Сны инкуба - Лорел Гамильтон

Я оторвалась от его рта, пытаясь дышать, пытаясь собраться с мыслями. Его ладонь легла мне на затылок, прижимая меня к нему губами, и я утонула в его поцелуе, утонула в ритмах и приливах желания. Ardeur иногда позволяет увидеть чужое сердце, или хотя бы чужое либидо. Я научилась этим управлять, но сегодня будто эта непрочная узда порвалась, и я застыла, прижатая к изгибам и твёрдости тела Натэниела, ничем не защищённая. Он никогда не пытался воспользоваться моментом, никогда не переступал проведённой мною черты, ни словом, ни делом, всегда был безопасен. Сегодня он вдруг перестал реагировать на мои сигналы, на мои безмолвные стены. Нет, не просто не замечал их — он сквозь них ломился. Сносил их руками, лежащими на моем теле, ртом, прижатым к моим губам, телом, прильнувшим к моему. Одновременно отражать ardeur и Натэниела я не могла.

Я понимала, чего он хочет. Ощущала его неудовлетворённость. Месяцы хорошего поведения. Без попыток пробиться, воспользоваться моментом. И все эти месяцы хорошего поведения разлетелись вдребезги, оставив нас голыми задыхаться от желания, которое заполняло мир. До сих пор я не понимала до конца, как он хорош. Не понимала, что отвергаю. Не понимала, что он предлагает мне. Не понимала… ни черта вообще не понимала.

Я отодвинулась, положила руку ему на грудь, не давая приблизиться снова.

— Анита, милая, прошу тебя, прошу!

Голос звучал низко, страстно, но так, будто он не мог найти слов. Однако ardeur в словах не нуждается. Вдруг я снова ощутила его тело, хоть мы стояли чуть поодаль. Он был такой твёрдый, жёсткий и полный боли. Боли, потому что я не давала ему облегчения. Не давала месяцами. Никогда у нас с Натэниелом не было полноценного секса, потому что я и без этого могла кормиться. Мне никогда не приходило в голову задуматься, что это для него значит. Но сейчас я ощущала его тело, тяжёлое, страдающее от страсти, копившейся месяцами. Когда я в последний раз так полно ощущала, что нужно Натэниелу, он хотел всего лишь принадлежать мне. Это в нем и сейчас осталось, почти кричащая потребность. Которую я раньше в упор не видела. Да чего там, притворялась, что её нет. И вот теперь Натэниел уже не даст мне её не видеть.

На секунду вернулась ясность мысли, порождённая чувством вины. Вины за то, что я заставила его так долго томиться, в то время как мои потребности удовлетворялись полностью. Я считала, что иметь с ним настоящий секс — значило бы его использовать, а сейчас, заглянув ему в сердце, поняла, что моё поведение с ним — это куда более циничное использование, чем в сношении. Я пользовалась им как секс-игрушкой, которая должна доставить удовольствие, а потом её моют и прячут обратно в ящик. Мне вдруг стало стыдно, невыносимо стыдно, что я относилась к Натэниелу как к предмету, а это совсем не то отношение, о котором он мечтал.

Вина отрезвила, как холодный душ, как пощёчина, и я с её помощью оттолкнула от себя ardeur, ещё часа на два как минимум.

Натэниел будто почувствовал, что жар меня оставил. Лавандовые огромные глаза заблестели непролитыми слезами. Руки его упали с моих плеч, а поскольку свои я уже убрала, мы просто стояли на танцполу, отодвинувшись друг от друга. И это расстояние никто из нас двоих не пытался сократить.

Первая слеза скатилась у него по щеке.

— Натэниел!

Я протянула к нему руки.

Он покачал головой и шагнул назад, ещё раз, потом повернулся и побежал. Джейсон и Мика попытались поймать его на бегу, но он ускользнул от них изящным изгибом, оставив у них в руках только воздух, выбежал из дверей, и они бросились следом. Но не один и не другой должны были догнать Натэниела. Я должна была. Это я должна была извиниться перед ним. Только вот беда: я не знала, за что же? За то, что использовала его — или что использовала недостаточно?

Глава девятая

Первым, кого я увидела, вылетев на парковку, был не кто-нибудь из них, а Ронни. Вероника Симс, частный детектив, когда-то — моя лучшая подруга, стояла чуть в стороне от дверей, обхватив себя руками за плечи чуть ли не до боли. Рост у неё пять футов восемь дюймов, почти сплошь ноги, и она ещё добавляет к этому высокие каблуки и короткую юбку. Когда-то она мне сказала, что ей бы мою грудь, и она в жизни не стала бы носить кофточки с высоким воротом. Шутила, конечно, но когда она одевалась нарядно, то ноги показывала чуть ли не во всю длину. Светлые волосы она носила до плеч, но сегодня подвила их концы, и они колыхались возле тонких бретелек на почти голых плечах. Колыхались сильно, потому что Ронни говорила сердито и тихо с кем-то, кого я не разглядела.

Сделав ещё шаг, я его узнала — это был Луис Фейн. Он преподаёт биологию в университете Вашингтона, доктор наук и крысолюд. Про докторскую степень в университете знают, про то, что он делает в полнолуния — нет. Он на пару дюймов пониже Ронни, ладно скроен и крепко сшит. Плечи его заполняли пиджак, который Луи умел носить. Волосы у него стали короче с нашей последней встречи, и уложены аккуратнее. Глаза тёмные почти до черноты, а чисто выбритое лицо перекосило такой злостью, какой я у него никогда не видела.

Слов я не могла разобрать, только интонации, а они были интонациями ссоры. Тут я сообразила, что уставилась как на витрину, а это все — не моё собачье дело. Даже если бы мы с Ронни остались подругами и продолжали бы ходить на тренажёры три раза в неделю, чего уже не было, все равно не моё это было бы дело. Ронни никак не могла смириться, что я встречаюсь с вампиром, тем более с Жан-Клодом. Главное все же — что он был вампир. Как раз в те времена, когда мне нужно было женское сочувствие подруги и немножко понимания, она мне выдавала возмущение и гнев.

Так что в последние месяцы мы стали видеться все реже, и дошло до того, что уже месяца два нам даже не случалось поговорить. Что они встречаются с Луи, я знала, потому что у нас с ним есть общие друзья.

Интересно, конечно, из-за чего они погрызлись, но все равно не моё дело. Моё же дело ждало меня на парковке — все трое, прислонившись к моему джипу. Стояли, как на параде. Или будто в засаде поджидали.

Я остановилась посреди асфальта, колеблясь, не пойти ли предложить Луи и Ронни свои услуги арбитра. Не из доброты — из трусости. Уж лучше влезть в чужую разборку, чем в ту, что ждала меня. Чужая душевная боль всегда намного легче своей.

Но Ронни мне не сказала бы спасибо за вмешательство, и действительно не моё это было дело. Может, я утром позвоню и там посмотрим, захочет ли она говорить, осталась ли у нас ещё дружба, которую можно спасать. Но мне не хватало Ронни.

Стояла я, значит, на тёмной парковке, оказавшись между ссорой у себя за спиной и той, что ждала впереди. А мне, как ни странно, ни с кем не хотелось ссориться. Вдруг навалилась усталость, и не из-за позднего часа или трудного дня за спиной.