Никола Шугай - Иван Ольбрахт

Все беспрекословно подчиняются. Безмолвно и медленно Шугай поднимает руки, и люди, точно зачарованные, повторяют его движение. Потом он кивает первому из стоящих, и тот покорно подходит. Теперь все идет быстро. Звучная оплеуха. Никола ощупывает карманы пленника. Марш в канаву! Лечь ничком! Второй человек. Удар, осмотр карманов — и в канаву! Третий! Лавочники, кулаки, американские эмигранты, после войны возвращающиеся с долларами, — их Никола обирает с особенным удовольствием. Через минуту в канаве лежит длинная вереница неподвижных людей. Возница с кнутом стоит на шоссе и ошалело таращит глаза.

Товарищи Шугая оттаскивают с мостика телегу и становятся за спиной своих пленников.

— Все в подводу! — кричит Никола Шугай громовым голосом, и этот звук еще страшнее, чем безмолвие вначале. Все вскакивают и бегут к подводе.

— Ходу! Живо!

Возница ударяет по лошадям, те вытягивают шеи, несутся чуть не на-рысях. Вслед подводе двое разбойников целятся из ружей. Отъехав на солидное расстояние, ограбленные начинают кричать, возмущаться. «Американцы» стреляют в воздух из браунингов, — тщетно! никто не слышит эту запоздалую браваду, — и делают вид, что хотят вернуться и отобрать у разбойников свои доллары. А Никола тем временем ждет новую подводу… Грабеж повторяется во всех подробностях. И когда вторая подвода уезжает, Никола Шугай, во главе своей шайки, широкими мерными шагами уходит в лес.

Иногда кто-нибудь встречает Николу в Сухарском лесу. Он не изменился с тех пор, как жил у отца, — такой же черноглазый, темноволосый, с усиками, небольшим подбородком и крутым лбом. На нем широкий пояс, расшитый цветной кожей, — он защищает грудную клетку, — узкие штаны, чувяки с ремешками, несколько раз обмотанными выше лодыжек, и холщовая рубаха с пестрыми стеклярусными пуговицами. Оружие Николы — два ружья: одно на плече, другое на ремне за спиной, как у кавалеристов. На прикладах обоих ружей ножом выцарапан крест.

Встречного Никола Шугай иногда расспросит о деревне и о жандармах. Иногда пошутит и улыбнется. Иной раз ни с того ни с сего одарит детей или старуху деньгами. Если Николе встретится на шоссе или у брода кто-нибудь из особо почтенных колочавцев — поп или учитель, — Никола учтиво побеседует с ним, осведомится о здоровье жены и детей и скажет на прощанье: «Сделайте мне одолжение, пан учитель». — «Какое, Никола?» — «Скажите жандармам, что видели меня здесь. Пускай погоняются, мне — потеха».

Но иногда он проходит молча и торопливо, хмурый, безучастный ко всему.

Однажды три еврея шли верхом на пастбище, несли соль скоту и муку пастухам. Откуда ни возьмись Никола, точно из-под земли вырос. Молча глядит на путников. Побледнели евреи, бормочут молитвы.

— Эй, Шелом Нахамкес, опусти руки и глянь на меня. Слушай, завтра продают с торгов корову Эржики. Вот деньги, купи ту корову, я за ней когда-нибудь приду.

И уж будьте покойны — ни за одной коровой во всем крае не будет лучшего ухода и присмотра, чем за этой.

Порой грабит Никола, порой нет.

«Эх, кабы скорей миновать Заброд, — думает Берка, он же Бернард Хан, еврей из Горба, — там уж, верно, не повстречаюсь с Николой». И Берка настегивает лошаденку.

Но Никола не заставляет себя ждать. Впереди, в сотне шагов, появляется он, подняв руку. Хан соскакивает с телеги, вся кровь бросилась ему в лицо, на душе решимость отчаянья.

— Ты не возьмешь мои деньги, Никола Шугай. Я еду покупать детям обувь, — выразительно говорит он, стараясь, чтоб голос его звучал твердо.

— Покажи, сколько у тебя денег? — приказывает Никола.

Хан вытаскивает истрепанную записную книжку, раскрывает ее там, где положены кредитки, но отступает и в порыве отчаянья прижимает книжку к груди.

— Не отдам!

— Дай сюда! — сердито кричит на него Шугай. Вырвав блокнот из рук Хана, он перелистывает страницы.

— Сколько у тебя ребят? Пятеро?

— Семеро.

— Маловато будет твоих денег, Берка. Совсем мало. Вот тебе еще. Купи им сапожки получше.

И Никола кладет в блокнот несколько зеленых сотенных бумажек.

— Как зовут твою меньшую?

— Файгеле.

— Кланяйся ей от меня.

