Про все - Елена Ханга

Бабушка и дедушка решили стать советскими гражданами, потому что не хотели воспитывать в Америке ребенка смешанной крови. В Советском Союзе, несмотря на негативное отношение русских к национальным меньшинствам, несмотря на негативное отношение тех же самых меньшинств к другим национальностям (и русским тоже), по крайней мере дискриминация не была возведена в ранг закона. А бабушка и дедушка уже испытали на себе враждебное отношение американцев (и черных, и белых) к смешанным парам. Но в то время они не могли предположить, что мою мать будут дискриминировать не за цвет кожи, а за то, что она - дочь иностранцев. В 1935 году сталинский террор еще не набрал силы, а бабушка и дедушка не могли предвидеть той подозрительности и паранойи, с которыми вскоре пришлось столкнуться иностранцам.

Поскольку дедушка умер, когда матери было только шесть лет, о нем и семейной жизни у нее остались отрывочные воспоминания. Они жили в четырехэтажном здании, которое называлось "Дом иностранных специалистов". Но основной контингент жильцов составляли не иностранцы, а высокопоставленные партийные функционеры. По советским стандартам квартиры были роскошными, хоть и без горячей воды. Тогда отдельные кухня и ванная с холодной водой считались роскошью.

Сколько мама себя помнит, в квартире жила украинка, тетя Надя. Мои дедушка и бабушка по-русски говорили плохо, поэтому они пригласили тетю Надю жить с ними, чтобы их дочь с самого раннего детства училась говорить по-русски. Тетя Надя, конечно же, говорила по-русски с украинским акцентом, но все равно лучше, чем мой дед с его миссисипским. И моей бабушке после идиш, польского и английского русский давался с трудом. Друг с другом они говорили по-английски, так что этот язык мама слышала с колыбели. В отличие от меня, ей не пришлось учить английский, однако говорит она на нем очень хорошо.

Тетя Надя в свое время была актрисой в Киеве, и моя мама так и не узнала, каким ветром ее занесло в Ташкент. Для тети Нади наша семья стала родной.

Из воспоминаний о своем отце у моей мамы остались в памяти воскресные обеды. С самого утра он отправлялся на большущий Алайский базар и возвращался на такси, нагруженном арбузами, бараниной, виноградом, рисом, орехами, пахлавой и прочей снедью.

"Войдя в квартиру, папа сразу следовал на кухню, - вспоминала моя мать. В этот момент женщины туда не допускались. По воскресеньям он воздавал маме королевские почести. Как только все было готово, он кричал: "Крошка, обед на столе". Поднимал маму на руки и нес к столу. Потом возвращался за мной, тоже брал на руки и говорил: "Теперь ты, крошка". Я помню, что на его руках мне было очень хорошо и уютно".

Прозвище "Крошка" последовало за мамой и во взрослую жизнь, а потом перешло ко мне. Так называл ее не только отец, но и Пол Робсон, который взял мою маму на руки во время концерта в Советском Союзе в тридцатые годы и спел ей "Спи, моя крошка, усни" на английском. Присутствующие на концерте запомнили, как Робсон, любимец всего Советского Союза, своим завораживающим голосом пел колыбельную маленькой девочке. И знакомые бабушки и дедушки до конца своих дней звали мою маму не иначе как Крошка. После того как я стала корреспондентом "Московских новостей", многие люди представлялись мне друзьями бабушки и дедушки. Если они называли мою маму Крошкой, я знала, что они говорят правду.

Так что от первых лет жизни у мамы сохранились только хорошие воспоминания: любящие друг друга родители, дом, полный советских друзей и гостей из Америки, пикники на природе, горячо любимая тетя Надя, которая учила ее украинским песням.

Но со временем мама, пусть и совсем маленькая девочка, начала замечать, что гостей в доме становится гораздо меньше, а ее отец улыбается все реже. Конечно, она не могла знать, что многих друзей отца и матери арестовали, а другие боялись приходить к ним, помня об их американском происхождении.

Летом 1937 года бабушка и дедушка поехали в отпуск на Кавказ с Робсоном, его женой Эсландой и сыном, десятилетним Полом-младшим, который жил в Москве и учился в русской школе. Робсоны и Голдены провели этот месяц в Кисловодске, и моя мама слышала, как ее отец и Пол вели долгие беседы. Лишь много лет спустя она узнала, что Робсон в тот приезд не мог найти многих старых друзей, которых уже расстреляли или отправили в трудовые лагеря. Тогда мама понимала только одно: ее отец и Робсон чем-то очень расстроены.

