Душевные омуты. Возвращение к жизни после тяжелых потрясений - Джеймс Холлис

Глава 3. Сомнение и одиночество

Я одинок, как падающий лист.

Я невесом и малозначим.

Молчание бесконечностей

В своем труде «Мысли» французский математик и философ Блез Паскаль писал: «Молчание этих бесконечных пространств пугает меня»[54]. Кому из нас не приходилось просыпаться в четыре часа утра с ужасным ощущением одиночества, уязвимости и страха? Кто из нас не ощущал молчания внешних бесконечных пространств и внутренних бездонных глубин? Кто не ощущал в падении осеннего листа мимолетности земного бытия и одиночества человека на земле, которое изумительно выражено в стихотворении э. э. каммингса? Или, как писал Роберт Фрост:

Меня не пугают пустоты меж звезд,Человек к ним себя еще не вознес,Страшней пустыня, что возле дома,Заваленный снегом поля скос[55].

Кто из нас не чувствовал своей никчемности, сталкиваясь с требованиями, которые предъявляла жизнь, и не надеялся хоть на какую-то поддержку? Кто не пытался убежать от жизненных трудностей, но снова был вынужден бороться с ними, полагаясь лишь на собственные ограниченные ресурсы?

… даже уютные ясли остались в далеком прошлом.И меня одолевают сомнения:Сохранилось ли внутри то, что однажды воспрянетИ спасет нас, беспомощных[56].

В глубине каждого из таких «душевных омутов» скрывается смысл нашего индивидуального развития. Вслед за Юнгом, который считал, что терапевт всякий раз должен себя спрашивать, какую задачу избегает решать пациент из-за своего невроза, нам следует задать себе вопрос: какую задачу мы должны решить, оказавшись в каком-то из этих «омутов»? В каждом конкретном случае есть несколько вариантов решения задачи: что-то себе разрешить, избавиться от зависимости или обрести мужество, чтобы при всей своей уязвимости взять на себя ответственность перед Вселенной. В каждом случае мы принимаем вызов, связанный с нашим личностным ростом, совершением психологического странствия и сопутствующим ему расширением сознания. Хотя такое расширение сознания часто вызывает ужас, оно одновременно приносит нам освобождение и ощущение собственного достоинства, а нашей жизни придает смысл.

К тому времени, когда Норману исполнилось тридцать лет, он уже дважды был женат. Оба раза он брал штурмом выбранную им крепость, используя лесть, псевдофилософию, личное обаяние и обман. Почти сразу после свадьбы у него случались приступы ярости, когда он начинал видеть, что его жена не отвечает его требованиям; он следил за всеми ее передвижениями, связями и знакомствами, выражал свое недовольство вслух, а в конце концов применял физическое насилие. Если жена доказывала свою невиновность, Норман с ней разводился и прогонял, чтобы найти другую.

Вторая жена внушила неуживчивому Норману, что им следует пройти краткий курс семейной терапии, во время которого он проявлял то ярость, то страх, то упрямство. Он отказывался обсуждать свою личную историю или признать, что его поведение могло значительно повлиять на разрыв прошлых супружеских отношений. Вскоре супругам пришлось закончить терапию, ибо процесс не мог продвигаться дальше при отсутствии желания обеих сторон узнать особенности своей психики и взять на себя свою долю ответственности.

В жизни Нормана можно увидеть четкую психологическую закономерность. В отсутствие женщины Норман испытывал потребность в ней, но как только он с кем-то сближался, он применял физическое насилие. За этой психологической закономерностью скрывалось очень глубокое психическое расщепление, связанное с одновременным ощущением потребности в связи с женщиной и страха перед ней; такой характерный паттерн мог появиться только вследствие очень ранних переживаний и прежде всего – отношений Нормана с матерью.

Самым невыносимым в жизни Нормана было сомнение; у него всегда должны были быть гарантии. Как фундаменталист, который настолько боится неоднозначности, что всегда нуждается только в безусловной истине и даже притесняет своего соседа, который от него отличается, Норман не отваживался посмотреть внутрь себя, не позволял себе рискнуть и усомниться в великой лжи, которая до сих пор определяла его отношение к своему Я. Ребенок, испытавший насилие со стороны матери, продолжает в ней нуждаться; вместе с тем он ее боится и ненавидит. Чем раньше в своем развитии он испытал это травматическое воздействие, тем более систематическими являются его защиты, тем больше переносится его внутренняя психодинамика на окружающих и тем острее он чувствует боль своей неисцелимой травмы. А значит он, как и другие люди с подобными характерологическими психическими расстройствами, живет, нанося психологические травмы другим, не осознавая свое поведение и не отвечая за свои поступки.

