Волк (ЛП) - Уорд Дж. Р.

Спустя мгновение мужчина признался:

— Они были… моей семьей, в некотором роде. Не по выбору, но нас объединило горе. Люкан, Мэйхэм… даже Эйпекс, больной психопат. Кажется, что у меня осталось незавершенное дело. Я на свободе… и они тоже должны выбраться.

— Мы найдем их. Скажу больше, этой ночью я работал в этом направлении…

— Кэйн умер за нас. За меня и Никс. Мы были связаны в Улье, нам грозила смерть от пыток… и он сдернул с себя ошейник, зная, что тот взорвется. Если бы он это не сделал… — Шакал потер глаза. — Он сказал мне, что настоящая любовь стоит жертв, а потом сдернул с себя проклятый ошейник. Взрыв разнес его в клочья, но также спровоцировал обрушение потолка, и столбы, к которым нас приковали, рухнули. Мы смогли выбраться только благодаря ему.

Рейдж подумал о своей Мери. И том, что сохранил за собой проклятье, чтобы она жила.

— Настоящая любовь стоит борьбы. Он сделал героический выбор.

— И умер из — за него.

— Такова жизнь. Некоторые решения невозможно повернуть вспять… говоришь, что жалеешь о его выборе?

— Я не знаю.

— Нет, знаешь. Ты просто чувствуешь вину, потому что сам выжил.

— Без понятия, что я чувствую. — Шакал повернулся лицом к черной дыре туннеля. — Почему, черт возьми, он так поступил. И что случилось с оставшейся тройкой. Я знаю, он погиб, но что насчет… блин. Наверное, ты прав. Может, именно это съедает меня живьем. Я на свободе, у меня есть супруга, я обрел семью. Что получили они? Ничего. Черт, я даже не знаю, живы ли они… но если живы? Значит, я выиграл лотерею, а для них ничего не изменилось. Они все еще в тюрьме.

— Вина выжившего — та еще стерва. — Рейдж подумал о Фьюри и всем, что парень сделал ради своего близнеца Зи. — Я знаю тех, кого вина едва не уничтожила.

Шакал перевел на него взгляд.

— Ты говорил, что я могу помочь в поисках колонии?

— Да, я действительно так считаю. — Ну, до определенных пределов, которые могут стоить парню жизни. Ручка не так полезна на поле боя, как кинжал. — Помогать или нет — решать тебе, но просто не будет. В этой миссии большие риски, и мы сможем обеспечить тебе защиту до определенных пределов.

— Мне есть что терять, — послышалось в ответ. — Никс… все для меня, и я должен думать о сыне… поэтому я не понимаю этого. То есть, Кэйн мертв. Эйпекс — социопат. Мэйхэму на самом деле нравится в тюрьме… не проси пояснить. А Люкан всегда был сам по себе. Он не нуждается во мне. Так в чем моя проблема, черт возьми? Я нашел истинную любовь, у меня есть все, что только можно желать… и я застрял здесь. Все еще в этой тюрьме, хотя свободен в своих передвижениях над землей.

Рейдж сжал леденец зубами и раскрошил его, добираясь до шоколадного центра. И когда он начал жевать, знакомый вкус шоколада на зубах отвлек его от ненавистного апельсина.

Прежде чем он смог ответить, Шакал вскинул руки.

— Я имею в виду, черт… моя женщина сейчас в нашем доме, готовит нам Первую Трапезу… и я солгал ей о том, куда направляюсь и что буду делать. Каждый раз лгал, спускаясь сюда. Что, черт возьми, со мной не так?

Рейдж вытащил белую палочку изо рта.

— Ну, по крайней мере, здесь все просто.

— Да? Где просто?

— Они — твои братья, — сказал Рейдж мрачно. — И ты чувствуешь необходимость спасти их, потому что так ты спасешь себя. Поэтому ты продолжаешь приходить сюда, хотя дома тебя ждет твоя женщина. Ты должен спасти своих братьев… чтобы спасти себя.

Шакал потер голову так, будто она болела.

— Но нас не связывают кровные узы.

— Кровная связь не играет роли. Поверь мне.

