Над тёмной площадью - Хью Уолпол

Она стояла, с улыбкой обводя нас по очереди взглядом, и не спеша стягивала перчатки. Затем села и плавным, непринужденным движением, из чего явствовало, что она чувствовала себя здесь свободно, как дома, сняла с головы свою маленькую мягкую шляпку светло-серого цвета.

— У меня изменились планы, — сказала она. — Мне было так скучно в гостях. Мопсет ужасная зануда, ты же знаешь, Джон, и я подумала, что, если завтра с утра я займусь покупками, это пойдет мне на пользу, немного развлечет. Ты не волнуйся. Клер сейчас в городе. Я позвонила ей от Мопсет. Мы решили вместе поужинать у нее в восемь вечера.

По Осмунду было видно, что, пока она это говорила, он что-то обдумывал и наконец принял решение.

— Хорошо, — сказал он, — просто замечательно.

— Ну, пойду приведу себя в порядок.

Поднявшись, она снова посмотрела на меня. Лицо ее, обращенное ко мне, сияло от радости. Мне почудилось, что при виде меня она испытывала облегчение, будто одно мое присутствие должно было ее как-то успокаивать.

— Дик! Подумать только! Не где-нибудь, а здесь! Невероятно! Я так часто думала о вас и гадала: где вы, что с вами, что вы поделываете…

Помнится, произнеся эти слова, она внезапно смолкла, по-видимому возвращаясь мыслями к ударам собственной судьбы, так неожиданно обрушившимся на нее со времени нашей последней встречи, и еще — в который раз припоминая горький опыт общения с людьми, которые теперь не слишком стремились знаться с нею и с Осмундом, более того, избегали их.

Как бы то ни было, одного ее взгляда на меня было достаточно, чтобы она поняла, каким бурным, неистовым счастьем я был переполнен оттого, что вновь обрел ее. Я и не пытался этого скрывать. Возможно, стоило бы быть поумнее и вести себя несколько иначе, и тогда дальнейшие события сложились бы не так, как они потом сложились. Дело не в том, что Осмунд что-то заметил; нет, в тот раз он ничего не заметил, так как слишком был занят совсем другими мыслями.

Хелен направилась к двери:

— Вы ведь не уйдете прямо сейчас, Дик? Нам с вами предстоит грандиозный разговор! Я хочу знать о вас всё-всё, все ваши сокровенные тайны!

— Мне нечего скрывать, — заверил я ее.

Она вышла, и дверь за ней закрылась. Мы трое переглянулись.

Осмунд, покачиваясь на своих длинных ногах, о чем-то думал и хмурился. Затем, повернувшись ко мне, сказал:

— Послушайте, Дик. У нас не так много времени, и нежданное появление Хелен осложняет ситуацию. Вы нам не поможете?

— Каким образом?

— Вот каким. Когда Хелен вошла, я как раз говорил о Пенджли. Наша краткая беседа с ним будет не совсем полноценной, если в ней не примет участие Хенч. Для Хенча это важнее, чем для всех остальных, потому что он пострадал серьезнее, чем мы. Видите ли, я должен был встретиться с ним в чайной у театра «Омнибус» в шесть тридцать. Но теперь здесь Хелен, и, исходя из обстоятельств, мне лучше бы остаться с ней. Буллер занят. Вы не посодействуете нам кое в чем — не сходите ли в «Зеленую тарелку», чтобы найти там Хенча и привести его сюда?

— В «Зеленую Тарелку»? — переспросил я.

— Да, да, — нетерпеливо сказал Осмунд; он заметно нервничал, ожидая, что каждую минуту может войти Хелен. — Это тут, почти на площади, за углом, Лоуэр-Риджент-стрит, следующий дом за театром «Омнибус». Там еще такой дед в забавном костюме у дверей, с рекламным щитом на длинной палке. Чайная находится на втором этаже. Вы ее сразу найдете.

— Что я должен сказать Хенчу? — спросил я.

— Просто то, что я не смог прийти, хотя сам собирался привести его сюда.

Помнится, я спросил, сообщили ли Хенчу что-нибудь о Пенджли. Да, сказал Осмунд, он знает, что это дело связано с Пенджли. Хенч уже много лет мечтает встретиться с ним и сказать ему, что он о нем думает. И вместе с тем он его боится. Чудной парень этот Хенч. Да, еще бы, неужели я его не помню. Ну а теперь он стал еще чуднее, намного чуднее — с тех пор как умерла его жена.

Я сказал, что не знал о смерти его жены. Да, подтвердил Осмунд, она умерла; прекрасная была женщина. Они были так преданы друг другу. Она все время навещала его, пока он сидел в тюрьме, а когда освободился, через неделю умерла. Ему ужасно не повезло, прибавил он. Да, ужасно не повезло, согласился я.

И больше ни слова. Осмунд не захотел сообщать подробности этой драмы. Главным для него было получить ответ — пойду я или откажусь.

И тогда я снова задал мой самый важный, роковой вопрос. Помню, я заговорил шепотом, словно повсюду вокруг нас были уши.

— Слушайте, — сказал я, — а что вы собираетесь сделать с Пенджли?

— Сделать? — переспросил Осмунд. — Ничего. Припугнем его немножко, вот и все. — А затем тихим, монотонным голосом проговорил себе под нос, будто размышлял вслух: — Я хочу знать, вернее, мы все хотим знать, почему он так поступил.

