Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты - Игорь Бунич

— Экий ты дурак, — усмехнулся Василий Лукич, — а ещё историком себя полагаешь! Вот смотри на примере Франко, чтобы тебе понятнее было. Происходящее у других нам всегда понятнее, чем то, что творится под собственным носом. В 1931 году, как тебе, наверное, известно, там свергли монархию, устроили революционные игры, которые затем, пропуская многие общеизвестные события, привели к диктатуре и многолетней власти генералиссимуса Франко. Но Франко, свергнувший коммунистическую диктатуру, о своей собственной диктатуре тоже был не очень высокого мнения. Понимал, что так жить нельзя. То есть, можно, конечно, но долго не проживёшь. Одни сидят, одни висят, остальные — трясутся, на такой основе современное государство существовать не может. Сначала обнищает, потом в долги залезет, незаметно станет колонией. Поэтому Франко завещал вернуться к тому, с чего весь этот бардак начался, — к конституционной монархии. Ну, потеряли в развитии пять-десять лет. С кем не бывает. Но пути вперёд нет — глухой тупик. Или ложись и помирай, либо возвращайся на то место, где ты на этот тупиковый путь свернул. Выбора нет. Возвращайся и иди дальше, пытаясь догнать остальные страны, которые за то время, пока ты бился башкой об этот самый тупик, ушли уже далеко вперёд. А потому генералиссимус решил восстановить власть, которая худо-бедно, но вела Испанию по пути мирового прогресса без кровавых гражданских войн и произвола политической полиции. Для этой цели покойный Франко пригрел около себя одного из принцев свергнутого королевского дома — Хуана Карлоса. Сначала всё это делалось в обстановке абсолютной секретности, затем по этому вопросу дали несколько продуманных “утечек” для проверки реакции внутри страны и в мире, а потом стали действовать совершенно открыто. В результате: Франко помер, на престоле Испании восседает Хуан Карлос, расцвет демократии, экономический прогресс, всенародное счастье и обожаемый монарх. В Вашингтоне рыдают от счастья, и даже Москва устанавливает с Испанией дипломатические отношения.

Гитлер ведь тоже на этот счёт размышлял и выдавал принцам Гогенцоллерам золотые партийные значки. Но не успел, поскольку был неукротимым романтиком, и как всякий романтик — быстро был выгнан за кулисы суровыми практиками. Ну, толково я тебе всё объяснил?

— Может, и толково, — пожал плечами я, — но только я всё равно ничего не понял. О Франко это я и без вас знал, Василий Лукич. Все газеты об этом писали. Но Сталин и его сын причём тут?

— А притом, — пояснил Василий Лукич, — что товарищ Сталин, кто бы его для нас ни изображал, тоже дураком не был и понимал, что жить так, как они с Лениным придумали, тоже долго нельзя, но и рвать когти некуда. До смерти придётся потерпеть. А на потом наш великий генералиссимус удумал то же самое, что и его испанский коллега — Франко. То есть, восстановить в стране монархию в том виде, в каком она у нас последние годы существовала: конституционная монархия при самодержавном монархе. У нас, в России, ты же сам знаешь, всё немного через задницу.

— Ну, ты даёшь, Лукич! — невольно вырывается у меня. — Ты что — вообще?!

— Не тарахти! — смеётся ветеран, — смотри, что сейчас в стране происходит? Прошедших семидесяти лет как бы и не было. Все оборванные ниточки: общественно-политические, экономические, военные, духовные и так далее пытаются связать с тем, что существовали до 1917-го года. Потому что семьдесят советских лет ничего не дали, кроме гор дерьма и океанов крови. Значит, хочешь не хочешь, а надо возвращаться к тому месту, где мы свернули в марксистско-ленинский тупик…

— Это всё понятно, — соглашаюсь я, — я даже готов предположить, что товарищ Сталин всё это, как его друг генералиссимус Франко, хорошо понимал, страдая за судьбу отчизны, хотя это и очень сомнительно. Но у нас же положение было совсем другое, чем в Испании. Там король Альфонс XIII вместе со всем августейшим семейством удрал за границу и преспокойно проживал. Франко выбрал принца потолковее, сам его воспитал в лучших традициях европейско-американской демократии…

— Добавь к этому, — продолжил Василий Лукич, — что принц Хуан Карлос тоже закончил лётное училище, прежде чем…

— Лётное училище? — бестолково переспрашиваю я. — Причём тут лётное училище? Я вообще ничего не понимаю. У Франко было кого опекать для восстановления монархии. Вся королевская семья жила за границей. А у нас? Каждому школьнику известно, что последнего царя и всю его семью уничтожили в Ипатьевском доме.

