Различия - Горан Петрович

Вполне возможно, весь этот «процесс» закончился бы относительно безболезненно, то есть обычным предупреждением, ведь никому не хотелось брать на себя ответственность за судьбу старого человека, вот-вот выходящего на пенсию, если бы Симонович сам себя не погубил. Ему тоже полагалось выступить, признать ошибки, покаяться: «Сожалею, нарушил свои трудовые обязанности» и еще пара фраз примерно в таком же духе. Бла-бла-бла. Не более того. Этого было бы достаточно, чтобы его простили и обо всем забыли. Только Симонович, наверное, из-за своей мрачности, а может, еще что на него нашло, к следующему собранию написал семьдесят с лишним страниц. Изложив свое «видение» событий. Начал он так:

— Заявление.

Оглядел присутствующих и продолжил:

— Когда я, очень давно, поступил на работу билетером — многие из вас этого даже не помнят, — когда я в первый раз встал у входной двери кинотеатра «Сутьеска», то ощутил гордость, думаю, не меньшую, чем чувствует святой Петр, стоя возле врат рая...

Тут все как один начали многозначительно покашливать. Кассирша Славица закатила глаза. Безрезультатно. Симонович не понял, что с первых же слов ступил на ошибочный путь, что с каждым новым словом он все неотвратимее приближается к пропасти:

— ...я считал, что выполняю благородную обязанность, помогая людям войти, удобно разместиться, без помех погрузиться в другой мир, гораздо более прекрасный, чем наш, все это я воспринимал как свою крайне важную обязанность, однако постепенно...

И после этого «однако» билетер Симонович не спеша начал перечислять все, что его разочаровало. О чем он только не вспомнил... Последовательность изложения, возможно, была иной, но это неважно: поведение зрителей, перочинные ножи, прилепленную жвачку, шелуху от семечек (как от подсолнухов, так и тыквенных), смятые газетные фунтики, чем только люди не занимаются в темноте (когда считают, что их никто не видит), хамство, все более низкое качество фильмов и всего репертуара в целом, отсутствие возможности выбора, некомпетентность, безмерный подхалимаж, а затем и оголтелая пропаганда, качество игры, не говоря уж о качестве режиссуры, уместность поедания попкорна, в то время как на экране люди страдают, отсутствие контрольных пломб на огнетушителях, все меньше заботы о своем ближнем, не доведенное до конца расследование исчезновения десяти метров брезентового пожарного шланга из гидранта, катастрофическое состояние сливных бачков в туалетах, подлое оговаривание, необходимость снова ввести наряду с входными билетами и купоны с указанием места и ряда, необходимость запретить выход из зала во время демонстрации заключительных титров (чтобы каждый зритель мог без помех узнать, кто за что отвечал в процессе работы над фильмом), сколько же тех, кто ничего не понимает, а сколько и таких, которым интересны только их собственные персоны... Чего только не перечислил Симонович на семидесяти с лишним страницах, без единой точки, все просто кипело от запятых, но дольше всего он говорил о пренебрежении к великолепной лепнине, о картине мироздания на потолке кинотеатра. Этим он и закончил:

— ...а о том, что нам дано, мы не умеем заботиться, и окажись в нашем распоряжении даже рай, все получилось бы примерно так же.

Возможно, Симонович действительно не понимал, что ему следовало сказать и что именно людям хотелось бы от него услышать, а может, у него просто накипело. Не важно. В результате не нашлось никого, кто не был бы оскорблен этим его «заявлением». Все молчали. И это молчание могло означать только одно, что и показал подсчет результатов тайного голосования: какое там «предупреждение», все присутствовавшие проголосовали за увольнение. А ко всему еще и кассирша Славица, уходя, бросила ему саркастически:

— Что-то ты в последнее время много умничаешь. Нам святой Петр не нужен! Об этом рассказывай кому-нибудь другому...

Где закончил свой трудовой век Симонович, неизвестно. Лазарь Л. Момировац хотел его защищать, убеждал подать жалобу, говорил, что без труда выиграет «дело», что наверняка можно будет получить не только моральную, но и материальную компенсацию. Только пусть Симонович его уполномочит, уж он-то всей этой «братии» покажет.

Напрасно, Симоновичу все было безразлично. Он был постоянно мрачен. Врачи назвали это депрессией. Запущенной до такой степени, что она стала хронической. Поэтому, если он нас еще не покинул, то в этом отношении навряд ли что-то изменилось.