Можно было бы сказать, что невротик – а большинство из нас являются невротиками – становится злейшим врагом самому себе; его всегда одолевают чувство вины и ощущение собственный неполноценности, которые не дают ему покоя. Характерологическое расстройство, возникшее вследствие ранних травматических переживаний, настолько опустошает человека эмоционально, что у его Эго не хватает силы для конфронтации с травматическим содержанием. Аффекты, присущие таким травмам, оказываются слишком сильными для непосредственной конфронтации с ними, а потому вытесняются в бессознательное и часто проецируются на других. Хотя такой человек может занимать очень высокое социальное положение, он все время находится в плену своего детства. Первичная травма предопределяет и обусловливает каждое его решение и будет продолжать отравлять все отношения с другими людьми именно потому, что этот человек является слишком слабым, чтобы вынести внутренние сомнения, необходимые для его личностного роста и освобождения из плена ранних травматических переживаний.

Жизнь Нормана питалась из энергетического источника глубинных травм и влечений. Как любой ребенок, он тосковал по Материнской заботе, но мать его предала, отказавшись от своей роли, навсегда наполнив образ фемининности в психике Нормана страхом, который становился внутренним препятствием для всех его влечений. Поэтому он отчаянно стремился установить с «Ней» связь и при этом «Ее» боялся. Если человек сталкивается с тем, чего боится, его страх действительно становится очень сильным. Но вместе с тем этот страх является тайной, причем эту тайну человек должен скрывать от самого себя. Такие тайны обладают психической инфекцией; они обязательно проникают в человеческие отношения и наносят ущерб другим людям. Не осознав свои мучительные страдания, вызванные неуверенностью в себе, Норман останется бессознательно связанным со своей индивидуальной историей.

Если учесть, что главной целью Эго является сохранение безопасности, то сомнения становятся для нас очень нежелательными. К счастью, у большинства из нас нет такой травмы, как у Нормана, поэтому мы можем себе позволить сомневаться. Иногда сомнения могут нас подавлять и парализовать все наши действия. В немецком языке сомнение обозначается словом Zweifeln (двойственность), которое подразумевает раздвоение чувств у сомневающегося человека. Перед каждым из нас стоит очень важная и сложная задача: как дать себе право на сомнения, которые предвосхищают любое развитие, чтобы при этом они нас не перегружали и не парализовали наши действия.

Эго похоже на маленького тирана, который обязан демонстрировать правоту своего положения в качестве компенсации за трясину сомнений, на которых возведена его крепость. Теннисон справедливо отмечает: «Поверь: в сомненьях честных больше веры, чем в доброй половине догм»[57]. Эхом ему вторит Уилсон Мицнер: «Я уважаю веру. Но именно сомнения дают вам знания»[58]. Утверждение, которое нельзя оспорить, в котором не содержится внутренней рефлексии и внутренней критики, является авторитарным, тупым и косным. «Приверженность косным умозаключениям, – считает Гете, – никогда не поможет сбросить оковы человеческой душе»[59]. Таким косным умозаключением может быть политическая или религиозная догма, а в повседневной жизни – наше материализованное ощущение Я. Разумеется, сомнениям сопутствует сильный страх, который создает от них множество защит. Человек, который рискует усомниться, рискует усилить свою тревогу. Но риск усиления тревоги указывает на развитие личности, которому препятствует наша ригидная точка зрения.

Что хорошего можно сказать о сомнении – настолько хорошего, чтобы его могло воспринять даже невротичное Эго? В действительности можно сказать многое.

Сомнения являются необходимым ресурсом для изменений, а следовательно – и для личностного роста. Нет ни одной научной или теологической догмы, в которой бы не содержались зачатки ригидности и деспотизма. Вместе с тем наша психика требует – и ее требование совершенно отличается от желаний Эго, – чтобы мы отказались от всей видимой ясности, которая нас защищает, а значит заставляет сохранить нашу связь с прошлым. Тогда проблемой становятся уже не сомнения, а страх перед изменениями. Любому человеку и группе людей, стремящихся к личностному росту, совершенно необходимо пойти на риск и позволить себе усомниться.