— То, что известно каждому школьнику, — глубокомысленно заметил Лукич, — всегда на поверку оказывается полной чепухой. Никто их и не думал уничтожать. Жили они себе преспокойно под Москвой. Под арестом, правда, но не так уж плохо. Царица только умом тронулась позднее, так её в мою зону перевели. С правом переписки. Я же тебе об этом рассказывал. А у тебя в одно ухо влетает, из другого вылетает, а в голове ничего не задерживается.

— Да, нет, — оправдываюсь я, — помню я, как вы мне об этом рассказывали, когда мы по монастырю гуляли. Только думал я, Василий Лукич, что вы шутили…

— Хороши шуточки! — заворчал старый чекист, — такими вещами, братец ты мой, не шутят. Я тебе больше скажу: моя зона и место, где царскую семью держали, в сущности тоже зона, структурно считались одним подразделением с общим командиром. Так я там на партучёте состоял и ездил туда на все партсобрания, взносы там сдавал, ну и многое другое. Так что я их всех видел, как тебя сейчас.

Я молчу, совершенно раздавленный информацией, обрушившейся на меня глыбами разваливающегося сознания.

— Как-то, — продолжает, не глядя на меня, Василий Лукич, — приехал я туда, дай Бог памяти, кажется, году в двадцать четвёртом. Или позднее? Точно, позднее, потому что Владимир Ильич уже у меня сидел. Как раз по его делу и приехал, ходатайствовать, чтобы ему разрешили иметь в камере полное собрание собственных произведений. Мы у себя на партактиве обсудили и решили, что следует удовлетворить. А теперь должны были провести решение первичной партячейки через закрытое партсобрание подразделения.

Приехал я, значит, гляжу какой-то пацанёнок по зоне бегает. Лет пяти. Я тамошнего опера спрашиваю: “Это ещё кто такой у вас прижился?" Зона-то сверхсекретной числилась. А опер мне отвечает: “Тебе по секрету скажу, Лукич. Это сын царевича”. У меня глаза на лоб полезли от удивления. “Как так, спрашиваю, царевича? Он же сам ещё пацан”. “Хорош пацан! — говорит опер. — Скоро двадцать один год будет. Плох он, правда, сейчас. Не встаёт. Врачи говорят, что скоро помрёт”. Мне бы заткнуться, а я спрашиваю: “Так сын-то как образовался?". Опер вздохнул и отвечает: “Не спрашивай ни о чём, Василий. Здесь такое творилось при старом коменданте, что и не поверишь! Не знаю, как всё это вообще расхлебать удастся. А ты больше не любопытствуй, поскольку у меня есть приказ всех любопытствующих собственной рукой пускать на распыл!” И хлопает себя по крышке маузера.

Ладно, думаю. “Своих тайн хватает, чтобы ещё в другие залезать. Провели мы партсобрание. Приняли решение: просьбу заключённого удовлетворить. Я немного в штабе задержался, ожидал, пока протоколы собрания мне отпечатают в двух экземплярах, как положено. Собираю потом свои монатки и готовлюсь покинуть объект.

Сам объект на острове находится посреди озера в каком-то бывшем старорежимном особняке. На тот берег, где внешняя охрана стояла и коней наших стерегла, лодка ходила, обычная, вёсельная. Я, значит, из штаба выхожу и иду к берегу. Вдруг мне на встречу этот пацан бежит. Ко мне подбегает, головёнку задирает и спрашивает:

— Тебя как зовут?

— Вася, — отвечаю.

— И меня, — говорит он, — Васей зовут.

— Значит, тёзки мы, — улыбаюсь я, — а ты чей будешь?

Вечно у меня так. Ведь знаю, что нельзя спрашивать, а всё равно спрашиваю.

— Я, — важно сообщает малыш, — сын товарища Сталина.

“Ничего себе, — думаю, — влип. Ещё сейчас папаша появится, стой потом, моргай глазами”.

— Ну, вот и познакомились, — говорю я ребёнку, а сам хочу его обойти и исчезнуть.

Вдруг появляется женщина, молодая, лет двадцати пяти, не больше. Мне показалась красавицей.

“Вася, — кричит, — куда ты опять убежал. Иди сюда, мы скоро домой поедем”.

Увидела меня, головой кивнула приветливо и говорит: “Извините, пожалуйста. Вечно бегает, людей от дела отвлекает”. И берёт малыша на руки. А он ей лопочет: “Мама, мама…”

Тут я её и узнал. Ну, конечно же, это жена Сталина — товарищ Надежда Аллилуева! Я понаслышан был, что товарищ Сталин этот объект посещает, но не знал, что и членов семьи сюда привозит.

Ладно, думаю, не моё это дело? Руку к козырьку приложил и к лодке. Чтобы ей в голову не пришло фамилией моей поинтересоваться. А у самого в мыслях: “Если это сын товарища Сталина, то почему опер сказал, что это сын царевича. Как это понимать?".