Не всё - Сати Спивакова

Короче, месье Ламбер, который до сих пор работает на фестивале и отвечает за техническое оснащение собора Святого Мэтью, видя мое отчаяние, разрешил ночью после концерта прийти и поработать самой, разобраться с акустикой, с пространством. Получив огромный ключ от средневековой церкви, я действительно пришла ночью, нашла свои точки в зале, освоилась. На следующий день мне снова дали полчаса с оркестром на генеральную репетицию, и я, собравшись, уже не обращала внимания на шепотки сзади. Судя по реакции французов, выступила я достойно. Сразу после этого концерта у меня завязалась дружба с президентом Ассоциации музыкальных критиков Антуаном Ливио. Он тут же пригласил меня на интервью на радио, убеждал, что исполнение "Реквиема" надо обязательно повторить. Даже придумал проект, о котором я до сих пор мечтаю, но осуществить пока не могу из-за того, что он очень труден в реализации.

Готового костюма к "Реквиему" у меня не было. Я тогда была худенькой и щуплой, а хотела чувствовать себя грузной женщиной, окаменевшей от скорби. По физическому ощущению мне хотелось быть тяжелой. Помог Слава Зайцев. Я нашла у него не платье, а черный плащ из толстой суровой ткани. Сшитый трапецией, в пол, с большим рукавом реглан, он очень укрупнял сценический силуэт. Я немного с ним играла: поднимала воротник, убирала руки в карманы. Естественно, в жизни я этот плащ никогда не носила.

Хотя я поняла, что с исполнением "Реквиема" справилась, лица музыкантов за моей спиной на сохранившейся фотографии говорят о том, что стена принципиального неприятия там стояла повыше, чем знаменитая тюремная в "Крестах". Это было испытание. Еще огорчило странное ощущение, что с мужем мне на сцене неуютно. Конечно, это субъективно. Может быть, просто он в меня тогда не верил. Или еще сильнее, чем за себя самого, волновался. Но знаю и то, что насколько с ним комфортно солистам, настолько мне было некомфортно. Я решила, что вместе с ним больше не выйду на сцену никогда и если что-то и буду делать, то только сама.

...Правда, время часто изменяет даже твердые убеждения и клятвы, которые даешь сам себе. Сегодня, когда я дописываю эти главы, Володя неожиданно сказал мне:

- У нас с тобой в жизни случилось необыкновенное совпадение: наступила вторая зрелость. Мне за пятьдесят, а я вдруг начал учить концерт Берга, к которому в молодости даже не думал подступиться, и не просто учить - я практически закончил новую, свою редакцию этого концерта. А ты стала писать, и главы, которые ты мне прочитала, очень меня трогают.

Мы ехали в этот момент по ночному Парижу, и я чуть не заплакала. Может, если очень захотеть и много работать, мне доведется еще когда-нибудь выйти с ним на сцену?!

"СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ"

ОТ ПАРАДЖАНОВА

Однажды в Тбилиси я читала "Реквием" Ахматовой (правда, ничего не помню, так как жутко волновалась). Это было на открытии нового концертного зала, выступали "Виртуозы", Женя Кисин. Гия Канчели в единственный свободный вечер повел нас знакомиться с Параджановым. Потом мы должны были идти на спектакль Тбилисского театра марионеток Резо Габриадзе.

Про Сергея Параджанова я много слышала. Один из моих фильмов снимал оператор Алик Явурян, мой очень близкий друг, работавший на его последнем фильме "Ашик-Кериб". Он был лучшим оператором Армении, внешне - просто родной брат Шона Коннери, красивый, умный, интеллигентный. Раньше я его боялась и на "Арменфильме" обходила стороной, мне казалось, что я ему как актриса не нравлюсь. На пробах меня колотило от ужаса. Я знала: Явурян во время проб смотрит в камеру три минуты, и, если актриса его не вдохновляет, ей не суждено сниматься в картине. Но у нас сложилось взаимопонимание. Фильм "Чужие игры" получился дрянной, но мне важно было работать: это происходило сразу после смерти моего отца, я искала в съемках возможность отвлечься от своих переживаний. Володя все время гастролировал, мама была в чудовищном состоянии, дочери Кате был год. Я взяла ребенка с собой и полгода снималась в Ереване. Явурян во время наших съемок несколько раз приезжал от Параджанова, с которым они придумывали последний фильм, и рассказывал невероятные вещи. Например, как он, проголодавшись с дороги, залез с разрешения "гостеприимного" хозяина в холодильник и не обнаружил там никакой еды - только круглую коробку, полную пузырьков валерьянки. Наслушавшись таких историй, я мечтала встретиться с этим человеком.

Мы оделись и при полном параде пришли в старый тбилисский дворик. Параджанов сидел на балконе на втором этаже, в халате, и приветствовал нас, глядя сверху:

- Какие красивые люди идут по лестнице! В воздухе запахло "Шанелью"!

