Правда о Первой Мировой войне - Генри Лиддел Гарт

Под влиянием морского соревнования британский народ всегда охотно шел навстречу потребностям флота, твердо решившись во что бы то ни стало сохранить свой принцип «Two power standard»[17] и престиж на море. Хотя эта реакция и была скорее инстинктивной, чем разумной, ее подсознательная мудрость имела под собой лучшее основание, чем те лозунги, которыми эта реакция оправдывалась.

Индустриальное развитие Британских островов сделало их зависимыми от заморских источников снабжения продовольствием и от беспрерывного притока предметов заморского экспорта и импорта, необходимых для существования промышленности Британии. Для самого флота это соперничество было средством, позволявшим сосредоточивать все внимание на основном. Развивалось главным образом артиллерийское дело, придавалось меньшее значение внешнему лоску и блеску медных частей. Были изменены вооружение и конструкция боевых судов; «дредноуты» открыли новую эру боевых судов, вооруженных только тяжелыми орудиями. К 1914 году Британия имела 29 таких капитальных судов, кроме того, еще 13 строилось на верфях – против 27 германских: 18 построенных и 9 строившихся. Морские силы Британии были разумно распределены, причем основная группа находилась в Северном море.

Большой критике следовало бы подвергнуть сравнительно пренебрежительное отношение Британии к подводным лодкам как мощному оружию морской борьбы – тем более что некоторые морские авторитеты ставили в этом отношении правильный прогноз. Здесь точка зрения Германии проявилась скорее в числе заложенных подводных лодок, чем в числе уже построенных. К чести Германии надо отнести то, что, хотя морские традиции были ей неблизки, а ее флот был скорее продуктом искусственных, чем естественных потребностей, высокий стандарт технического искусства германского флота делал его серьезным соперником британскому – а в области научного использования артиллерии он, возможно, был даже и выше последнего.

Но в первый период войны равновесие морских сил могло повлиять на исход борьбы в значительно меньшей степени, чем равновесие сухопутных сил. Это происходило от того, что флот страдал от присущего ему ограничения: он был привязан к морю и потому не мог наносить удары непосредственно враждебной нации. Основными задачами его явилась защита необходимых своей стране морских сообщений и действия на сообщения противника. Хотя необходимой предпосылкой для таких действий и может считаться победа в морском сражении, однако и блокада в этом случае необходима. А так как результаты блокады сказываются не сразу, то и влияние ее могло бы оказаться решающим лишь в том случае, если бы армия не смогла обеспечить (хотя на это все рассчитывали) быструю победу на суше.

В представлении о короткой войне надо искать причины сравнительно малого внимания, проявленного к экономике. Немногие понимали, что современные народы едва ли смогут выдержать в течение долгих месяцев напряжение войны в широком масштабе – войны мировой. Возмещение предметов широкого потребления (продовольствия) и капиталов, возмещение и изготовление огнеприпасов – все это были проблемы, которые изучались только на бумаге. Все участвовавшие в войне государства, за исключением Британии и Германии, могли прокормить себя. Дефицит Германии в предметах снабжения, производимых внутри страны, мог стать серьезным лишь в том случае, если бы борьба затянулась на годы. Британия же обрекалась на голод уже через 3 месяца, если бы противнику удалось отрезать ее от заморских источников снабжения.

Что касается огнеприпасов и других военных материалов, то индустриальная мощь Британии была выше других государств. Но для обслуживания военных нужд необходимо было заблаговременно мобилизовать промышленность. В конечном счете все зависело от надежности морских коммуникаций. Франция была слаба, но еще слабее в этом отношении была Россия. Однако Франция могла рассчитывать на приток заграничных предметов снабжения, пока Британия будет господствовать на море.

Британия представляла собой индустриальный центр одной коалиции, а Германия – другой. Являясь широко развитой индустриальной страной, Германия была мощна и сырьем, особенно после аннексии в 1870 году железных копей в Лотарингии. Все же прекращение притока снабжения извне в случае долгой войны должно было явиться серьезным препятствием, непрерывно возраставшим по мере затягивания кампании. Крайне резко с самого начала должен был сказаться кризис на каучуке – продукте тропиков. Кроме того, основные угольные и железнодорожные копи Германии были расположены в опасном соседстве с границами: в Силезии – с востока, в Вестфалии и Лотарингии – с запада.

Таким образом, для держав Центрального союза было еще важнее, чем для Антанты, добиться быстрого решения войны.

