Еська - Михаил Першин

– Ладно. Только я на всякий случа́й тебя от себя не отпущу.

– Э нет, матушка. Ты ж не желаешь мне погибели страшной. После как царь-батюшка тебя отведает, он меня не только что повесить пожелает, а шкуру спустит заживо с очень даже большим удовольствием.

– Странные ты вещи говоришь. Нешто не наградит он тебя за твои чудеса? Однако, раз ты так его боишься, надевай этот перстенёк.

С пальчика перстень сняла. Еська его надел, да по её указке обернул вокруг пальца. И в тот же миг меньше самого того пальца сделался. Тут царица ларец золотой отворила и Еську в его заперла.

У ларца стенки толстые, Еська сколько ни прислушивался, не разобрал, как она слуг послала царя кликнуть, как растолковывала ему, куда пленник девался, да как про чудеса все ночные поведала. Но и золотые стенки её крика не удержали, когда муж толком разобрал, чё от него требуется. А следом и сам он царским своим голосом зарычал, точно как зверь в лесу дикой.

Наконец она ларец отворила и Еську выпустила. Он перстень обратно повернул и, каким был, таким обратно стал. Зачала она его миловать да обнимать.

– Ты, – говорит, – чародей истинный. Одного я не возьму в толк: откель ты знать мог, что муж мой пуще намеднего невзлюбит тебя? Слово в слово так и сказал, как ты предсказывал. «Всю, – говорит, – шкуру с его спущу, попадись он мне только». Нет, ты, Еська, видать, вещун великой, раз читаешь в душах, словно по-писанному. Только объясни мне, почто в этом разе не обернёшься ты мышкой какой аль ласточкой и не улетишь на волю?

– Мышкой мне обернуться невозможно. Да и ласточкой тоже. Потому всё моё чародейство промеж ног прячется, и боле я ни на каки́ чудеса неспособный.

– Ну, и то немало, – царица молвит. – А вот ещё что ты мне скажи. Чё это ты орал тако, что войско вражье обо всём забыло?

Еська петь и начал. Она обомлела вся. Слезьми обливается. Еська задорную песню завёл, а она того пуще взревела.

– Чего это с тобой? Тута смеяться надоть.

А она сквозь слёз:

– Какой смех! Я всё мыслю, как с тобой расставаться стану. Однако и держать тебя никакой возможности нету. Потому, коли мой супружник с тобой чё сотворит, вся жизнь остатняя мне не в радость будет. Так и быть. Залазь обратно в ларец.

Упрятала Еську – и к мужу.

– Я, – говорит, – желаю за всё благо, что от вражьего солдата поимела, ихнюю царицу отблагодарить.

Царь было осерчал. Мол, мы в военном состоянии. И сношения с врагами нам, мол, не к лицу. Но царица ему тихо так шепнула:

– Ты, мил-друг, про сношенья-то особо не шуми. Особливо с солдатами вражьими. Уж каки́ были, таки были. К лицу аль к какому другому месту, то́ пущай промеж нас останется. А с того, что я царице ихней ларчик золотой отправлю, войну ты не проиграешь. Потому это вовсе не мужское дело, че́м мы на досуге нашем занимаемся. Как-никак, одна кура наши яйца снесла, так мы вроде как сёстры.

Во како́ слово узнала!

Разве ж бабу переспоришь, хоть ты трижды царь будь! И отправился гонец с белым стягом в одной руке и ларцом в другой – прямым ходом к вражьему стану.

3

Ка́к гонец скакал, кому ларец передал, что ещё там было, того Еська не ведал. Он от всей этой войны притомился та́к, что уснул крепким сном. И только глаза открыл, когда крышка отворилась. А это уж в покоях второй царицы было. То бишь той самой, в чьей армии Еська служил спервоначалу.

Хотел было он вылезть наружу да перстень повернуть, но услышал голос. Властный такой. «Не иначе, – думает, – как сам царь-батюшка».

– Не верю я, чтоб супостат нам дар прислал от чистого сердца. Либо же в этом ларчике яд, либо бонба замедленного действа. И я повелеваю тотчас же его на помойку отнесть да там и взорвать.

Дался им яд! Что тот про иглу отравленну толковал, что этот. Странно, как это они по сю пору друг дружку не перетравили.

Но тут уж царица упёрлась: больно ларец красивый был. Царица-то хоть и с яйца была, но таки́ безделушки ей по сердцу были не хуже, чем обыкновенной бабе.

Хотел царь ещё что-то сказать, но тут енерал вошёл с докладом:

– Всё для казни готово. Извольте пожаловать.

Еська ухо-то и навострил: кого там порешить сбираются? А царь-то говорит:

– Пойдём, душа моя, поглядим, как энту бунтовщицу порешат. Чтоб неповадно было супротив нашей власти и бравого войска идтить.

В Еське душа прям захолонулась. Он уж не думал ни о чём, повернул перстень, да и прыг из ларца.

– Во! – царь кричит. – Я же ж говорил, что тут шпиён прячется.

А енерал Еську увидал и пальцем в него тычет:

– На ловца, мол, и зверюга выскочил. Этот самый главный зачинщик есть. Лучший отряд мой сгубил.

