Монетка на удачу - Барбара Фритти

— Вы что, напрашиваетесь на ужин? — изумилась она.

Его лучистые глаза были красноречивее слов.

— Почему бы и нет? Вы сами сказали, что хотите узнать меня поближе, а это требует времени.

— Как раз наоборот, я сказала, что не знаю вас. Почему вы решили, что я хочу это изменить? — поправила его Адрианна. — Вы могли наговорить что угодно, это не значит, что все было правдой.

— Не знал, что такие милые на вид девушки могут быть такими циничными.

— Я хорошая ученица и на своем не таком уж длинном жизненном пути встречала много лгунов.

— Лгунов-полицейских?

— Да, лгунов-полицейских, — вздохнула она.

— Еще одна причина, почему вы не позвонили в полицию. — Он скрестил руки на груди. — Не думаете же вы, что я один из этих «оборотней в погонах», Адрианна? И пусть я полицейский, но в первую очередь я — отец, доведенный до отчаяния тщетными поисками дочери. Вы — мое единственное связующее звено.

— С маленькой девочкой, которая, может, и не ваша дочь, — напомнила Адрианна.

— Вот это мы и должны выяснить.

Адрианна колебалась еще несколько секунд и наконец решилась: подошла к шкафчику, достала тарелку и поставила ее перед «незваным гостем», а поскольку она еще не все распробовала, то ей было чем его попотчевать.

Пока она готовила еду, он побродил по квартире, остановился у приставного столика с фотографиями. Ей нечего было прятать, но все равно стало как-то неловко от его придирчивого осмотра.

— Уилл? — спросил он, беря в руки одну из фотографий.

Это фото было сделано в последнее Рождество. Они катались на лыжах на озере Тахо. Вернее, катался Уилл, а она пила горячий шоколад в уютном домике у камина.

— Да, это он. Мой парень был хорошим лыжником. У его родителей был дом на озере, и он все зимние каникулы проводил на склонах.

— А вы? — спросил Уайт, ставя фотографию на место.

— Я никогда не каталась ни на лыжах, ни на сноуборде. И меня не привлекают крутые склоны.

— Забавно. Вам стоит попробовать.

А вот эти его слова ее не удивили. Он сам явно был человеком, наслаждающимся спортивными занятиями на свежем воздухе и вообще любым экстримом.

— А это кто? — спросил Уайт, выбирая другую фотографию.

— Линдси, — ответила Адрианна, мельком взглянув на фото. — Она помощник шеф-повара в «Винченцо» и моя близкая подруга. Мы отмечали ее день рождения. Один из наших официантов пригласил нас на яхту своего отца.

— У вас нет никаких фотографий из детства? У всех есть архивные фото, которые обожают наши бабушки и от которых нам бывает неловко. Голышом, или со скобками на зубах, или с косичками.

— Никогда не носила ни скобки, ни косички.

— И ни одной фотографии родителей, бабушек, дедушек?

— У меня их никогда не было.

— Так уж никогда? — удивился Уайт.

— Есть одна старая фотография мамы, но я ее храню как зеницу ока. Пусть она рваная и затасканная, но стоит в красивой рамке в моей спальне. Других нет.

— Похоже на начало истории.

— Очень короткой и непримечательной. Ваш ужин готов.

Уайт уселся за ее рабочий стол, опустил взгляд на поставленную перед ним тарелку.

— Красиво.

— Не принимайте это великолепие на свой счет. Это экспериментальный образец. Вы будете моим подопытным кроликом.

— Принимаю ваш вызов.

Уайт подцепил вилкой первый кусочек каннелони, а Адрианна стала смотреть, как он жует, удивляясь про себя, почему ей так интересно его мнение. Ей и без него известно, что она отличный повар. Помнится, няня в приюте говорила, что если девушке не противно смотреть на жующего мужчину, то и в постели с ним ей понравится.

— Изумительно, — наконец произнес Уайт и закрыл глаза. — Невероятно, — добавил он, прожевав следующий кусок. — Похоже, очень скоро мой запас слов восхищения иссякнет.

— Просто ешьте, — предложила Адрианна, зарделась от удовольствия, возгордившись от его комплиментов и потому чувствуя себя глуповато. Уж что ей всегда удавалось, так это приготовление еды. Даже если она никогда не сможет вернуться на ресторанную кухню, ее талант останется при ней.

Пока Уайт ел, она загрузила посудомоечную машину, радуясь, что есть чем занять руки, иначе просто не знала бы, куда деваться. Слишком много места занимал этот чужой, но почему-то несказанно близкий мужчина в ее крохотной кухоньке — и не только физически. Такого человека нелегко игнорировать, и ее не покидало ощущение, что она не заслужила этой радостной минуты нежданного затишья, когда все страхи куда-то улетучились, а потому чувствовала себя не в своей тарелке.

Ничего подобного она не испытывала, когда на этой же кухне сидел Уилл. С ним было всегда легко и просто, она не смущалась, не нервничала, не чувствовала такого странного напряжения, как рядом с этим чужаком.

— Кто научил вас готовить? — прервал Уайт поток ее мыслей.

— Само собой как-то получилось. Поначалу много экспериментировала, а потом мне чуть-чуть помогли.

— Вы сказали, что много времени проводили на улицах. Что случилось с вашими родителями?

— Мама заболела раком, когда мне было около шести, и болела она долго. — Адрианна повернулась к нему, вытирая руки полотенцем, облокотилась о стол. — После химиотерапии у нее совсем не было аппетита, тогда я и научилась варить супы. Только жидкую пищу она и могла проглотить, все остальное желудок сразу возвращал. Простите за такие физиологические подробности. Я помню, как радовалась, когда она съедала всю тарелку.

В глазах Уайта промелькнуло сочувствие.

— Большая ответственность для маленькой девочки.

— Наверное. У меня не было выбора. Она была чудесной матерью, но мы жили совсем одни, и у нас вечно не хватало денег. И чем дольше она болела, тем хуже нам приходилось. Она больше не могла работать, а страховки у нее не было.

— А ваш отец?

— Его не было рядом. Судя по маминым отрывочным рассказам, он сбежал, когда мне было три года. Я его не помню… От супов я перешла к завтракам. — Сердце кольнуло от воспоминаний. — На ужин мама любила блины и оладушки, и я тоже. Так что ужинали мы тем, что другие едят на завтрак. Было забавно. Иногда мы ели при свечах.

— Уж не потому ли, что было отключено электричество?

— Да. Тогда я этого не понимала. Мама превращала наши трудности в приключение. Она создала чудесный мир грез, чтобы защищать меня. А потом ей стало совсем плохо. И вот однажды в доме появились полицейский и социальный работник и забрали меня у нее. — Сердце заныло, и Адрианна закусила губу. — Полицейский так грубо схватил меня за руку, что остались синяки. Я упиралась, и ему пришлось тащить меня из дома. Я кричала, упиралась, не хотела покидать маму. Они твердили, что отправят ее в больницу, но я так и не узнала, сделали ли они это. На следующий день женщина из социальной службы сказала мне, что мама умерла, и я больше никогда ее не видела.