Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

Это была целая экспедиция – родители, пятеро детей, к которым в Германии присоединились учившиеся там два моих старших брата Леон100 и Альберт, и наконец мадемуазель Александрин, наша швейцарско-французская гувернантка, то есть не менее десяти человек.

Маршрут нашего путешествия проходил через Петербург до немецкой пограничной заставы Эйдкунен, куда тогда уже можно было добраться по железной дороге. Между Вильной и Ковно я впервые в жизни проехал по туннелю. Для родившегося на равнине это целое событие. Однако все впечатления от Литвы, столь непохожей на Россию, и от холмов Прибалтики, показавшихся мне горами, померкли на фоне волнения, овладевшего мной при мысли о том, что я вскоре вступлю на немецкую землю.

Моя семнадцатилетняя сестра Адель, к тому времени уже настоящая красавица, даже решила заплакать от радости при пересечении границы! Но пограничные таможенные процедуры отвлекли ее от этого намерения.

Когда поезд отправился дальше, уже по немецкой земле, мы c благоговейным восторгом смотрели и не могли насмотреться на аккуратно возделанные поля, нарядные дома и ухоженные дороги. Было почти невыносимо жарко, нас донимали мухи, но мне и в голову не приходило отгонять и тем более убивать их: ведь это были немецкие мухи!

Можно ли представить себе более страстный патриотизм?..

Берлин, в 1873 году еще маленький и лишенный столичной спеси, произвел на меня потрясающее впечатление. Ведь это был первый европейский город, который я видел. Мы жили на улице Унтер-ден-Линден, неподалеку от дворца императора, в гостинице – если не ошибаюсь – «Отель де Ром», которой давно уже нет и в помине.

Из окон мы каждый день наблюдали увлекательнейшее зрелище – развод караула. В обеденном зале гостиницы нам показывали достопримечательность берлинских гвардейских полков – верных своему воинскому долгу эльзасцев101. Нам это очень нравилось. В остальном же наши родители не преследовали в Берлине какие бы то ни было педагогические цели по отношению к нам, «малышам», к которым принадлежал и я. Я не помню, чтобы нам показывали что-то еще, – если не считать паноптикум Кастана102, – кроме того, что мы и сами могли видеть между Бранденбургскими воротами и замком. Впрочем, так прошло все путешествие, включая Интерлакен и Женевское озеро: мы, «малыши», коротали время с нелюбезной мадемуазель Александрин, «слонихой», как мы ее про себя называли, а мне к тому же приходилось учить наизусть французские стихи. Это, на мой взгляд, несправедливое распределение дорожных удовольствий было естественным следствием непомерной численности нашей «туристской» группы. Одним словом, из этого прекрасного путешествия я вернулся с гораздо более скромным багажом впечатлений и знаний, чем тот, на который мог претендовать одиннадцатилетний живой и любознательный ребенок.

Путь наш пролегал через Шёнинген в герцогстве Брауншвейг, где мы навестили родственников мамы (Гротриан – Штейнвег, производителей пианино103), на Рейн, в Киссинген (где папа прошел курс лечения) и, наконец, в Швейцарию. Кроме того, мы побывали в Вюрцбурге, Мюнхене и Франкфурте-на-Майне.

Из Бонна, где мы сделали более продолжительную остановку, я с братом Альбертом съездил в Кельн. Мы осмотрели собор и покормили козла в зоологическом саду страницами латинского словаря, которыми он никак не мог насытиться.

Мой дядя Альберт, старший брат папы, поселился в Бонне еще в 1858 году, а до этого, эмигрировав в тридцатые годы в Америку, сколотил в Нью-Йорке неплохое состояние104.

Его вилла Аста – итальянское слово «аста» означает по-немецки «копье»105 – располагалась посреди самого красивого из тех ухоженных садов, что разбиты между Кобленцер-штрассе и Рейном. Из сада на склоне прибрежного холма и с террасы виллы открывался восхитительный вид на Рейн и начинающиеся на противоположном берегу горы Зибенгебирге. Это было идеальное место для отдыха.

Брат моего папы был в то же время и его лучшим другом. Пожалуй, еще более серьезный, чем папа, во всяком случае более строгий, но менее разносторонний, он как коммерсант тоже добился больших успехов. Когда я пытаюсь представить себе пуритан, которым Америка обязана своим величием, мне достаточно вспомнить дядюшку Альберта: он был наделен всеми характерными чертами этих людей.

Его глубокая религиозность, чуждая всякому лицемерию, побуждала его молиться по утрам и перед каждым приемом пищи, что показалось нам, приученным мамой говорить с Богом тайно, про себя, довольно странным, но отнюдь не неприятным, ибо он был искренен. Будучи строгим кальвинистом, он не был таким терпимым в своих религиозных чувствах, как папа. Если бы его сыновья, похожие на него глубиной характера, но не благочестием – признаться, они были несносными насмешниками, – дерзнули жениться на католичках, он, без всякого сомнения, лишил бы их наследства и навсегда изгнал из своего дома.

Тетушка Альвине, его жена, урожденная Дитц из Эльберфельда, была забавным созданием. Она настолько подчинила себя мужу, настолько растворилась в нем, намного превосходившем ее по уму и развитию, что совершенно не способна была мыслить иначе как в полном соответствии с его желаниями. Она могла выйти из себя лишь от того, что кто-то из нас сдвинул стул с раз и навсегда отведенного ему места, потому что была воплощением домашнего порядка.

Позже, уже юношей, я часто гостил в этом доме с его патриархальным укладом и от всего сердца полюбил дядюшку Альберта. Они оба умерли в весьма преклонном возрасте, в начале 90‐х годов. Прекрасная вилла Аста была продана наследниками некоему господину фон Виндхорсту.

Серебряную свадьбу моих родителей мы отпраздновали у подножия горы Юнгфрау, в Интерлакене. Мое пребывание там, а позже в Люцерне и в Уши на Женевском озере было отравлено французскими стихами и мадемуазель Александрин. В Интерлакене мне показали Тьера106, великого французского государственного деятеля и историка. Я удивился, что великий государственный деятель может быть такого маленького роста. Я имел в виду, что наш Бисмарк был не таков! И был прав.

В этой главе я постарался – если не считать характеристики двух боннских стариков – передать лишь собственные, более чем скромные впечатления от этого путешествия и не вплетать в ткань повествования более поздние чувства и настроения.

14. Жизнь в Москве

Жизнь моих родителей в Москве была, несмотря на многообразие ее внешней стороны, по-бюргерски проста. Труд и верность долгу – две главные составляющие их бытия, терпимость и чистота мыслей стали основой окружавшей нас, детей, гармонии.

Довольно узкий круг общения родителей почти не выходил за рамки тогда еще немногочисленной немецко-балтийской диаспоры, из которой со временем – причем не только вследствие растущего богатства – выкристаллизовался своего рода патрициат. В первую очередь