Грешный ангел - Линда Миллер

Вскоре после приезда Бонни в Нортридж распространились слухи о забастовке, рассказывали об отдельных случаях неповиновения рабочих, но Форбс оказался умелым управляющим и сумел всех успокоить.

Сейчас поговаривали, что активисты вновь проводят тайные собрания. Возможно, все это и заставило Элая вернуться в Нортридж. Бонни взяла лампу и пошла в спальню, которую разделяла с Розмари, опасаясь последствий конфликта между рабочими и администрацией.

Осторожно держа лампу, она загляделась на спящую дочь. Свернувшись в кроватке, Роз казалась херувимом с золотистыми волосами и розовыми щечками. Вид спящего ребенка так заворожил Бонни, что она забыла обо всех неприятностях этого мучительного дня. Поставив лампу на стол возле кроватки, Бонни наклонилась поцеловать Розмари.

Нехотя отойдя от ребенка, Бонни налила в таз воды, чтобы умыться. В эту ночь она даже не взглянула в маленькое зеркало, висящее над бюро. Она вынула шпильки, и пышные волосы упали ей на плечи.

Бонни еще раз взглянула на спящую дочь и впервые подумала, что Элай может предъявить права на Розмари и отнять у нее ребенка. Из всех опасностей, подстерегавших Бонни, эта была самой страшной. Дрожа, она стянула с себя платье и надела длинную фланелевую ночную рубашку. Снова поцеловав Роз, она легла в постель. Бонни размышляла о том, что Элай мог бы сделать для ребенка то, что было не в ее силах, и страх Бонни, все нарастая, стал невыносимым. Теплое одеяло уже не согревало ее.

Элай спал плохо: все в старом доме напоминало ему о прошлом, о родителях, он вновь ощутил горечь утраты. Ему уже тридцать три, но он до сих пор не понимает, как могли они оставить детей и отправиться в Африку кого-то спасать.

Но страшнее всего для Элая была мысль о Бонни. Его преследовало видение молоденькой, веселой, не уверенной в себе Бойни, его невесты.

Утром, умывшись и одевшись, Элай вышел из дома. Он постоял у пруда, швыряя камешки в воду. Ему казалось, будто дед его находится рядом. Значит, он все еще не убежал от ночных призраков, но присутствие Джошуа его не смущало.

Мысль его вернулась к тому дню, когда его родители объявили, что желают уйти от всего «мирского». Тогда он тоже стоял здесь, ему было десять лет, и он был потрясен до глубины души. К нему подошел Джошуа.

– Это печальный день для Мак Катченов, мальчик, – сказал Джошуа, – не стесняйся, плачь, если хочешь. Я знаю, что тебе надо поплакать.

Но Элай держал себя в руках.

– Эти камешки не прыгают по воде, они сразу идут ко дну, – вот все, что ответил он деду.

Джошуа нагнулся и поискал плоский камешек. Когда он протянул его внуку, у Элая хлынули слезы, и мальчик бросился в объятия деда.

Элай с трудом заставил себя вернуться в настоящее: перед глазами все еще стоял дед. Он обрадовался, увидев неподалеку Джиноа. Она смотрела на Элая со смешанным чувством любви и жалости.

Сестра и брат молчали. Несмотря на различие характеров, их связывала взаимная любовь. Элай заговорил первым:

– Если ты собираешься снова сказать мне, что мне следовало быть здесь, Джиноа…

Так как он умолк, Джиноа подошла к нему и взяла брата за руку:

– Ты дома, и это – самое главное. – Она глубоко задумалась, затем сказала: – Что ты собираешься делать, Элай? Я имею в виду проблемы на сталеплавильном.

Элай устал. Приехав вчера, он полночи танцевал с Бонни, вернувшись, домой, страдал оттого, что потерял ее. Прежде, чем принять решение относительно завода, он должен поговорить с рабочими, Сэтом и Форбсом Даррентом. Кроме того, ему надо посетить завод и проверить бумаги.

– Сэт предупредил меня насчет Даррента, – заметил Элай, так и не ответив на вопрос Джиноа.

– Я никогда не могла понять, почему дедушка доверял этому человеку, – спокойно сказала Джиноа, пристально глядя на сверкающую воду. – Ведь он говорил, что Форбс – хапуга.

Вспомнив, как Бонни обвинила его в краже магазина, Элай почувствовал холодную ненависть к Форбсу Дарренту. Этот жалкий, но столь дорогой для Бонни магазин, присвоил, конечно же, Форбс, Элай не имел никакого понятия об этом.

– Дед частенько говорил мне, что за Форбсом надо присматривать. Я не слушал его тогда, занятый другими делами.

– То есть дедушка не доверял Форбсу? – глаза Джиноа округлились.

– Он говорил мне, что Форбс быстро соображает, но весьма ненадежен. Думаю, тщательная проверка конторских книг компании докажет, что Форбс на редкость изобретателен, – ухмыльнулся Элай.

– Мне следовало что-то предпринять, – с сожалением сказала Джиноа. – Я знала, что Форбс живет не по средствам. Ведь на зарплату не построишь салун «Медный Ястреб» и прочее!

Элай снова помрачнел, вспомнив салун и женщину, которая танцевала каждый вечер за долларовые жетоны. Мысль, что любой мерзавец с долларом в кармане может прижимать Бонни к себе, была невыносимой.

Он купил все ее танцы прошлой ночью, но это не решало проблемы.

– Пришло время доказать, что златокудрый мальчик, любимец деда, не только проедает наследство, но и достаточно умен, чтобы извлечь из него прибыль.

– Уверена, что ты уволишь его, – сказала Джиноа.

Элай запустил камешек в пруд.

– Возможно, мне придется вышвырнуть Даррента. Думаю, он полагает, что ситуация с Бонни не позволит мне слишком интересоваться заводом.

Джиноа возмутилась.

– Элай, ты должен отнестись к этому серьезно! Этот человек ворует у нас много лет, поговаривают, будто он нанимает громил, чтобы изгонять людей из союза и тех рабочих, которые их поддерживают.

Элай бросил в пруд еще один камешек.

– Ответственность за этот проклятый беспорядок лежит на мне, и я все исправлю. Но на это нужно время.

– Надеюсь, что ты не слишком опоздал, – проговорила Джиноа и, подхватив юбки, пошла к дому.

Минельда Снидер вошла в магазин с явной неохотой. Несмотря на уличную стычку с этой женщиной накануне, Бонни почувствовала симпатию к ней. Как утверждал Форбс, именно те, кто проповедует смирение и кротость, привели в упадок ее торговлю.

– Доброе утро, миссис Снидер.

С волосами, собранными в пучок на голове, в скромном сатиновом платье и без косметики, Бонни нимало не походила на «шарманку» из «Медного Ястреба». Ради Минельды и себя самой она приняла добропорядочный вид.

– Доброе утро, миссис Мак Катчен, – с состраданием ответила Минельда, увидев Розмари на высоком стуле возле прилавка. Девочка возилась с потрепанной куклой. Лицо Минельды затуманилось печалью.

– Чем могу служить? – дружелюбно спросила Бонни, не желая задеть самолюбия Минельды.

– Я зашла по поводу моего счета, – сказала Минельда, озабоченно оглядываясь. Она хотела убедиться, что никто из членов «Общества самоусовершенствования» не видит ее здесь.