Что я знаю насчет того, где оказался товарищ Аврамович

Я знаю, что товарищ Аврамович, не успели завершиться грандиозные похороны президента, не успели государственные деятели разъехаться по своим странам, не успели пройти траурные дни... я знаю, что после всего этого товарищ Аврамович по-прежнему ходил в кино, садился в первом ряду, с блаженным выражением лица жмурился и время от времени дисциплинированно поднимал правую руку, с гордостью используя для этого более шестидесяти мышц. Даже более дисциплинированно и гордо, чем раньше, потому что теперь все мы должны были, каждый на своем месте и изо всех сил, дружно «напрячься», постараться, попытаться возместить утрату.

Вот в такой атмосфере в начале девяностых Аврамович случайно оказался в другом кинотеатре, в «Ибаре», где в тот день вместо киносеанса состоялась учредительная конференция местного комитета какой-то оппозиционной партии. Может, потому, что он (случайно) сидел в первом ряду, может, потому, что производил впечатление человека, который уверен в собственных (неограниченных) возможностях, может, потому, что не просил слова, но за все первым (с готовностью) голосовал, может, из-за всего этого он был выбран в состав высшего руководства. Когда он очнулся от дремоты и вернулся к реальности, ему оставалось только принять поздравления. Он ответил: «Спасибо. Наконец пробил и наш час!»

Потом то же самое повторилось еще несколько раз. Где бы Аврамович ни оказался, на любом собрании, причем самых разных партий, его выбирали на самые ответственные посты, должно быть, как человека, внушающего большое доверие и, несомненно, опытного. Так, всегда оказываясь «на виду», всегда сидя в первом ряду, блаженно жмурясь и в любой момент готовый проголосовать «за», он сменил несколько партий... Перечислять их здесь бессмысленно, потому что список их каждый месяц устаревает и, насколько отсюда видно, конца у него нет.

Вместо прощального слова

Знаю, что Бодо умер. Но не от болезни печени, как можно было ожидать. И не сердце его подвело. Хотя он продолжал пить без меры, причиной его смерти стал не алкоголь. Более того, «ушел» он совершенно трезвым. Его собутыльники утверждают, что именно это его и доконало. Однажды, когда он отказался от «корректировки действительности», решив избавиться от своего порока, когда он всего на пару дней остался без рюмки, то слишком ясно увидел окружающий мир и тут же покинул его в результате кровоизлияния в мозг. Вместо прощальных слов он из последних сил свистнул. Пронзительно, как умел свистеть только он один, в два пальца.

Вообще-то, кладбищенские могильщики стараются не думать о похоронах. Это им обычно не удается, но они стараются. Однако о том, как хоронили Бодо, они не просто вспоминали с охотой, они пересказывали эту историю несчетное число раз, постоянно перебивая друг друга, и если для кого-то это важно, пусть сам решает, кому какая реплика принадлежит:

— Жарища... Земля пересохла... Дождя, считай, месяц не было...

— Я говорю коллеге: «Коллега Горча, что делать будем? Тут дело туго пойдет. Не дай бог, не справимся к приходу попа Миро...»

— И только мы воткнули лопаты, чтобы начать копать...

— Как тут...

— Слышим звук, металлом о стекло...

— Мы руками, осторожно...

— Глядим — бутылка. Запечатанная.

— Полная по самую пробку, внутри только один пузырек воздуха, размером с фасолину, меньше, чем в самом точном немецком уровне.

— Я попробовал. Вот это да! Точно, она самая, из Лазовца. Самая лучшая. Лет пятнадцать ей, ей-богу...

— Да уж, он не поскупился. Такое угощение — настоящая редкость.

— Да, знаешь, какие люди бывают, и смотреть на тебя не хотят...

— Чего там, даже стакана воды и рахат-лукума от них не дождешься...

— А этот был человек хороший, широкой души человек.

— Так мы и могилу ему выкопали чин чином, просторную, чтоб ему не тесно было, удобно.

— Да, попотели, но дело на славу сделали!

— Вот только... Как-то мы не поймем... Откуда этот ваш Бодо мог заранее знать не только номер участка, но даже номер захоронения?!

Нужно просто беззаботно передвигаться от точки к точке, следуя плану. Но, несмотря на то что искали многие, искали повсюду, обнаружить план Бодо с указанием расположения «баз» никому не удалось. Хотя бывает, какой-нибудь счастливчик и сегодня случайно натыкается на его запасы «средств для корректировки действительности». Где литр, где поллитровка, где мерзавчик...