Мемуары - Теннесси Уильямс

Мы поехали к нему на такси, и несколько раз, как бы в шутку, он пытался поцеловать меня в губы, и каждый раз я отталкивал его.

Не дурак ли, а? Я бы сказал — дурак..

Вскоре после того, как мы вошли к нему, меня вырвало прямо на пол.

Он полотенцем вытер мою блевотину, потом снял с меня одежду и уложил в постель. Когда он лег в постель вместе со мной, он руками и ногами крепко-крепко сжал меня, а я дрожал так сильно, что тряслась вся кровать.

Он держал меня всю ночь, а я всю ночь трясся.

Здесь я мог бы сказать «Ах, юность…», и покончить с этим…

После экзаменов (он провалился) наступила ночь, которую называют «сумасшедшей» — ночь перед тем, как все разъезжаются по домам. Я, Смитти, еще несколько парней набились в чей-то автомобиль и отправились по городу в поисках подпольного спиртного. Мы были здорово пьяны, все. Но нам не хватило, и мы поехали к одному дому, где готовили домашний самогон. Смитти, еще один парень и я остались в машине, а вся компания пошла в дом за покупкой. Пока мы ждали, Смитти уронил свою руку мне между ног. Мой член стоял.

Он превратил это в шутку.

«Том принимает меня за Мелмота», — выкрикнул он, убирая руку с неподобающего места.

И это упоминание о Мелмоте ведет прямо к одному странному собранию братства, которое состоялось за несколько недель до этого.

Собрание братства было тайным. Мелмота не было. Царила атмосфера боязливой торжественности.

Один из старших в братстве произнес речь. Он сказал, что мы, наверное, заметили отсутствие Мелмота, и на то была причина — причина такая шокирующая, что он не знает, как к ней подступиться.

Он медленно, тупо глядя в пространство, произнес: «Было обнаружено, что Мелмот — хуесос».

Страшная тишина.

Потом заговорил другой брат, Бог да благословит его.

«Это не так, — сказал он. — Я весь год жил с ним в одной комнате, я знаю, кто такие хуесосы, но он не такой».

Парень, который говорил первым, был очень, очень красивым темноволосым ирландцем. Логично, что я подумал, что Мелмот каким-то образом пытался соблазнить его. Но Мелмот был очень осмотрительным.

Старший по братству сказал: «Извините, но мы совершенно точно уверены, что это правда».

И он рассказал, как однажды вечером Мелмот очень сильно напился и начал соблазнять каких-то парней из другого дома, и как, после того, как у него ничего не получилось, он пришел в спальню и начал делать предложения одному из наших «братьев».

В общем, было решено, что Мелмот должен не только немедленно покинуть братство, но и учебу, и город. Через неделю он исчез с горизонта, и больше я ничего не слышал о его судьбе.

И еще немного о Смитти.

Примерно раз в месяц я автостопом отправлялся домой в Сент-Луис — то есть в университетский городок, в нашу квартиру на Инрайт-авеню. Так случилась, что комната моей сестры Розы как-то в выходные оказалась в моем и Смитти распоряжении, потому что Роза уехала в больницу Барнса на обследование. Ее долгий период таинственного несварения — предшествующий полному умственному краху — был уже в полном разгаре.

Мы с ним вместе спали на ее двуспальной кровати цвета слоновой кости. И всю эту ночь мы лежали без сна; он — крепко обняв меня и делая вид, что спит; я — дрожа и стуча зубами.

Достаточно ли длинна жизнь, чтобы вместить все сожаление, что у меня была эта — так фантастически отринутая, но такая странно сладкая — любовь?

Вчера я решил, что снова, как и несколько дней назад, и еще раньше, буду принимать участие в спектакле «Предупреждение малым кораблям» в роли Дока, чтобы привлечь публику. После вечернего спектакля я и Канди Дарлинг[13] пошли в близлежащее бистро — бистро Кларка. Собралось человек восемь. За ужином я выпил довольно много вина и сказал: «Вы знаете, сейчас я сплю только один. Я сплю, видите ли, так чутко, что любой человек в одном помещении со мной мгновенно будит меня…»

— Я тоже, — вмешалась Канди. И мы обменялись сочувственными взглядами.

Я много еще о чем говорил в тот вечер, больше всего — о моей вере в Бога и в молитвы и о моем парадоксальном неверии в загробное существование. Я сказал еще, что верю в ангелов больше, чем верю в Бога, потому что я никогда не знал Бога — настоящего ли, фальшивого? — но что за свою жизнь я знал нескольких ангелов.

— Что?

— Я имею в виду, в человеческом облике, — объяснил я. И это абсолютная правда.

Мое вчерашнее возвращение на подмостки в роли Дока было сплошным разочарованием. Я больше был не в состоянии притягивать, как во время моего первого выступления в Новом Театре, когда после каждого представления я устраивал «обсуждения». На первом спектакле после возвращения, во вторник, у нас был полный зал, и радость от того, что я вернулся к игре, несла меня весь вечер, несмотря на некоторые сбои с текстом, на волне успеха.

Но вчера из меня выпустили воздух сразу, как только я вошел в мужскую грим-уборную. Это сделал Брэд Салливэн, играющий трогательного хвастливого жеребца Билла. У Салливэна всегда было заметно стремление щелкнуть меня по носу, по крайней мере, так мне всегда казалось, хотя я не понимаю, почему. Я обращался с ним легко, дружески, без особых церемоний — манера поведения с актерами, которую я пытался установить с самого начала репетиций. Должен признать, что все остальные отвечали мне добром, по крайней мере — большую часть времени. Я и на самом деле был самым близким — и по возрасту, и по духу — к прекрасному и тонкому актеру, Дэвиду Хуксу, которого я заменил в роли Дока.

Мое возвращение на роль было связано с необходимостью пополнить театральную кассу. За несколько чрезвычайно жарких летних недель дела пошли почти совсем скверно. Билли Барнс, мой агент в настоящее время, попросил меня вернуться на роль, потому что мне удавалось притягивать публику в ту единственную неделю, когда я выходил на сцену в начале лета.

Но блеск уже сильно потускнел. Зал вчера как-то заметно ужался в размерах, и вообще актерам было видно, что я больше не могу служить приманкой. Во время перерывов Джин Фэннинг, играющий Монка, жаловался на мой монолог в начале пьесы, утверждая, что он недостаточно «разговорный». С моей точки зрения, это нечестно, и Джин меня разочаровал, потому что на предыдущих спектаклях он был мне очень полезен. Прежде всего, я ведь работал с двойным риском. Мне постоянно говорили, что я недостаточно хорошо распределяю свой голос по залу и должен «избегать» говорить передним рядам. И обязан постоянно следить за Джином, бросая на него быстрые взгляды. А тут еще помощник режиссера устроил мне взбучку. Он сказал, что я пропустил несколько самых важных строчек. Это правда, я сократил на пару строчек мою слишком большую роль, но сокращения были совсем незначительные, и, не имея поддержки Джина, я был убежден, что достаточно хорошо скрыл их, и что чрезмерно разговорная пьеса только выиграла от этих сокращений.