней относятся не только к своей сегодняшней российской жизни, но и к своему советскому прошлому. Если они живут в одной из стран бывшего СССР (но не в России) и поддерживают ее независимость, их воспоминания об отношениях с советской системой сродни эмигрантским. (Ни одна из этих категорий не является абсолютной, и каждая зависит от множества факторов, таких как личная финансовая ситуация, международный опыт и так далее.) Другие паттерны связаны с тем, насколько охотно человек вспоминает свое прошлое и как это прошлое повлияло на его воспоминания. В этом случае неоценимыми для исследователей являются новые работы о том, как устроена наша память. Несколько лет назад ученые показали, что каждый раз, когда мы вспоминаем о чем-то, мы записываем новое воспоминание поверх старого, и оно может быть таким же, слегка измененным или принципиально иным. То есть критическим для возможных манипуляций является момент, когда мы вспоминаем. Исследователи умышленно сообщили ложную информацию в тот момент, когда участников попросили вспомнить о чем-то, и выяснили, что даже незначительная корректировка может привести к довольно серьезным искажениям[65]. Ирония заключается в том, что большое количество воспоминаний, появившихся благодаря социальным сетям, приводит к серьезным изменениям, потому что процесс «перезаписывания» происходит чаще и под влиянием воспоминаний других людей.

Люди, которые продолжали жить как хиппи и по-прежнему вращались в хипповских кругах, обычно с ходу начинали делиться подробными деталями и рассуждениями. И даже если информация не поступала от них напрямую, она проступала в их свидетельствах. Вот яркий пример: во время одного интервью я задала вопрос о количестве хиппи, участвовавших в июньской демонстрации 1971 года в Москве. Мой респондент очень осторожно предположил, сколько людей тогда было. Когда я назвала число, полученное из других источников, он не смог его ни подтвердить, ни опровергнуть. Спустя примерно год, когда я снова задала ему этот вопрос по электронной почте, он прислал мне именно то число, которое я ему когда-то привела. Я знала, откуда оно у него, но другой исследователь может этого и не знать. И хотя в конечном счете такие ошибки значения не имеют, проблема возникает, скорее когда люди начинают интерпретировать свое прошлое. Появление ВКонтакте и Живого Журнала, а затем и Фейсбука у бывшего советского сообщества хиппи добавило одновременно как еще один потенциальный источник информации, так и несколько слоев воспоминаний. Нет никаких сомнений в том, что социальные сети с их возможностями краудсорсинга создают ценную фактическую информацию. Однако это также вдохновляет людей все чаще и чаще «перезаписывать» свои воспоминания и добавлять к ним воспоминания других людей, полученные через комментарии. Не говоря уже о том, что участники, делящиеся этим потоком воспоминаний, являются узкой группой (в которую не входят те, кто уже умер, кто не пользуется соцсетями, не находится сейчас в Сети или недостаточно в себе уверен для того, чтобы оставлять комментарии), в фейсбучном хипповском сегменте происходит борьба за место под солнцем, когда некоторые точки зрения подвергаются виртуальной травле. Хипповское сообщество в Фейсбуке стало скорее не источником информации, а инструментом, с помощью которого я анализирую воспоминания его участников. Необходимо было знать среду социальных сетей для того, чтобы понимать, как развивались воспоминания их участников. Наиболее масштабную «перезапись» можно было наблюдать в момент начала конфликта между Россией и Украиной. Не то чтобы люди внезапно поменяли свои свидетельства на полностью противоположные. Скорее какие-то вещи были выдвинуты на передний план, тогда как роль других ослабла. Те, кто выбрал «либеральный лагерь», заново открыли для себя политическую сторону хиппизма (которая была не новой, но нелюбимой темой для обсуждения на протяжении многих лет), в то время как те, кто был на стороне официальной политики России, преуменьшали значение Запада в формировании советских хиппи (что тоже было обоснованной позицией, учитывая то, в какой степени советские хиппи создавали свой собственный образ жизни). В общем-то мне повезло: большую часть своих интервью я записала до того, как социальные сети стали популярными среди людей этой возрастной группы этого сообщества. Я следовала от одного человека к другому при помощи личных связей и телефонных номеров, я интервьюировала людей тогда, когда большинство из них годами не имели никаких контактов друг с другом. Когда я помогала им вспомнить забытое, они часто рассказывали что-то, о чем я еще ни от кого не слышала и что выглядело сырым, непереработанным воспоминанием, близким к реальным событиям, а не предъявляли мне уже готовую отретушированную картинку. Я интервьюировала людей, которые никогда не появлялись в Сети, и многие из них с тех пор уже умерли. Я также для себя с самого начала решила, что субъективность моих героев — это именно то, что меня интересует, я не буду пытаться это скрыть. Мне хотелось узнать, что хиппи думали, что они делали, как они работали и выживали. Моей любимой реакцией на вопрос было молчание. Я осознала, что в этом случае получаю в ответ информацию, которая была скрыта где-то глубоко, а следовательно, менее отфильтрована на протяжении последних лет. Начинать разговор с вопросов про бабушку и дедушку было отличной идеей, потому что никто уже много лет не интересовался семейной историей моих собеседников (это возымело обратный эффект во время интервью со Стасом Наминым, внуком Анастаса Микояна, который обвинил меня в том, что меня интересуют только его привилегии, хотя затем смягчился и даже сыграл мне что-то на ситаре). Перестройка и трудные девяностые оставили свои следы в жизни каждого интервьюируемого. От меня как свидетеля истории всей их жизни зависело то, как расшифровать эти следы в свете всего интервью, учитывая их нынешнюю жизненную ситуацию, место, где проходил наш разговор, личные вещи, которые я видела у них дома, и так далее. В действительности не было и двух одинаковых интервью. Конечно, определенные закономерности случались снова и снова. Те, кто потреблял наркотики, продолжали критиковать государство, поскольку оно по-прежнему играло роль гонителя. Те, кто впоследствии сделал карьеру в СССР или за рубежом, чаще всего считали свою хипповскую молодость «юношеской забавой». Ленинградцы или таллинцы по большей части подчеркивали значение своего окружения, тогда как москвичи мыслили в масштабах всей страны.