Долгий летний праздник - Елена Руденко

— Тут я с тобой согласен, — кивает Робеспьер, — бездействие опасно. Завтра утром в клубе я сообщу о своем окончательном решении.

Я протягиваю руку Робеспьеру, говорю, что всегда рад видеть его в рядах своих союзников. Чёрт его знает, какое решение он примет. Самое интересное то, что весь клуб будет действовать согласно решению Макса.

В общем, опять получился бесполезный разговор.

Я спускаюсь по лестнице. О-о! Мадлен Ренар. Что–то она сюда зачастила.

— Красотка Мадлен! — восклицаю я. — Какая встреча!

— Не называй меня так, — зло перебивает Ренар.

— Раньше тебе это нравилось, — издеваюсь я. — Ох, тогда ты была такой милой, доброй куколкой.

— Слащавой дурой я была! А ты зато не изменился, такой же нахал и пьяница. Заработал себе известность дебошами!

В ответ я хохочу громким раскатистым смехом, который эхом разносится по подъезду.

— Догадываюсь, зачем ты опять пожаловала, — посмеиваюсь я. — Хочешь уговорить Робеспьера не поддерживать нашу петицию. Посмотрим, оправдывает ли он прозвище Неподкупный. Не знаю, смог бы я устоять перед такой красоткой…

Я нагло обнимаю Мадлен. В ответ она больно наступает мне на ногу каблуком. Я, громко ругаясь, выпускаю дамочку.

Ренар бросает несколько злобных слов в мой адрес и быстро поднимается по лестнице.

— Какой ангелочек, — вздыхаю я, — а как некрасиво выражается… Хм, похоже, мои шансы на то, что Робеспьер поддержит петицию, падают.

Я, Мадлен Ренар, довольна впечатлением, которое произвела на Неподкупного. Надо сразу же пойти в наступление. Делового разговора у нас с ним не получилось, ничего, у меня есть другой способ.

Начинаются объятия, поцелуи, ласковые слова.

— Ох, Макс, — вздыхаю я. — У меня к вам большая просьба.

— Я вас слушаю, дорогая, — отвечает Макс, обнимая меня.

— Надеюсь, вы не будете поддерживать петицию кордельеров, — говорю я.

Я, не дожидаясь ответа, целую Макса, но он прерывает поцелуй.

— Дорогая, вы уже второй наш разговор сводите к этой петиции, — произносит он монотонно. — Можно предположить, что вы только за этим и пожаловали.

— Нет… я… — бормочу я что–то невнятное.

Чувствую, что краснею.

Робеспьер берет меня за плечи и внимательно смотрит в глаза. Невозможно выдержать этот пристальный взгляд, пронзающий, как стальной клинок. Я опускаю глаза.

— Вы хотите меня использовать? Да, мадам? — спрашивает Макс, на его тонких губах мелькает печальная улыбка. — А я, дурак, подумал, что наши отношения стали такими же, как прежде. Увы, это невозможно, вы слишком изменились. Хотя, как ни странно, такой вы мне нравитесь больше.

— Вы тоже изменились! — говорю я мрачно. — Вы стали каким–то ледяным. Мне кажется, что в вас умерли все чувства!

— Может, это и так, — пожимает он плечами. — Перейдем к делу, вы хотите, чтобы я не поддерживал петицию. Увы, я уже принял противоположное решение.

Я устало вздыхаю.

— Неужели вы не сделаете это ради меня? — прямо спрашиваю я. — Вы меня уже не любите?

— Я люблю вас, Мадлен, — отвечает Макс. — Но я никогда не смешиваю личные чувства и политику. Простите меня, дорогая, но иначе нельзя. И очень прошу вас, не предъявляйте мне ультиматумов. Я готов пожертвовать своими личными чувствами ради Франции.

Меня словно окатили ледяной водой. Отказ. Чёткий ясный отказ! Я ещё раз убедилась в том, что теперь Макс — совсем другой человек.

Ах так! Хорошо! Пеняйте на себя, мой друг! Я вас уничтожу. Я добьюсь того, чтобы вы с позором вернулись в свой городишко! Я загублю вашу политическую карьеру!

— Что ж, как вам будет угодно! — произношу я зло. — Потом вы пожалеете об этом. Я хотела как лучше для вас, а вы отказались.

С этими словами я ухожу, нарочно громко хлопнув дверью.

Меня охватила злоба, обида и какая–то грусть.

Я, Августин Лесот, прибыл к Ламету. Мне назначено. Ах, он ведь важная птичка! Он ведь занят! Какие политики мелочные! Каждую минутку берегут! А ведь жизнь — это такой простор!

— Если речь пойдёт о ваших картинах, буду вынужден вам отказать! — сразу же заявляет Ламет.

— Мсье, не надо так грубо, — улыбаюсь я. — Предлагаю вам маленькую сделку.

— Не имею чести понять! — удивляется политик.

