Адмиралы мятежных флотов - Николай Черкашин

Никогда в жизни я, влюбленный и обреченный, не вспоминал так остро небо, деревья, весну, мир… Кажется, я начал даже слагать ужасно сентиментальные стихи про то, как смычок смерти ходит по струнам любви, натянутым в душе…

В Петрограде, наверное, решили, что я тронулся, когда однажды прочли на тончайшей рисовой бумаге вместо донесения мой сонет Терезе.

Да, я это сделал! Быть может, такое произошло впервые в истории мировой разведки, но я решил: если мне суждена гибель, то пусть от меня останутся в тайных архивах хоть эти строчки - весенний вопль моей души. Пусть. Когда-нибудь дотошный архивокопатель найдет их, и я оживу.

Боже, кажется, я и в самом деле сходил с ума. Я снова стал мнительным, и мысли о провале, об аресте не просто посещали меня время от времени, а прямо-таки вились над моею головой крикливой черной стаей. Я с ужасом прислушивался к каждому скрипу лестничных ступенек; звук мотора автомобиля, тормозившего у нашего дома, заставлял меня обмирать и обливаться холодным потом.

Одним воскресным днем, когда я вписывал в рисовый листок цифры очередного донесения, под окнами рявкнул клаксон, взревел и затих моторный рокот. Я выглянул на улицу. Против нашего подъезда стоял военный автомобиль. За рулем сидел солдат, а рядом разворачивал газету офицер в сером полевом мундире. В ту же минуту деревянная лестница, ведущая на третий этаж, загрохотала от быстрых шагов. По ней не шли, а взбегали… Сердце мое оборвалось. Я метнулся к кухонному окну, из которого можно было спуститься на мостки соседней крыши. Но там копошились двое в черном. Все ясно! Обложили! Под видом трубочистов перекрыли пути отхода. Теперь оставалось одно - подороже продать свою жизнь. Я достал из под подушки браунинг и бросился к двери…»

Глава третья

И третья их встреча была чистой случайностью для них самих и всех тех, кому не дано заглядывать в книгу судеб.

Ревель. Декабрь 1915 года

Ветер с моря гулял по улочкам-коридорам Старого города, выдувая из них печные дымы, густо оседавшие в крохотных глухих двориках и проулках. Так старый моряк продувает свою прокуренную трубчонку.

В сильный ветер хорошо дышится, и контр-адмирал Непенин вдыхал полной грудью морозный воздух, набело задымленный снежной пылью, летевшей и сверху, и снизу из-под колес служебного автомобиля. Матрос-шофер гнал из Вышгорода, из Морского собрания, в Екатериненталь, в штаб службы связи.

Непенин привычно отыскал глазами крестоносного ангела, запоздало ринувшегося с постамента вслед ушедшей на погибель «Русалке», и вдруг увидел на конечной остановке конки Ольгу Васильевну в короткой шубейке, побивающей от холода нога об ногу. Рядом с ней подпрыгивала девчушка лет пяти. Обе держали в руках связки коньков и, должно быть, заждались конного вагона.

- Притормози, - велел шоферу Непенин. - Я выйду. А ты развернись и подъедь.

Он пересек улицу и церемонно раскланялся:

- С наступающим Рождеством вас, милые дамы! Замерзли?

Встреча вышла неожиданной и приятной.

- Да, очень! - виновато улыбнулась Ольга и потерла носик варежкой.- Перекатались на коньках.

- Ну что, - наклонился Непенин к девочке, - спасти тебя от дедушки Мороза?

- Так вы и есть дедушка Мороз! - бойко ответила малышка. - У вас усы снеговые.

- Ну, раз я дедушка Мороз, то ты Снегурочка!

И Непенин весело сгреб девочку в охапку.

- Ой, а мама кто? - пищала девчушка из медвежьих объятий.

- Мама? - Непенин внимательно посмотрел на раскрасневшуюся от мороза Ольгу. - Мама у тебя Василиса Прекрасная.

- Премудрая! - поправила Люси. - Она очень мудрая.

- И Прекрасная, и Премудрая, - согласился Непенин, опуская девочку на землю. - Ольга Васильевна, позвольте отвезти вас. Мой рысак на ходу,- кивнул он в сторону фыркающего авто.

Озябшие конькобежки проворно юркнули в салон, и старенький «паккард» покатил в город.

- Поздравляю вас с адмиральством! - спохватилась Ольга Васильевна, рассмотрев, наконец, черных орлов на широком золоте погон.

- Благодарю. Однако давненько мы с вами не виделись.

- Да мы только к Покрову вернулись из Гельсингфорса. Почти весь год гостили у сестры, у Наташи. Помните ее?

- Я часто вспоминал все это время и Наталью Васильевну, и… вас… И тот славный либавский день… У вас были чудные маслины. Греческие. Я их очень люблю.

- У меня осталась еще бочонка. Будете в наших краях - заходите. Открою.

- Спасибо. Всенепременно. Когда вы намерены еще раз посетить наш Катриненталь?

- Наверное, в субботу.

В субботу, переодевшись в партикулярное платье, Непенин заехал на улицу Лай и увез своих дам на каток. На эстраде, сложенной из льда и снега, играл флотский оркестр. Под «Грезы» и «Оборванные струны» неслись по кругу пары, взявшись за руки крест-накрест. Мелькали вязаные шапочки, пелеринки, шарфы… А поодаль дымили самовары, споря блеском надраенных боков с зеркальным золотом бас-геликонов.

Плохо верилось, что не где-нибудь, а рядом - глазом достать - идет война, что на видимых даже с катка лесистых взгорбьях Наргена и Вульфа угрюмо смотрят в море жерла островных батарей, что в какой-то полумиле от катка в сторону Питера прогревают моторы морские аэропланы, готовые к немедленному взлету на перехват германских цеппелинов, что сквозь плавные переливы духовой музыки несутся радиоволны боевых шифровок…

На бровке катка стоял матрос, готовый по первому же зову из штаба отыскать адмирала в толпе.

- Адриан Иванович, что же вы?! Давайте с нами! - подзадоривала Ольга Васильевна, в прелестном вязаном казакинчике, в черной шапочке и черных гетрах.

- А что? И побегу, - хорохорился Непенин, прикручивая стальные лезвия к ботинкам. - Лучше меня в Пскове никто не бегал…

И, к величайшему своему конфузу, зато на потеху Люси, покатился, как сани, на одеревеневших вдруг ногах, выставив руки вперед.

- Охо-хо! А ведь лет двадцать, поди, на лед не вставал… Ох, как разучился… Да ведь я ж всех мальчишек обставлял…

- Господи, Адриан Иваныч, голубчик, да когда ж это было! - хохотала Оленька. - Руку дайте. Я вас покачу.

- Ой, качусь… Люси, голубушка, отойди, задавлю… Да я сейчас вспомню. Дайте раскататься…

Но раскататься не дали. Подбежал запыхавшийся посыльный:

- Вашедитство, в штаб кличут!

Благо штаб был недалече…

Непенин ушел. А Люся подкатила к матери, обхватила ее за ноги и стала бить кулачком в бедро.

- Не смей! Не смей с ним так больше смеяться! Ты смеялась ему, как папе. Не смей больше кататься с этим гадким Непениным…

Больше они и не катались. Ольга обожала свою сиротку, ее капризы были для нее законом.