Все финансовые ресурсы также были рассчитаны на ведение короткой войны, причем все континентальные державы полагались, главным образом, на свои обширные золотые запасы, предназначенные специально для военных целей. Одна Британия не имела такой казны, но она на деле доказала, что сила ее банковой системы и мощь коммерческих кругов обеспечили ее «мускулатурой» для военных действий в такой степени, которую могли предвидеть только немногие из довоенных экономистов.

Но если экономические силы держав были при военных расчетах в достаточной степени в загоне, то людские ресурсы за исключением чисто военного их вида представляли собой уже совершенно не разработанную область. Даже в военном деле моральному элементу уделялось мало внимания по сравнению с физическим. Ардан де Пик, солдат-философ, павший в войне 1870 года, лишил бой его героического ореола, обрисовав реакцию нормальных людей перед лицом опасности. Несколько германских критиков, основываясь на опыте 1870 года, описали действительное состояние духа войск в бою и, исходя из этого, спорили о том, на чем же должна основываться тактика, раз необходимо учитывать всегда существующие элементы страха и мужества. В конце XIX века французский военный мыслитель полковник Фош обрисовал, как велико влияние морального элемента в области управления войсками – но его выводы относились скорее к укреплению воли командира, чем к ослаблению воли противника.

Все же вглубь этих вопросов не вникали. Гражданская сторона совершенно не была затронута, а в первые недели конфликта широкое непонимание национальной психологии было доказано зажимом рта прессе (в Британии это было делом Китченера) и последующей столь же идиотской практикой выпуска правительственных бюллетеней, которые настолько затемняли и искажали истину, что общественное мнение перестало доверять любому официальному сообщению. Слухам было предоставлено широкое поле деятельности, а это было, безусловно, опаснее. Истинная ценность умно рассчитанной гласности и правильного применения пропаганды была осознана лишь после ряда грубейших ошибок.

Планы сторон

В нашем обзоре преимущество по справедливости отдано плану Германии. Это сделано не только потому, что он явился пружиной, приведшей в движение маятник войны 1914 года, но и потому, что германский план (и это можно сказать с полной уверенностью) оказывал свое влияние и на последующий ход войны. Правда, с осени 1914 года и дальше ход войны мог со стороны показаться производным от потрясающей «осады» центральных держав – представление, совершенно несовместимое с высказанной нами мыслью.

Представление о германском союзе как о побежденной стороне, хотя и верно с экономической точки зрения, предполагает также и потерю инициативы – а этому противоречит вся германская стратегия.

Хотя первоначальный свой план Германии и не удалось провести в жизнь, он даже своим провалом влиял на общий ход последующих действий. Тактически большинство сражений смахивало на осадные операции, но стратегия войны на суше долго блуждала в потемках, не учитывая этих особенностей тактики и не решаясь принять их.

Германцы должны были учитывать, что их силы и силы Австрии вместе значительно уступают совместным силам Франции и России. Чтобы противостоять этому невыгодному соотношению сил, надо было извлечь пользу из своего центрального положения, а также из предположения о такой медленности русской мобилизации, при которой Россия в первые недели войны едва ли сможет оказать на своих противников серьезное давление. Это предположение означало выгоды нанесения решающего удара по России, пока она не будет еще готова, вместе с тем оно говорило о вероятности того, что Россия сосредоточит главные силы в глубине своей территории и что удар Германии по ним вряд ли окажется действенным. К тому же горький опыт Наполеона не мог служить примером, воодушевлявшим на глубокое вторжение в Россию при ее необъятных просторах и бедной сети дорог.

Поэтому план, издавна принятый Германией, заключался в том, чтобы развить быстрое наступление против Франции, сковывая в то же время передовые силы русских – а позднее, когда Франция будет раздавлена, расправиться с русской армией. Но этот план в свою очередь усложнялся серьезным препятствием естественного и искусственного характера. Этим препятствием для вторгавшегося являлась французская граница. Узкая, протяжением лишь около 150 миль, она представляла мало удобств для маневра или хотя бы для развертывания тех масс, которые Германия предполагала бросить против своего врага. На юго-восточном конце граница примыкала к Швейцарии и после неширокой полосы ровной местности, известной под названием «Ворот Бельфора», на протяжении 70 миль она тянулась вдоль Вогез. За этим естественным барьером, удлиняя и углубляя его, лежала почти непрерывная система укреплений, опиравшихся на крепости Эпиналь, Туль и Верден.