Мне показалось, что его словам вторили все предметы, находившиеся в комнате, — роскошный секретер, старинные серебряные канделябры, золоченые кресла: «Да, да, мы все хотим знать, зачем он так поступил, так поступил!»

Мне даже почудилось — а в тот момент это не было такой уж фантазией, — что и вся площадь, как-то приподнявшись над собой и заглядывая в наши окна, повторяла те же роковые слова: «Мы все хотим знать, почему он так поступил… поступил… поступил…»

Да разве я сам не хотел знать то же самое, а также много чего другого. И я ответил, что пойду и встречу Хенча.

Выйдя из квартиры и оказавшись на темной лестнице, я внезапно ощутил необыкновенный прилив сил. Это удивило меня. Весь тот день прошел в метаниях, в тревожном ожидании чего-то. Я страшно терзался и был близок к безумию. Всего час назад со мной случился голодный обморок. А теперь, спускаясь вниз по лестнице, я чувствовал неизъяснимую легкость, будто у меня за спиной выросли крылья.

Я воображал, что Хелен убегает вместе со мной, и эта мысль, пусть неосуществимая и неудачная со всех точек зрения, зажигала меня внутренним огнем. Я готов был пойти на что угодно ради кого угодно.

С этим необыкновенным ощущением легкости во всем теле я перешагнул порог и стремглав выскочил на улицу, словно нырнул головой вниз в роскошное море сверкающих вод. Оглядываясь назад, я теперь вспоминаю, что комната в квартире Осмунда освещалась только свечами в серебряных канделябрах; на лестнице же царил полумрак. Поэтому, очутившись на улице, я был ослеплен огнями площади.

Я попал туда в тот миг — а мне всегда представлялась эта смена декораций именно как миг, — когда, будто по команде некоего могущественного, но невидимого повелителя, двери всех магазинов и контор захлопывались, изрыгнув из себя содержимое, и тысячи и тысячи человеческих существ заполняли улицы.

Волшебным образом Лондон в одну секунду из загадочного царства, где за пестрыми фасадами пещер, сокрытых темными стеклами дверей, совершались всякие мыслимые и немыслимые сделки — опасные, гнусные, благородные и неблагородные, необдуманные, рискованные, жестокие, бессмысленные, пагубные и благие, — этот Лондон выворачивался наизнанку и превращался в свою противоположность, и все, что было доселе загадочным, непонятным, становилось явным, обнажалось… оставаясь при этом таким же непонятным и загадочным.

Разыгрывалась та же игра, но по измененным правилам. Все договоры, контракты, покупки, соглашения, конфликты, заговоры, столкновения интересов теперь происходили в открытую, в ярком сиянии рекламных огней, у всех на глазах, притом соблюдалось правило — все и каждый должны были двигаться, суетиться, ни на секунду не останавливаясь. Возможно, суть такой игры заключается в том, что как раз в этом непрерывном сновании туда-сюда и выясняется, кто способен стать хозяином в этом мире, то есть выявляются те самые ловкачи, которым с одинаковым успехом удается вершить свои делишки как в своих недоступных для посторонних глаз лавочках и конторах, так и в ослепительном свете улиц и площадей. Да уж, если кто задумал чего-то добиться в этой жизни, ему приходится изо всех сил биться, ловчить и изворачиваться — а без этого никак нельзя.

В те минуты, впервые за многие месяцы, у меня возникла уверенность, что я ее, эту жизнь, непременно одолею.

Теперь все они толпились на площади и куда-то шли, и земля гудела у них под ногами. Площадь уже больше не казалась мне темным озером, к которому на водопой стягиваются чудища, а скорее устроенной на тверди ареной, залитой ярким светом направленных на нее огней. Здесь каждому предлагалось взойти на нее, как на сцену, и попытать свое счастье в поединке. Поединок, который мне предстоял — что я вдруг с изумлением понял, — был не мой. Биться должен был Осмунд. Вряд ли мне удастся передать вам, с какой необычайной силой я вдруг ощутил его совсем рядом, когда, в нерешительности стоя у края тротуара, я получал со всех сторон тычки от снующих вокруг меня, спешащих куда-то непонятных существ, рыскавших в поисках своей добычи. Мне показалось, что рядом со мной выросла его могучая фигура, наподобие огромной, темной, крылатой тени нависла над площадью. Он парил над всеми нами, как огромная птица, но внимательно следил за мной, словно хотел мне внушить, что его нельзя ослушаться. Тут, припоминается мне, прежде чем сделать первый решительный шаг навстречу роковому поединку, я задержался, спрашивая себя: «А что я вообще делаю в этой компании? Что замышляют Осмунд с Буллером? Для чего эта мразь Пенджли околачивался на лестнице? Не будет ли для меня безопаснее забыть это сомнительное мероприятие и идти своей дорогой?» Но сразу же возникла мысль о Хелен, о Хелен в квартире у Осмунда, который вовсе не желал ее там видеть. Я представил себе ее такой одинокой, растерянной, смущенной, не понимающей, что происходит, и тут же в моем воображении возник Пенджли, стерегущий свою жертву в засаде где-то рядом, за дверью. Решившись, я шагнул вперед.