* * *

В это время в санатории Люкан шел по отделанным плиткой коридорам пятого этажа южного крыла. Чтобы убить время, он изучал граффити на стенах. Разнообразные и однотипные, как и непримечательная планировка самой больницы, их было легко запомнить. Пару раз пройтись туда — назад, и в голове отпечатались шрифты и цветовые схемы: имена печатными буквами, парочки в алгебраических суммах, равнявшихся «навеки». Какое — то сатанинское дерьмо — бравада чистой воды. О, и пара строчек Эдгара Аллана По… об их принадлежности писателю он узнал только по припискам «Эдгар Аллан По».

Буря уже утихла, и лунный свет, накрывавший открытую террасу и проникавший в палаты, позволял ему прочесть человеческие послания. Он шел по коридору, осыпавшаяся штукатурка хрустела под его ботинками, уханье сов издалека служило ему фауна — радио — сопровождением, и Люкан подумал, что света было столько, сколько на закате дня, лучи были длинные и под наклоном проникали в коридор с одинаковой частотой.

Четыре утра. Наверняка было в районе четырех утра, судя по положению луны на небе, усыпанном звездами.

Очень скоро ему придется спуститься под землю вместе с остальными, и поэтому он всегда поднимался сюда перед тем, как рассвет закроет его внизу. Волк внутри него нуждался в свежем воздухе, в свободе… а это было лучшее, чем он мог почтить вторую свою сущность.

Чтобы она не поглотила его.

Хотя, вероятно, это уже произошло.

Пытаясь не думать о безумии, Люкан сосредоточился на своей прогулке. Его тянуло в одну конкретную палату, хотя он не мог сказать, что она чем — то отличалась от прочих. Но она стала для него определенного рода талисманом, и по мере приближения он фиксировал цифры на дверях: 511, 513, 515…

517.

Это было несчастливое число, противоречащее всем его правилам. Ему нравились четные числа, больше всего он любил двойку и четверку.

И, тем не менее, 517.

Люкан помедлил на пороге, словно внутри кто — то был, и он ждал приглашения войти. И это — чистое безумие. И все же, переступая за порог, он чувствовал потребность извиниться за нарушенный покой.

Как и все помещения на этаже, комната была площадью в десять квадратных футов, большую часть которой занимал ржавый пружинный матрас между изголовьем и изножьем. Из мебели только небольшой стол со стулом. Оба — перевернуты, и две недели назад он ставил их в правильное положение на случай, если кто — то войдет в комнату, он бы смог написать письмо домой. Или прочитать письмо от дорогих ему людей.

А потом он передвинул пустой разлагающийся каркас кровати так, что если кто — то будет лежать на матрасе сверху, то можно будет смотреть на небо сквозь откидные двери, ведущие на открытую террасу.

Какой он жалкий. Но здесь страдали. Место было исполнено ужасными, немыслимыми страданием и горем, здесь люди умирали в жутких мучениях, окруженные такими же больными пациентами. Он никогда не был фанатом человеческой расы, но что — то в этом месте, в невероятном множестве умерших здесь, внушало ему симпатию.

Он знал, каково это — быть обреченным тем, на что ты не в силах повлиять.

Пройдя мимо стола и стула, Люкан толкнул двери на террасу. Балкон был узким, но протянулся вдоль всего крыла, и он пошел вдоль перил, окидывая взглядом территорию санатория, усеянную скелетообразными деревьями и пожухшей травой. Он представил людей, которые лежали здесь со знанием, что в их телах поселилось что — то неизлечимое, понимающих, что пациенты вроде них исчезали из таких же вот комнат… и не потому, что шли на поправку и их выписывали.

Они были пленниками здесь, изолированные от общества не по своей вине.

Склонившись над ограждением, Люкан посмотрел вниз, вдоль здания. С его точки обзора громадность строения поражала. Но не высота от уровня земли, не уходящие вширь огромные крылья здания, протягивающиеся в стороны до бесконечности, до самого горизонта.

Несмотря на столько этажей, на балконы, никто не выглядывала наружу так, как это делал сейчас он.

Кроме него, ну, может еще Мэйхэма и Эйпекса, никто не поднимался сюда. Колония располагалась под землей, в обширном кроличьем лабиринте подвальных уровней.

Санаторий был просто идеальным местом для группы избегающих солнечного света вампиров, занимающихся производством наркотиков. Намного приятней той системы туннелей, вырытых «очумелыми ручками», в которой они жили ранее. Хотя сам переезд прошел не без проблем. Примерно двести заключенных умерли после переезда сюда, что — то в местной среде стало последней каплей, подкосившей их жалкое существование, их изношенные сердца и больные легкие отказали.