Полнолуние - Андрей Дмитриевич Блинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Временами Рудометову страстно хотелось быть на месте Середина, чтобы Наташа любила его, Рудометова, чтобы на него глядела с беспечной веселостью и детской преданностью, а не так отчужденно, тяжело и осуждающе, как она глядела на него, чтобы Наташа не говорила больше это глупое: «Я, мальчики, люблю вас обоих…» Он ведь знал, что так не бывает, и он не дурак, чтобы верить в это. Середин ведь тоже не верил. Он точно знал, что она любит его, а говорит так только для того, чтобы не обидеть этого молчаливого чудака Рудометова.
Рудометов, конечно, хотел быть самим собой, хотел, чтобы Наташа любила его такого, какой он есть, а не такого, как Середин. Но Рудометов был трезвый, без фантазий, парень и знал, что такого, какой он есть, Наташа не полюбит. Такого не за что любить.
Скоро он убедился, что был тысячу раз прав: Наташа и Середин получили направление на одну стройку. Случайность тут исключалась.
Ах какой веселый и счастливый был Середин! С нескрываемым превосходством он как-то однажды взглянул на Рудометова. Всего один раз, но Рудометов запомнил это на всю жизнь.
Наташин взгляд он тоже запомнил. Она взглянула на него однажды с ненавистью. Всего один раз взглянула, но Рудометов уже никогда не забудет.
А в остальном было все обычно: попрощались, разъехались…
Вскоре Рудометов узнал, что Середин назначен начальником управления, а его жена Наташа устроилась в плановом отделе, хотя Середину и не хотелось, чтобы она работала.
Рудометов же от большой должности отказался, ушел прорабом.
Вскоре он вроде бы забыл Наташу, и его любовь к ней временами казалась ему обидной.
Через три года, когда Рудометов уже работал начальником крупного монтажного управления на Урале, его навестил Середин. Он был все тем же неунывающим парнем, которому легко и просто жить, но Рудометову показалось, что Середин только хочет казаться таким.
— Возьмешь к себе? — спросил он неожиданно Рудометова, когда они бродили по огромной стройке и Середин про себя восхищался тем, как все тут налажено. Он-то понимал, что это такое. И пожаловался: — Не сложилось там у меня как-то.
Рудометов ни о чем не стал его расспрашивать, после молчания сказал:
— Пойдешь прорабом? Больше пока ничего нет.
По правде сказать, ему не хотелось, чтобы они трое снова были вместе. Как бы угадав его мысли, Середин сказал:
— Она пока не приедет… Не сложилось и с ней. Не любит она меня…
Рудометов и тут ни о чем не стал расспрашивать. Это его не касалось. Теперь уже не касалось. Вроде бы не задевало и Середина. Больше он не возвращался к разговору о Наташе, только спросил, невесело и вынужденно улыбаясь:
— Не долго продержишь в прорабах?
…Середин приехал вместе с Наташей. И тут Рудометов с ужасом понял, что старое не прошло, что Наташа для него все та же Наташа, что любовь, его любовь не рассыпалась прахом, а стала более постоянной и глубокой. Теперь он твердо знал, что не может без Наташи.
Но ведь она оставалась женой его друга…
Никто, конечно, не знал, что этот мрачноватый, молчаливый человек, которого нельзя ничем вывести из равновесия, переживает трагедию любви и ревности.
2
Наташа иногда заходила к Рудометову по делам. Рудометов бывал у них дома: Середин тащил его посидеть, посудачить. Наташа ни разу не заговаривала о прошлом, будто его вовсе и не было. И Рудометов был, как всегда, непроницаем и не знал, что она ненавидела его за эту каменную непроницаемость.
Вчера вечером, возвращаясь с работы, он встретил ее у подъезда управления.
— Иван! — воскликнула она обрадованно, как, бывало, говорила в те далекие и казавшиеся теперь неправдоподобными времена. — Идея! Пропадает билет. Сто лет не ходила в кино, и вот вырвалась, а не с кем. Составь компанию!
— Где же Середин? Какого дьявола он запустил культурно-массовую работу у себя в семье?
Сказал и увидел, как она сникла сразу, как просили пощады и помощи ее большие серые глаза.
«Не сложилось там у меня как-то», — вспомнил Рудометов слова Середина. Но с тех пор, как они приехали к нему на Урал, у них вроде все наладилось… Нет, не наладилось, видно.
— Ну что у вас там? — спросил он, как спрашивал своих коллег по работе о делах на объектах.
Она безнадежно махнула рукой:
— Так…
Долго шли молча. Он шагал, громко стуча своими тяжелыми ботинками по мостовой, сунув руки в карманы куртки, и боялся на нее взглянуть. Казалось, он еще никогда не чувствовал себя так мучительно беспомощным. Они шли, не замечая, что уходят в противоположную от кинотеатра сторону, туда, где в самом центре города темнел облетевший парк.
Когда вошли в парк, она заговорила:
— Скучно теперь здесь. Прислушайся, как копится тишина. Расползается, заполняет все. Слышишь?
Он молчал, с тревогой глядя на нее.
— Знаешь, тишина рождается в шелесте листопада. Пока лист на дереве — это движение, шум, жизнь. Как только он оторвался от ветки своей, так и началась вот эта тишина.
Он взял ее руку. Рука была холодная, жесткая.
— Что же ты без варежек?
— Кто знал, что такой северяк подует… Видишь, бронзовые мальчики на фонтане? Видишь, им тоже холодно. В тулупчики рядятся. В серебряные ледяные тулупчики. И ложки в ледяных чулочках. Бесстрашные ребята! — И добавила тоном Рудометова, разговаривающего с прорабами: — Какого дьявола не отключили воду? Не убрали на склад мальчиков?
Рудометов скованно улыбнулся. Он видел, что с Наташей происходило что-то странное. Никогда она не была такой. Расстроенная, она старается скрыть это. Значит, и она поняла, что не сложилось?
— Наташа…
— Да, Иван… Видишь, какое небо? Его будто вылудили. Белое-белое… вымороженное… Вот такой бесцветной бывает у человека жизнь, если ее выстудят, выморозят.
— Наташа…
— Если бы умные люди умели не только думать, но и говорить, мир был бы более счастливым… К сожалению, умные чаще всего бывают молчунами, а глупые краснобаями. Первые остаются довольны собой, вторые — влюблены в себя, а окружающие люди проигрывают…
— Наташа, ты о чем? И что с тобой?
— Ах, Иван… Впрочем, ты не сердишься, что я тебя называю так? Ну ладно, извини. Я начинаю плохо думать о людях. Знаешь, я ведь
