Доверься жизни - Сильвен Тессон

кривляния, потому что под заботой и участием угадывался расчет на более тесное знакомство. Она знала, что французы не любят русских, и держат таких, как она, славянок за продажных волчиц, а мужчин – за дикарей-мужланов. Чтобы убедиться в этом, достаточно было включить плазму в гостиной и послушать, чем поливают ее страну новостные каналы. Там смазливые двадцатилетние девицы, росшие где-то между Сорбонной и Тосканой, лепетали шаблонные тексты про «руку Кремля», груз советского наследия и про то, как глумятся над демократией полуазиатские деспоты. Никто не сомневался в ветхости постсоветского судна, унаследованного политической верхушкой. Двенадцать часовых поясов, залитых кровью за почти век социалистического безумия, плывут не так бодро, как Банкирское герцогство барочной Европы.

Поначалу она бывала набегами на местных фестивалях: дни барокко в Лакосте, фортепианные концерты в Ла-Рок-д’Антерон, «Хорегии Оранжа» и лирические вечера в аббатстве Тороне, – но, быстро устав от этой иллюзии культуры, ложной жажды прекрасного, она набросилась на магазины Марселя, Нима и Авиньона, все сокращая временной промежуток между приобретением новой сумочки и ее заменой. Жизнь свелась к покупке вещей с витрины и примерке их перед своим зеркалом. Шкафы быстро переполнились, и особое удовольствие не знать всего, чем обладаешь, также прошло. Тогда она вернулась к окну и полоске Альпий. Этот затор из камней преграждал путь и взгляду, и равнине Кро. Прошел год, затем второй, и разнообразием могли похвастаться лишь тени от солнца на выбоинах скал. Бывало, что случится крошечный прилив энергии: тогда она вызывала флористов устроить клумбу или декоратора – украсить стену. Но потом все возвращалось в прежнее русло, то есть к полной неподвижности, и только стрелки причудливых часов эпохи Директории на стене, к которым Ален питал слабость, пытались отсчитывать время.

Она проснулась в ванне. Пена почти растаяла, и на теплой воде остались переливчатые пятна. Ален приедет только вечером в пятницу. На два дня его незначительное присутствие прервет бессмысленный ход недели. Придется раздвигать ноги и терпеть его дряблое воодушевление, тошнотворные проявления супружеских чувств. Она вздохнула и, откинув голову на край ванны, взглянула на потолок. И впервые заметила, что прямо над ней прожилки мрамора сливались, напоминая сучок на доске. Яйцевидная темная сердцевина в точности повторяла пятно на потолке их квартиры в Стрежевом, и Татьяну охватило ужасное чувство: плавая в благоухающей ванне, она поняла, что чувствует ровно ту же тоску, какая точила ее два года назад в далеком сибирском городке. И что скучает по тем временам.

Битва

И сегодня (в советскую эпоху было так же) на книжных стеллажах даже самых обыкновенных людей, среди книг, безделушек и семейных фотографий нередко можно встретить маленький бюст Наполеона. По крайней мере, чаще, чем бюст Ленина.

Жан-Луи Гуро. Россия: лошади, люди и святые

– Вели ему проваливать.

– Хорошо, Сир…

– Коленкур?

– Сир?

– Прибавь, что я сделаю брошь из его мошонки.

– Слушаюсь, Сир.

– И еще, Коленкур…

– Сир?

– Что я вытопчу огород его матери.

Треуголка чертовски шла Павлу Солдатову. Каждый год, в сентябре, он руководил празднованием годовщины Бородинской битвы на историческом месте сражения. Здесь, на утыканном редкими деревцами поле, в 1812 году части Великой армии отбросили царские войска. В своей речи перед боем Наполеон сказал: «Солдаты! Вы бьетесь под стенами Москвы!» На самом же деле до древней столицы было еще сто километров на восток. Император снова преувеличил. Бойня была страшная. Семьдесят тысяч трупов легло в эту грязь за двенадцать часов: поляки, французы, пруссаки, русские и англичане – все вперемешку, в одних оврагах. Но, как ни странно, в России не держат зуб на корсиканского завоевателя. Двести лет спустя, на заре XXI века, здесь все еще есть культ Наполеона. Видят ли в нем врага царизма, борца с несправедливостью, наследника Французской революции? А может, в его Великой армии им видится прообраз красноармейских полков? Они веками жили под игом монгольских сатрапов и готовы терпеть притеснения, если поработитель проявит твердость, достойную их фатализма.

– Сир?

– Да, Коленкур?

– Карпов повторяет, что у вас есть десять минут, чтобы увести людей, а потом он даст отмашку полиции.

– Ответь этому членоголовому, что я буду говорить только с равным себе, с Путиным.

– Но, Сир, он говорит, что у нас нет выхода, что их там больше двухсот.

– Он не знает, из какой стали выкованы наши сердца!

Павел потянул жеребца за узду, прошелся полувольтом и, встав на стременах, окинул строгим взглядом тылы:

– Солдаты 1812 года! Народы взирают на вас, свобода восторжествует, как торжествовала она на всех землях, обагренных вашей кровью. Вы видели, как дрожат пирамиды в знойном мареве над Нилом. Скоро вы узрите сокровища Кремля. Москва вывела против нас свои подлые силы. Но мы победим во славу Франции, во имя любви к свободе и в память о наших героях!

Под началом Павла Солдатова была армия в тысячу человек. Ассоциация реконструкторов наполеоновских войн вербовала членов со всех уголков России. Один, в чине сержанта, даже прилетел с Сахалина (десять тысяч километров от Москвы). История им виделась чередой полотен, исполинской диорамой, где народы выступали массовкой, а тираны – режиссерами. Все они почитали Императора и считали 1812 год куда значимее 1917-го. Сантехники, дальнобойщики, профессора, музыканты, хлеборобы, продавцы тратили свободное время на то, чтобы мастерить мундиры времен Первой империи. В выходные, собираясь на пустыре за Салотопенным заводом № 2 в парадных или боевых мундирах, они чувствовали себя так, будто ошиблись эпохой. Там, зимой и летом, в метель и в зной, они строились рядами и отрабатывали атаку и маневры во всех тонкостях французских традиций, готовясь к ежегодному действу. Павел, бывший генерал Красной армии, многие годы провел в броневиках и военных частях в Гоби, на Кавказе и у побережья Арктики. А когда вышел на пенсию, его избрали президентом Ассоциации, – тяжесть такого бремени компенсирует то, что президент автоматически становится аватаром французского Императора. Павел серьезно подошел к своей роли: он прочитал все, что было доступно на русском, выучил позы Наполеона, его лучшие цитаты и часами всматривался в портреты «корсиканского Антихриста», чтобы усвоить его выражение лица. Непокорная прядь, пересекающая лоб, полнота, которую он сдерживал тесными одеждами, блуждающий взгляд – такая мимикрия доказывала членам клуба, что их начальник подходит к делу крайне добросовестно. Поговаривали даже, будто Павел требует от жены, Анастасии, чтобы она звала его «Сир» в постели, и будто он не снимает треуголку даже в ванной. А однажды вечером его видели в полном обмундировании на балконе собственной квартиры на улице Кутузова в Бородино.

Три недели