Иногда Никола появляется внизу, в одном из трактиров Хуста. На нем господское платье и макинтош. Неузнанный никем, он сидит под электрической лампочкой, попивает пиво и слушает, как говорят господа о подвигах разбойника Николы Шугая. Незримо присутствовать — одно из величайших удовольствий. Через час Никола Шугай покидает трактир. Под пивной кружкой кельнер находит листок. На нем написаны единственные два слова, которые Шугай выучился писать в бытность свою в полку — «Шугай Никола».

Гости вскакивают, кидаются к пустому столу, точно на нем можно обнаружить какие-нибудь следы, перечитывают листок, отнимая его друг у друга, волнуются…

Ночью Шугай спит в конюшнях, что на горе Темной. Он приносит сладкой водки немецким коровницам и пляшет с ними танец «коломайку».

Утром в долине Мокранки Никола ограбил чешского инженера, отобрал у него бинокль и деньги, а через час обобрал нотариуса из немецкого селения. В полдень Никола объявился под Соймой, на мелком месте реки Рики, где с любимой собачкой купалась супруга окружного начальника из Волового. Глядит Никола, ухмыляется, крутит ус.

— Вы пригожая барынька, ей-богу. Но моя Эржика лучше. Я Никола Шугай.

Супруга начальника в синем купальном трико стоит по колено в воде, не зная, что делать и что сказать.

Шугай смеется.

— Кланяйтесь мужу, госпожа начальница!

И уходит размашистым шагом.

Жандармы в полном унынии. Жандармы в бешенстве. Они избили Эржику, избили старого Петра Шугая, Ивана Драча и малолетних братьев Николы. Посадили приятелей Николы, а заодно и тех, кто мог бы дружить с ним. На Колочаву, явно помогавшую разбойнику, наложена контрибуция в тридцать тысяч крон.

Не будет порядка и уважения к новому государству, пока хозяйничает в крае Шугай, пока создаются вокруг него легенды, пока сотни любопытных глаз злорадно созерцают безуспешную борьбу жандармов с разбойником, пока от Вигорлата до Говерлы имя Шугая на устах у всех и говорит о нем как о молодце и герое.

Колочавские жандармы понимают это не хуже, чем высшее начальство там, в Ужгороде, и потому бесконечные приказы, инструкции, напоминания, сыплющиеся из Главного жандармского управления, только раздражают колочавского вахмистра. В Колочаву стянуты жандармы из окрестных деревень, теперь в команде больше тридцати человек. Они заняли школу, разместились на сеновале у Калмана Лейбовича, весь день дымят табаком в его корчме, мусорят пивными пробками, наполняют воздух запахом смазных сапог. Командиром соединенного отряда назначен капитан, а на развенчанного вахмистра возложена миссия знакомить новых людей с местными условиями и обстановкой. За все это вахмистр глубоко ненавидит Власека. Он подал в дисциплинарную комиссию рапорт, изложив в нем самые худшие подозрения. С неприязнью глядят на Власека и остальные жандармы, хотя Власек — хороший товарищ и веселый парень. Как-никак, это он виновник того, что им приходится торчать в этом разбойничьем гнезде и маяться на дурацкой службе в горах.

— Всех подозрительных — сразу же в кутузку! — с места в карьер распорядился капитан.

Аресты идут во-всю. Не трогают только Шугаев, ибо капитан уверен, что в крайнем случае он использует Эржику как приманку. Зато обыски у Шугаев — три-четыре раза в ночь. Потом несколько ночей жандармы не появляются, — авось Шугай подумает, что им надоела бесплодная возня, — и опять обрушиваются на Шугаев. Трижды за ночь вон из кроватей, тщательный обыск, допрос, угрозы, штык, направленный в грудь. Колочавцы такой народ — если их не доведешь до последней крайности, не вымотаешь нервы, — они не заговорят.

Уже сидят в тюрьме Матей Пацкан, Мишка Дербак — сын старосты, Иван Дербак и многие другие. Понадобится, посадят всю деревню, никого не помилуют! Но эти люди, каждый шаг которых за дровами в лес или на охоту, или за ягодами — преступление или, по меньшей мере, нарушение чужих прав, умеют молчать. На суде в Хусте они врали дерзко и вызывающе, не стараясь даже скрыть, что врут.

Как вышло, что при этих повальных арестах уцелели Василь Дербак-Дербачек и его сын Адам Хрепта? Василь Дербак-Дербачек был человек не подозрительный: владел он доброй избой, хозяйство у него было крепкое и никаких сомнительных дел за ним не числилось. Нельзя же подозревать каждого, кто не ночует дома. В этом крае люди только и делают, что уходят в горы, на пастбище.

Однажды мальчуган-пастух принес жандармам винтовку, найденную в лесу во мху. Винтовка не заржавела, были видны следы недавней чистки. Жандармы положили ее обратно в мох и пять дней караулили в лесу. На шестой поймали Адама Хрепту. Первоначальным намерением жандармов было не арестовывать, а только выследить владельца оружия, но так как Адама они не знали в лицо, а он лишь взглянул на винтовку и пошел прочь, его арестовали.