Человеческая гавань - Йон Линдквист

Трое детей играли. Они взяли вареные яйца и соревновались, кто дольше прокатит свое яйцо по полу. Пол был с наклоном, так что соревноваться было особенно интересно.

Вдруг Эрик встал и громко откашлялся. Атмосфера уже накалилась, но Эрика это не волновало. Он прислонился к стене, чтобы не упасть, и громко сказал:

— Тут столько всего уже переговорено, а теперь я скажу, что такое этот ваш Гитлер.

И он начал говорить, но его речь была очень странной. Основной смысл был в том, что таких, как Гитлер, надо стереть с лица земли, потому что он вмешивается не в свои дела и душит свободу. Он почему — то считает, что он знает лучше других, что кому нужно, и потому, мол, вправе всех поучать и умничать.

И только тогда, когда Торгни через минуту извинился и увел Майю, Анна — Грета поняла, что речь в действительности шла о ком — то другом.

Нет, это была не самая удачная свадьба. Ночь была не лучше. Эрик был пьян, и к утру Анна — Грета ушла на берег и искала утешения у чаек, которые с криком носились вокруг скал.

Что же за жизнь будет в этом доме?

Сосны стояли прямо рядом с крыльцом и шумели, как всегда. Андерс поставил сумку на ступеньку и стал смотреть на Смекет. Старая жесть кровли была заменена на гофрированное железо, в его изгибах лежали иголки. Желоба, вероятно, забились.

Причал протянулся в воду, окруженный прибрежной полынью. Бабушка Андерса привезла с собой растение много лет назад, и оно медленно разрослось около дома.

Андерс отправился на прогулку вокруг дома. С суши дом выглядел прекрасно, но со стороны моря краска совсем стерлась и в стенах были видны большие трещины. Телевизионной антенны не было, — наверное, ее снесло порывом ветра. Дом казался запущенным и одиноким, и чем больше Андерс его разглядывал, тем сильнее было это ощущение.

В груди невыносимо болело. Обходя угол, он увидел что — то красное в кустах шиповника. Это была лодочка Майи. Надувная дешевая игрушка, с которой они играли вместе в то последнее лето. Он, Майя и Сесилия.

Теперь она, сдутая и брошенная, лежала в зарослях шиповника. Он вспомнил, как он посоветовал Майе не таскать ее по острым камням… а теперь она была проколота сотнями шипов. Все в прошлом. Слишком поздно. Все прошло.

Именно из — за этой лодки он не приезжал на Думаре почти три года. Из — за лодки и других вещей, с которыми было связано столько воспоминаний. Вещи ведь все равно существовали. Хоть они и не были больше нужны, они никуда не исчезли, они лежали на своих местах и напоминали о том, чего никогда больше не будет.

Андерс ожидал этого. Он приготовился. Он не плакал. Резиновая лодка так и бросалась в глаза, светилась ярким красным светом. Андерс завернул за угол, дошел до садового столика и плюхнулся там на скамейку. Ему было трудно дышать, казалось, невидимые руки сжали горло, перед глазами плясали пятна, сердце глухо ныло.

И что мне тут делать? Зачем я тут?

Наконец боль и отчаяние немного отпустили его. Андерс встал и пошел к дому. В полиэтиленовый пакет, в котором хранились ключи, заползли какие — то улитки. Андерс присел на корточки, взял сумку и выпрямился. Он почувствовал головокружение. Шатаясь как пьяный, он подошел к двери, отпер ее, поплелся в ванную и выпил несколько глотков воды из — под крана. Она сильно отдавала ржавчиной.

Дверь из прихожей в гостиную была открыта, и свет моря и неба освещал диван под окном. Андерс мрачно огляделся, прошел в гостиную и лег на диван.

Сколько времени прошло, боже мой, сколько времени….

Андерс лежал на диване с открытыми глазами и чувствовал, как быстро он замерзает. Но ему было все равно. Он смотрел прямо перед собой в темный экран телевизора, но ничего перед собой не видел.

Он знал здесь все, и все ему теперь было чуждо. Зачем он только возвращался сюда. Никакого чувства родины, он был как вор в чужой памяти. Все это принадлежало кому — то другому, не ему.

Стемнело. Андерс встал с дивана и затопил камин. Надо было открыть дверь спальни, чтобы и там стало тепло, и он направился было туда, но остановился на полпути.

Дверь.

Дверь была закрыта.

Кто — то закрыл дверь.

Андерс стоял на месте и громко дышал, как животное, почувствовавшее опасность. Он смотрел на дверь. Это была обычная дверь. Светлая сосновая дверь, даже не лакированная. Он сам купил ее в Нотене и провел целый день, меняя старые кривые двери. Совершенно обычная дверь, ничего особенного. Но она почему — то была закрыта.

Он был уверен, что дверь не была закрыта, когда он и Сесилия, измученные своим горем и слезами, уезжали домой.

Успокойся. Наверное, Симон закрыл ее.

Но почему он это сделал? Больше нигде не было никаких признаков того, что в доме кто — то был. Симон зашел только для того, чтобы закрыть дверь в спальню? Зачем он это сделал?

Наверное, все двери были закрыты, когда они уезжали. Он просто не помнит.

Нет, помню.

Он помнил все слишком хорошо. Сесилия ушла к машине, она унесла с собой летние вещи Майи. Андерс остался и смотрел на дом, а потом он закрыл его и повесил замок. Он прощался с домом, он был уверен, что никогда больше сюда не вернется. Он помнит, как жгло тогда в груди, как болело сердце.

И дверь в спальню была открыта. Это точно.

Он положил руку на ручку двери. Было холодно. Сердце яростно колотилось в груди. Он осторожно нажал ручку вниз и потянул. Дверь открылась. Несмотря на холод, Андерс чувствовал, что весь вспотел.

Ничего.

Там ничего не было, конечно. Двуспальная кровать у двери, все как раньше. Он повернулся, чтобы найти выключатель, но комната и так была освещена маяком. Все как обычно. Двуспальная кровать с белым пододеяльником, над ней картина, изображающая корабль в бурном море.

Андерс подошел к окну. Свет маяка был виден через бухту, он слабо освещал причал и лодки. Людей не было, все казалось пустым и вымершим.

Андерс повернулся к другой стене. Гардероб и кровать Майи. Неубранная, как и была. Ни он, ни Сесилия не нашли в себе сил убрать следы ребенка. Одеяло сбилось так, как будто под ним кто — то лежал. Андерс быстро отвернулся.

Кровать. Неубранная постель. И ничего больше. Маленькая неубранная кровать, наволочка с медведем Бамсе, несущим бочонок с медом. Выпуски про Бамсе продолжали приходить, и он читал их. Читал всегда вслух, хотя больше их слушать было некому.

Андерс тяжело сел на постель. В груди все по — прежнему болело. Он представил себе, как эту комнату видела Майя.

Вот большая двуспальная кровать, где спят мама и папа, и я могу туда пойти, если чего — то испугаюсь. А вот моя красивая кровать, где мой Бамсе. Мне шесть лет. Меня зовут Майя. Я знаю, что меня очень любят.