Ох, болван! Все вы болваны! Ничего не смыслите ни в жизни, ни в искусстве!

— Вы посещаете заведение мадам Жасмин? — игриво спрашиваю я. — Не отпирайтесь, я вас там видел! Вы ещё здорово напились и выбалтывали государственные тайны!

Я начинаю гоготать.

— Наглая клевета! — восклицает Ламет.

По его волнению и эмоциям я понимаю, что попал в точку. Как нехорошо, такой важный гусь, а шатается по таким местам. Я был удивлен, когда его там увидел.

— Но ведь и вы там были! — замечает Ламет.

— Ха, я художник! — отмечаю я. — А жизнь людей искусства всегда окутана шлейфом скандалов. Нам это положено. Но вы ведь безупречный политик! У вас же кристальная репутация…

— Что вам угодно? — сдаётся Ламет.

— Повесьте мою картину в гостиной, — говорю я, указывая на моё гениальное полотно. — Рассказывайте всем, что это моя работа.

Политик кивает.

При мне мою картину на стену вешают.

Бедняга Ламет понимает, что дёшево отделался. Поделом, больше не будет ходить по таким заведениям.

ДОЛГОЖДАННЫЙ ПРАЗДНИК

16 июля

Я, Максимильен Робеспьер, принял решение. Я поддерживаю петицию. Последнее время так сложилось, что моё слово становится главным для всего клуба Якобинцев. Вернее, почти всего. Кроме Барнава и его компании, которая составляет довольно солидную часть. Да, наш клуб раскололся, этого следовало ожидать — одна группа поддерживает меня, другая — Барнава.

А триумвират ловко придумал. Под причиной петиции покинуть клуб Якобинцев и организовать свой.

Почему я решил поддержать петицию? Неужели из–за Мадлен, из–за глупой ревности… Нет, я никогда не смешиваю личные чувства и политику! Я руководствуюсь только логикой! Короля Луи Тупого надо призвать к ответственности! Предатель не может быть королём.

Но всё же… Буду честен перед собой… Мадлен оказалась той частичкой, что перевесила чашу весов в пользу петиции… Да, именно чувства толкают людей, заставляют принимать решения!

— Молодец, Макс! — Жорж хлопает меня по плечу. — Ты принял верное решение!

Когда–нибудь он меня так прихлопнет.

— Меня пугает Барнав и его компания, — говорю я. — Сегодня они объявили о своём уходе из клуба. Причём сделали это в весьма скандальной форме. Как говорится, ушли, громко хлопнув дверью.

— Да ну их, — отмахивается Жорж, — пусть проваливают! Надоело их хныканье!

— Всё не так просто, — говорю я. — Теперь нам придётся быть вдвойне осторожными. Триумвират избрал благоприятный момент для своего ухода. Они выставят нас мятежниками, врагами конституции…

— Пусть только попробуют, — Жорж сжимает кулаки, — я их…

— Попробуют, — твёрдо говорю я. — Таким образом они не только лишат нас доверия и влияния, но и привлекут на свою сторону клубы провинций, которые не очень компетентны в парижских делах.

— Что ты предлагаешь? — спрашивает Жорж.

— Не упиваться победой петиции, — говорю я, — а готовиться к новой «битве», противостоять триумвирату.

— Это можно! — усмехается Жорж.

— Также не забывай, что вопрос о судьбе короля остаётся открытым, — говорю я. — Собрание в любой момент может издать закон, снимающий всякую вину с Луи Тупого.

Жорж кивает.

— Ты привык всё продумывать, — говорит он. — Но иногда надо действовать вслепую. А теперь поспешим на площадь! Наша петиция будет представлена народу!

Моё имя, Катрин Мариэль, мне 40 лет.

Мне крупно не повезло в жизни. У меня был любимый человек. Пусть не ангел. Но мы любили друг друга. Я жила в роскоши, ни в чём себе не отказывала. А теперь? У меня осталась только эта галантерейная лавка. Что ж, это лучше, чем ничего!

Я оглядываюсь вокруг. Вполне приличная лавка. Но это не сравнится с тем, что было у меня раньше.

Мои размышления прерывает покупательница. Молодая светловолосая девушка.

— Чем могу служить, мадемуазель? — вежливо спрашиваю я.

— Мне нужны ленты для шляп, — говорит она. — Моё имя Светлана Лемус, я хотела бы поговорить с вами о мсье Жаке Брионе…

Я раскладываю перед ней ленты. Упоминание о Жаке заставляет меня вздрогнуть.

— Почему вас это заинтересовало? — сухо спрашиваю я.

— Мой друг Робеспьер расследует обстоятельства исчезновения Стефани Брион, — поясняет девушка, — есть версия, что это как–то связано со смертью Жака Бриона.

Я внимательно смотрю на Лемус.

— Вы тоже думаете, что его убили? — спрашиваю я.

— Такая версия есть, — кивает девушка.