Стрела и солнце - Явдат Ильясов

— Ясно, — улыбнулась Динамия.

Она слушала хилиарха, доверчиво раскрыв рот. С каждым словом Скрибония глаза царицы все. больше загорались. Он покорил женщину тонким, изворотливым умом, прозорливостью, дальновидностью и душевной силой.

И даже то, что он, выйдя из себя, смело обозвал царицу «безумной», как какую-нибудь блудливую служанку, пришлось ей по душе, сладко растревожило извращенное воображение.

Именно такой человек достоин быть властелином Боспора, супругом внучки Митридата Евпатора. Милый! Как он хорош, когда сердится. Это бес, а не мужчина. Задыхаясь от желания, царица обняла Скрибония за могучую волосатую шею, прошептала на ухо:

— Прости. Я была неправа. Отныне — я твоя рабыня, мой благородный лев. Поступай, как знаешь. Тебе нужны деньги? Завтра получишь целый мешок золота. Я отдам на доброе дело все свои драгоценности. А сейчас… иди ко мне! Иди же…

Скрибоний вернулся в казарму через три часа. Он не сразу лег спать. Пришлось искать Филлу заместителя. Нашелся. За деньги все найдешь.

Это был маленький, вертлявый, безбородый человек с толстым задом и крашеными бровями. Дух знает, откуда берутся подобные слизняки. Ясно, для чего отиралась в казарме, меж здоровенных солдат, эта яркокрылая мошка, не способная, кажется, и щита приподнять с земли.

Но Скрибоний разбирался в людях. Как раз среди таких вот слабосильных проныр и встречаются непревзойденные мастера ножевых драк и убийств из-за угла.

…На рассвете городская стража обнаружила в тихом переулке тело придворного лекаря Давида, сына Исроэла.

Давид, сын Исроэла, был убит точным ударом в затылок. Труп лежал совершенно голый. При нем не оказалось никаких вещей. Очевидно, возвращаясь от любовницы, толстогубой Федры, лекарь Давид, сын Исроэла, попал в руки следивших за ним грабителей. Так, во всяком случае, решила стража.

— Вот до чего доводят бабы! — вздохнул Асандр, узнав о гибели врача. — Сидел бы дома, собачья кровь, — жив бы остался. Придется искать другого эскулапа. А ты, — с укоризной повернулся старик к начальнику городской стражи, — ты сегодня же удвой число коллакретов, несущих охрану улиц. Что такое? Совсем распустилась чернь. Вечером зарезали кого-то у Скифских ворот. Ночью нападают на царского лекаря… Позор! Скоро сам царь, пожалуй, не сможет спокойно пройти по Пантикапею. Навести порядок!

Ночь прохладна, не очень темна. Луны еще нет, зато и небе — черно-синем, прозрачном, словно агат — сверкают гирлянды планет и звезд: бело-голубых, красноватых, желтых.

На юго-востоке, в перекошенном конусе Девы, горит Юпитер. К полуночи он поднимется в южную часть неба. За ним, как бы двигаясь по его мерцающему следу, между тремя огненными точками Змееносца и пылающей россыпью Стрельца покажется Сатурн.

Медленно, с холодным космическим спокойствием перемещаются далекие звезды и планеты. Под утро засияет луна Селена. Значительно левее Сатурна, у Козерога, зловеще блеснет кровавый Марс.

И уже в лучах утренней зари, затмив далеко разбросанные искры Водолея, взойдет красавица Венера.

Море слегка шумит. Слабый ветер доносит из глубины полуострова терпкий запах молодой полыни. Почти неуловимо благоухают соцветия-корзиночки бело-желтой ромашки и юная листва мать-и-мачехи.

Издалека слышатся крики жеребят и фырканье кобылиц: где-то в степной лощине — селение оседлых скифов.

Четыре греческих рыбака лежат на берегу, возле разрушенного временем старого пограничного вала.

Он преграждал когда-то кочевым отрядам доступ в Пантикапей. Теперь местные скифы покорились, взялись за земледелие. Западный рубеж Боспора отодвинулся до Киммерика, а лет двадцать назад — к Таврским горам, за Феодосию, где царь Асандр построил новый, третий по счету, каменный вал.

Вытягиваясь из щелей меж распавшихся и обомшелых известковых глыб, над травой нависают тонкие, покрытые мелкой листвой побеги дикого шиповника. Под ними и укрылись эллины.

Костер не горит — огонь может привлечь морских или степных бродяг. Ночью у берегов Меотиды небезопасно. Было бы тепло под шерстяным плащом, но горек, леденит сердце разговор о многотрудной рыбацкой судьбе.

Дребезжащий старческий голос:

— Не зря говорят: живем не как хочется, а как можется. Оскудевает море. Помнится, раньше я ловил втрое больше рыбы. Жил в достатке. Эх, как я любил жареную скумбрию! Ныне — худ и наг, хотя целый день провожу на воде.