По возвращении из Кисловодска в "Доме иностранных специалистов" бабушку и дедушку ждал неприятный сюрприз. Поднявшись на второй этаж, они увидели, что соседская квартира опечатана полосками белой бумаги. В годы сталинских репрессий такие полоски означали только одно: хозяева арестованы, вход в квартиру запрещен. Этим дело не кончилось: соседи рассказали, что в то же время черный автомобиль приезжал и за дедушкой. Бабушка рассказала об этом маме только много лет спустя.

В Ташкенте дед часто выступал с лекциями в самых отдаленных районах Узбекистана. Милиция выдала ему пистолет, чтобы при необходимости защититься от бандитов. Узнав, что в его отсутствие ночью за ним приезжал черный автомобиль, дед сам отнес пистолет в управление НКВД.

- Вы приезжали за мной, - сказал он. - Арестуйте меня, если я враг народа.

На что получил вежливый ответ:

- Товарищ Голден, не расстраивайтесь. На этот месяц мы уже выполнили план по арестам. Идите домой и спокойно работайте.

Может быть, кто-то из руководителей Ташкентского НКВД решил не связываться с черным американским коммунистом? Хотя многих членов иностранных компартий (в том числе и немцев, сумевших выбраться из нацистской Германии) арестовали в 1937 и 1938 годах, ни один из черных аграриев, приехавших в Советский Союз с Оливером Голденом, в тюрьму не попал. Однако всем, кто не принял советское гражданство, предложили покинуть страну, некоторым - в сорок восемь часов. Среди уехавших были Роун с женой и сыном, Иосифом Сталиным, и Джон Саттон.

Даже маленькой девочкой мама почувствовала изменения, произошедшие с ее отцом после 1937 года. Он перестал шутить, крайне редко улыбался. Умер Оливер Голден от сердечной и почечной недостаточности. Он говорил бабушке, что почки у него никуда не годятся после того, как нью-йоркский полицейский при разгоне демонстрации прошелся по ним дубинкой, но мама полагала, что способность ее отца сопротивляться болезни парализовал царящий вокруг ужас.

Из-за подозрительного отношения к иностранцам из официальной истории исчезли сведения о вкладе отца и его товарищей в создание "советского" хлопка. В Ташкенте мой дед пользовался огромной популярностью, возможно, благодаря очень дружелюбным, неформальным отношениям со студентами. Он также был членом городского совета. После смерти его похоронили на так называемом "Коммунистическом кладбище". Во время Второй мировой войны его могила исчезла: Ташкент наводнили беженцы, и новые могилы вырывали поверх старых.

Лишь в 1987 году группа студентов и школьников начала исследовать деятельность черных американцев-аграриев на территории Узбекистана. И два года спустя одному из школьников удалось обнаружить могилу Оливера Голдена. Когда мои черные американские родственники приезжали в Советский Союз, мама могла отвезти их в Ташкент и показать могилу. А бабушка умерла раньше, в 1985 году. Она бы порадовалась тому, что именно молодежь, пытаясь восстановить утраченную связь времен, обнаружила могилу ее любимого мужа.

СЕРЬЕЗНЫЕ ЖЕНЩИНЫ

Мы всегда представляли собой странную пару: моя бабушка и я. Низкорослая, полная, белая бабушка и очень смуглая маленькая девочка.

- Бэби, - говорила бабушка с сильным английским акцентом, - ты сделала домашнее задание по английскому? Английский - это кусок хлеба.

По-английски я говорила с ней дома, тогда как на улице всегда отвечала по-русски. Я хотела быть такой же, как все, русской девочкой, разговаривающей на русском языке со своей русской бабушкой.

В детстве я считала маму и бабушку родителями, пребывая в полной уверенности, что они и есть моя семья. Конечно, я хотела бы знать моего отца, хотела бы, чтобы он шел по жизни рядом со мной. Но так получилось, что мою судьбу определяли именно эти две женщины. После смерти дедушки наша семья оказалась в очень щекотливом положении, но две мои "мамы" (одно время я называла бабушку мамой, а маму - бэби-мамой, поскольку бабушка звала нас обоих "бэби") отгораживали меня от проблем, с которыми им приходилось сталкиваться, пока я не выросла и не начала осознавать реалии советского общества.

С возрастом я узнавала все больше о жизни бабушки в Узбекистане после смерти деда. Пока тетя Надя заботилась о маме и вела домашнее хозяйство, бабушка работала на нескольких работах. Преподавала английский в Среднеазиатском университете Ташкента, давала частные уроки и переводила статьи для английской редакции советского радио. Иногда она даже вела передачи для Индии: слушателям так нравился ее низкий голос, что многие писали ей письма, в которых предлагали выйти замуж.