– А вот мы их сейчас вместе-то и сказним! – царь говорит.

– А дозволь, твоё величие, сперва следствие провесть, – енерал говорит. – Может, у них каки́ сообщники есть. Вишь, как дело оборачивается: никак иного быть не могёт, чтобы каша эта не по наущенью царицы ихней замешана была.

– И то, – царь молвит. – Пущай бунтарку пред наши очи светлые приведут.

И привели Фряню. Она, как Еську увидала, ну́ его обнимать. Тут он и узнал, что после, как их отряд ушёл, бабы прямо к царскому двору отправились: мол, ворочайте мужиков обратно. Ясно дело, ничего у них не вышло. Всех остальных выпороли, а её как зачинщицу к смерти приговорили.

Стал царь им вопросы задавать, да всё с подковыркой, мол, знаю я, что вы за птицы таки́, не открутитесь.

Ну, а Еське с Фряней чё скрывать? Они, как есть, всё сказывают. Только он в этом самый главный подвох и военную хитрость узрел.

– Всё, – говорит, – с вами ясно. Бошки поотрубать, и весь мой приговор.

– Ладно, твоё Величие, – Еська молвит. – Коли будет на то царска милость, так мы и без бошек как-либо остаться могём. Только одно дозволь ты мне сказать. Тебе ведь того не ведомо, что мы не токмо что государству твому помеху никаку не сделали, а ещё и жизнь тебе облегчили.

– Как так? Неча врать!

– А ты сперва сделай мне таку милость да отвечай, почто вы спокон веку войну ведёте?

– Дак за петуха же индейского! Без него у нас народу не останется.

– Ан вот и останется! Ты спроси-ка у енерала: в селе, откель Фрянюшка моя, много ль детишков?

Енерал в толк покамест не взял, к чему Еська клонит, но соглашается: по всей округе, мол, ребятишки бегают.

– А много ль ты им яиц о прошлом-то годе выделил?

Царь в затылке почесал, дьяка думского кликнул.

– Никак нет, – дьяк отвечает, – ни единого яйца индейского они не получили.

– А теперя можешь казнить нас сколько твоей душеньке царской угодно, – Еська говорит, – и воевать до скончания века. Заместо чтоб войну энту глупую прекратить и править спокойно с миром.

Долго царь да енерал с дьяком в толк взять не могли, врёт он аль дело говорит. Но тут царица вмешалася:

– Пока вы тута разговоры говорите, может, я чрез вас счастья свого лишаюся. Мне царица супостатская вот чё пишет: «Посылаю, мол, тебе, человечка. Ты того в жизни не ведала, чему он могёт тя обучить и каки́ чудеса показать. И слаще тех чудес ничего в мире целом нету». А вы ему бошку отрубать хотите. Потерпите малость, пущай он мне сперва энти чудеса сладки покажет.

– Дык это же главная бонба и есть, – царь кричит.

Да ведь для ихней сестры лучше бонба, чем после всю жисть мучиться: а ну как и впрямь самой наисладчающей сладости лишилася.

Было, царь согласие дал. Но тут Фряня руки в боки:

– Кака́ така сладка вещь? Ась? Нет, царь-батюшка, вели немедля нас казнить, только я крале твоей свово Есечку не отдам.

Тут уж самому царю любопытно стало: что же это такое, коли баба готова лучше головы лишиться, чем с другой энтим самым делиться.

Но Еська Фряне напомнил, как он всю округу обихаживал.

– И то верно, – она согласилась. – Коли с суседками я тобою делилась, то с государыней-матушкой и подавно.

Чё дале долго толковать: всё, как в том царстве было, и тут точка в точку повторилось. Так же царь опаску имел, что Еська чё дурное содеет, так же велел ему локти связать. Правда, тут ему чуть поспокойней было: коли б Еська врагом оказался, то не токмо что с ним, но и с Фряней расправа учинилась бы: не мог же ж Еська об этом не думать.

– Только, – Еська говорит, – чур, уговор: покеда мы сами к вам не выдем, нас не беспокоить.

Осталися Еська с царицей одни. Одёжку с неё скинули. А она ишо краше той оказалася. У той кожа будто молоком облитая, а у этой – сливками. У той сосочки словно землянички, а у этой – малинки. У той волос что пух лебяжий, а у этой – гагачий.

Еська и ей поначалу перво чудо показал, а там и второе не задержалося. Уж царь со прислужниками извелися все, дожидаючись, пока они выдут с опочивальни царицыной. А Фряня вовсе будто на шиле сидела.

Наконец, царица выплыла. Будто пава ступает, мало не вспорхнёт сейчас.

– Попробуйте только, – молвит, – хоть волосок с Еськи тронуть. Я тако устрою, что намеднешний бунт вам за сахар покажется. А ну-ка, наградите его по-царски.

Но Еська от подарков отказался, только одёжку спросил себе да сапоги покрепче. Оделся, хвать Фряню за руку, и – ходу с царского двора! Их и удерживать не стали, потому сама царица за них заступилася.