Второй голос — судя по силе, принадлежащий человеку средних лет:

— Море не оскудевает. Сельди достаточно. И кефали, и ставриды. Вот беда — рыбаков много развелось. Что у нас? Дырявая лодка да невод гнилой. У толстосумов же — суда быстроходные, огромные сети, их рабы выходят на промысел даже в бурю. Принид, купец из Мирмекия, так разбогател, — солит рыбу в ямах, вырытых прямо у берега. Одна яма может вместить столько сельди, сколько нам вместе не наловить и за полгода. А у Принида — пятнадцать таких ям! Тяжелые настали времена. Кто был сыт — еще больше разжирел, кто был неимущ — совсем обнищал.

Молодой голос:

— А все из-за Асандра, чтоб ему пропасть! Обнаглели при нем эвпатриды.

— Э-э, — печально возражает старик. — При каком царе жилось легко? Что Митридат Евпатор, что Махар, что Асандр — все одинаковы для нас, несчастных. Так уж, видно, предопределено на небесах: одним — вечно блаженствовать, другим — вечно страдать.

— Не верю! — послышался желчный голос. Э, да это наш приятель Сфэр из Тиритаки! Вот где он спрятался. — Не допустит бог, чтобы простой народ бесконечно мучился. Не допустит бог, я вам говорю! Не допустит!

Метро и Геката, дне дочурки… память о них изъела сердце беглого мятежника. Он почти не думал о жене. Они устали друг от друга из-за проклятой беспросветной жизни. Но о детях Сфэр не мог забыть.

Он узнал стороной, что Ламприск, по указанию Асандра, продал его семью в рабство. И теперь каждую ночь Сфэру снились золотистые волосы и темно-карие глаза, синие глаза и черные волосы…

— Бог? — насмешливо переспросил молодой. — Какая тебе польза от него? Зевс, Асандр — не все ли равно? Два царя. Первый — небесный, второй — земной. Не подведут друг друга.

— При чем тут Зевс? При чем тут Зевс, я спрашиваю? Зевс тут при чем? Не об олимпийцах речь. От них толку не дождешься. — Сфэр понижает голос и шепчет чуть слышно: — Один башмачник еврей, дай бог ему здоровья, рассказывал: скоро явится спаситель человечества, чудотворец, друг тружеников и угнетенных. Будет, говорит, светопреставление, и Мессия совершит страшный суд. Сбросит богачей в огненный ад, создаст новое небо, новую землю. И тогда воскреснут к вечной жизни страждущие и обремененные — то есть мы, бедняки. Иудеи и эллины, скифы и маиты, и люди из других племен. И наступит блаженное царство, которому не будет конца.

— Неужели?

— Так написано у них в священных книгах.

— Мессия, Христос. Спаситель человечества, — произносит старик задумчиво. — Господи! Хотя бы скорей окончились мучения. Голод. Нужда. Горе. Ни человек ты, ни собака. Всякий, кто чуть посильней тебя, так и норовит усесться на шею. Нигде не найдешь справедливости. На кого уповать? Накажет, говоришь, всех богачей? — спрашивает старик с любопытством.

— Всех! Всех, я говорю. Всех!

— И не будет войн, засухи, мора?

— Не будет. Не будет, я говорю. Не будет.

— И скоро настанет этот самый конец света?

— Скоро. Скоро, я говорю. Очень скоро. Евреи, особенно понтийские, ждут его со дня на день.

— Смотри-ка! — поражается старик. — А мы не знаем ничего. Где живет твой башмачник?

— В Нимфее.

— Ты бы сводил меня к нему как-нибудь. Мудрый, видать, человек.

— Иудеи они все мудрые.

— Расспросить надо получше. Или он откажется со мной беседовать?

— Почему? Добрый старик. Велел приходить. Завтра вернемся домой, послезавтра съездим в Нимфей.

— Спаситель человечества. Мессия. Христос…

Рыбаки затихают.

Темные, забитые, истощенные голодом и трудом — изнурительным, не приносящим радости.

Утратившие в вековечной, жестокой и бесплодной борьбе против имущих веру в свои силы, потерявшие всякую надежду на избавление от бесконечных тяжких забот.

Они лежат на берегу моря и с медленно разгорающейся искрой упования прислушиваются к тревожному стуку собственных сердец, улавливая в нем отдаленную торжественную поступь грядущего спасителя.

Неужели придет новый бог?

Бог настоящий, не похожий на старых идолов. Не греческий, не иудейский, не египетский, не вавилонский, не персидский, а добрый бог всех простых людей?

Старым богам приносили в жертву родных детей, упитанных быков и овец.

Окуривали их изображения голубым и желтым дымом пахучих растений.

Складывали у подножья беломраморных, медных и золотых статуй благоухающие цветы, сочные плоды и кости жертвенных животных, покрытые толстым слоем жира.