Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер

на измену, и ухватился за Блейка[201]. В 1976 году пятидесятилетний агент КГБ погиб в автокатастрофе, но в 1992 году его рассказ о вербовке Блейка вспомнил генерал КГБ К. А. Григорьев. Лоенко тогда рассказывал (по словам Григорьева): «Джордж выделялся на фоне разношерстной публики в лагере; он был умен и приковывал внимание. Я нутром чуял, что здесь есть над чем поработать. Требовался лишь предлог, чтобы установить с ним контакт».

Лоенко (гурман, страдавший ожирением[202]) в деталях рассказал Григорьеву, как переманил Блейка: «Я принес ему хлеб, консервы, шоколад. С тех пор я был уверен, что путь к сердцу шпиона лежит через желудок». Более того, Лоенко хвастал, что усыпил бдительность Блейка умной беседой: «Ни до, ни после этого я не рассказывал столько историй. Пришлось откопать даже те, что я помнил со школы. Так, слово за слово, дело потихоньку двигалось к серьезному разговору, когда англичанин сделал свой выбор»[203]. Лоенко попросил потом Блейка записать все, что тот знал об устройстве СИС, и сравнил это с версией, представленной КГБ другим перебежчиком, Кимом Филби. Версии совпали[204]. В СССР решили, что Блейку доверять можно.

В истории радикализации Блейка (как мы теперь будем ее называть) Лоенко, возможно, оставалось лишь слегка подтолкнуть его к решающему шагу. Однако сотрудник КГБ — последнее звено в целой цепочке событий, подготовивших Блейка к пути советского двойного агента: крах на Уолл-Стрит 1929 года, который ударил по бизнесу его отца; коммунистические речи, которые он слышал от кузена Анри в Каире; подпольная работа в голландском Сопротивлении и в британской разведке; разлука с родиной в военное время, которая открыла перед ним новые ориентиры; изучение русского языка в Кембридже; неожиданно убедительный справочник СИС о коммунизме[205]; нищета, которую он видел в Египте и Корее; его ненависть к южнокорейскому режиму; «летающие крепости», которые уничтожали корейские деревни; и презрение к «мягкотелым» американским военнопленным[206].

Во Второй мировой войне Блейк участвовал в смертельной схватке добра со злом, а противостояние коммунизма и капитализма виделось ему ее продолжением. В северокорейском плену коммунизм «придавал ему силу, укреплял дух, надежду и помогал остаться в живых», утверждал его адвокат Джереми Хатчинсон на суде в Лондоне в 1961 году.

На той ферме в Северной Корее двадцативосьмилетнему моралисту Блейку с его абстрактным мышлением требовались новые идеалы. Все его прежние опоры рухнули. Он потерпел поражение как офицер СИС, лишился Голландии, отрекся от кальвинизма и был космополитом в свободном плавании. Его самоопределение менялось вместе с обстоятельствами.

Коммунизм был просто создан для него. Как кальвинист, он верил, что все в жизни предопределено; оставалось лишь поверить в предопределенность истории. Пусть веру в божественное происхождение Христа он утратил, но не расстался с идеей «справедливого царствия Господня»[207]. Показное богатство кальвинисты осуждали, коммунисты — тоже.

В Москве я предположил: «Вы заменили религию коммунизмом». Я думал, он станет возражать, но он сказал: «Да, это очевидно. Религия сулит людям своего рода коммунизм после смерти. Ведь на небесах мы все равны и все купаемся в благодати. А коммунизм обещает людям благодать здесь, на земле, — но и из этого тоже ничего не вышло».

Был ли коммунизм для него такой же верой, как прежде религия?

«Наверное», — отвечал Блейк[208]. Из двух его конфессий христианство, кажется, оставило более глубокий след. Коммунистических клише он так и не освоил. В преклонном возрасте он в первую очередь вспоминал Библию и теологию. В 1961 году в эссе, обращенном к лондонскому суду, где он объяснял причины предательства, свое душевное состояние в корейском плену Блейк описывал, прибегая скорее к духовному, нежели к политическому языку:

Я глубоко осознал тленность человеческого бытия и много размышлял о том, чего успел достичь в собственной жизни. Я понимал, что в ней не хватало цели, что я гнался преимущественно за удовольствиями, тешил честолюбие… Тогда я решил посвятить оставшуюся жизнь достойным, как мне казалось, идеалам[209].

Как и многие современные джихадисты, Блейк был юным набожным предателем, питавшим отвращение к западным излишествам (в том числе и к собственным). Как и они, он отрекался от распущенности и «удовольствий» в борьбе за общее благо. Честолюбивому человеку его времени КГБ виделся эксклюзивным клубом, изменявшим мир. Аналогичным образом и сегодняшние западные новобранцы ИГИЛ уверены, что вступают в «маленькое братство супергероев», пишет Оливье Руа[210]. Еще одно сходство с джихадистами: свои коммунистические взгляды Блейк должен был хранить в тайне. Он так и не вступил в коммунистическую партию ни в одной стране мира. Свои убеждения он намеревался воплощать лишь в шпионской работе.

Сэр Дик Уайт, возглавлявший и МИ-5, и МИ-6, гораздо резче высказывался о мотивах Блейка. «Нормальный человек не станет предателем», — гласила одна из его максим[211]. Биографу Блейка Тому Бауэру он говорил: «Блейк считал, что его бросили, что его ни в грош не ставят, и хотел доказать, на что он способен»[212]. Шон Берк, организатор побега Блейка из тюрьмы и будущий сосед по московской квартире, пока они не разругались, солидарен с Бауэром: «Без КГБ он был просто слабым, ничтожным человечком. Блейк любил строить из себя бога. Многие годы он использовал КГБ в собственных корыстных интересах: чтобы вершить судьбы других людей»[213].

Я спрашивал Блейка, не смущало ли его, когда он переходил на сторону СССР, знание о сталинских чистках — к 1951 году на Западе это уже был не секрет. Нет, отвечал он, потому что преемник Сталина Никита Хрущев разоблачил чистки. «Их уже осудили, причем сделали это сами коммунисты», — говорил он.

Это редкий и красноречивый случай, когда он допустил хронологическую ошибку: Хрущев осудил Сталина на Съезде партии лишь в 1956 году, спустя пять лет после того, как Блейк решил работать на СССР. Почти все рассказы Блейка о своей жизни вполне последовательны и легко доказуемы. Однако тут, похоже, отчаянное стремление казаться достойным человеком не позволяло ему признать, что в 1951 году он встал на сторону массового убийцы. Нет ничего удивительного, что Блейк оказался одним из последних граждан Запада, вступивших в КГБ по идеологическим причинам, а не ради денег и не в результате шантажа[214].

Существует альтернативная гипотеза о его решении стать советским шпионом: якобы его к этому вынудили. В автобиографии он рассказывает о ночи, когда пытался сбежать из плена. Его поймал северокорейский солдат и до утра продержал в погребе. Потом его вернули на ферму, где разъяренный