Таковы были его первые слова. Дальше все напоминало действие параджановских фильмов. В от-крытые двери квартиры входили и выходили разные люди - молодой красавец Феб, игравший Ашик-Кериба, женщина Соня лет под шестьдесят, которую Параджанов хотел выдать замуж.

- Соня идет с тортами, она меня кормит. Посмотри, какая красавица! Найди ей жениха!

Это был сплошной поток сознания, фейерверк!

Смотрел попеременно на Вову и на меня, гладил его по руке и вопрошал:

- Ты знаешь, почему ты такой красивый, а я - нет? Потому что ты в костюме, а я в халате. Давай поменяемся?

Отвел Гию Канчели в сторонку и зашептал:

- Слушай, что ты со мной делаешь? Я не знаю, кто мне больше нравится - он или она.

Посмотрел на меня внимательно:

- Кто тебя снимал в том историческом фильме, в "Ануш"?

- Марат снимал, Варшапетян, - отвечаю.

А за спиной Параджанова как раз случайно стоит брат недавно умершего Марата (про него хозяин сказал: "Пусть этот подозрительный армянин поставит чайник").

- Бедный, бедный Марат! Неталантливый был человек!

Параджанов мог быть разным - злым и несправедливым тоже. Василий Катанян в своей книжке "Прикосновение к идолам" как раз об этом написал. Марат ведь был талантливейшим человеком.

- Давай я тебя сниму, - продолжал Параджанов.

- Не бойся! Можно я ее сниму? - это уже к Вове, который тут же сидит.

- В следующей картине я тебя сниму. Как тебя там на "Арменфильме" серной кислотой до сих пор не облили? Эти армянские актрисы такие ревнивые! Потом опять к Гие: - Как она мне нравится, как нравится! И он мне тоже нравится. Давай его разденем, посмотрим, там мускулы или что?

Пришлось по настоянию хозяина раздевать Спивакова до пояса.

Рассказывает сон:

- Иду я в баню на Майдан, и мой банщик Сэрж ходит мне по спине. И вдруг у него нога проваливается и он спрашивает:

- Сэреж, что там у тебя?

Я отвечаю:

- Рак. (Параджанову недавно сделали операцию после того, как у него обнаружили рак легкого.)

Начинает причитать:

- Ах, я скоро умру! Посмотри, какой у меня шрам тут. Вообще я сейчас пойду лягу и буду умирать. Сначала только чаю попьем.

Потом стал показывать свои коллажи. А я слышала о них от своего друга, который работал у Сен-Лорана, и видела подарки Параджанова, фотографии. Реакция Параджанова была неожиданной:

- Сен Лоран? Жулик твой Сен-Лоран! Ты знаешь, что они со мной сделали? Приехали, отобрали у меня коллажи и говорят: мы тебе заплатим или хочешь пришлем вещами. Я дал. Мои коллажи стоят миллионы. Знаешь, что они прислали? Ящик. Открываю. Кто-то умер, они с него сняли все костюмы, даже не отдали в химчистку и прислали мне, чтобы я это носил. Подумаешь, Сен-Лоран!

И вот так весь вечер.

Показывает фотографии жены и сына, ковры, коллажи. Вова украдкой смотрит на часы, так как собирается в театр к Габриадзе. А я не хочу уходить, потому что не могу оторваться от Параджанова. Не хочу. У меня возникает предчувствие, что эта встреча - первая и последняя. Наверное, с тех пор я не хожу на спектакли Резо Габриадзе. Я и тот спектакль не помню, как будто я его не видела, так как вечер в театре лишил меня продолжения общения с Параджановым.

Он читал свои записки, мы пили чай.

- К сожалению, нам пора, - говорит Володя.

- Куда ты идешь? Везде скучно, оставайся здесь. Там неинтересно, посиди со мной.

Когда мы уходили, он спросил:

- Что мне тебе подарить? Что ты хочешь? В этом доме все старое!

Сначала разломил гранат и говорит:

- Ешь, давай с руки ешь!

А на мне - белое платье, главная задача - не закапать его. Побежал к серванту, вытащил какую-то гэдээрошную синюю пузатую сахарницу с реставрированной крышкой. Вся она была какой-то кособокой, видимо, из бракованной серии. Но Параджанов умел все превращать в, как бы сейчас сказали, перформанс, в факт искусства. Он взял сахарницу и, размочив в чае кусок сахара, приклеил его внутри на дно: "Чтобы твоя жизнь была сладкой". И вот уже спустя больше пятнадцати лет я держу эту сахарницу у себя на кухне среди дорогих сердцу подарков и никогда не мою ее - берегу кусочек сахара, приклеенный Параджановым. И еще он подарил мне фотографию: Параджанов стоит, вытянув руку так, как будто держит на ней белые домики на склоне горы на заднем плане. И улыбается.