Щит героя - Анатолий Маркуша

И снова наступило молчание. На этот раз молчание затянулось.

- Простите, Валерий Васильевич, могу ли я спросить, чем вы занимаетесь?

- Вас профессия моя или должность интересует?

- Скажем, профессия.

- Шофер.

- Как? Просто шофер?

- Мастер спорта.

- А должность, если не секрет?

- Старший инженер экспериментального цеха.

- Я как-то не понимаю: шофер или инженер?

- Почему ж "или"? Не "или" - "и". Начинал шофером на фронте. Кстати, этот шрам, - он провел рукой по виску, - оттуда, а не по пьяному делу, как, вероятно, вы предположили; потом механиком работал, на гонках выступал, испытывал новые автомобили, закончил институт, стал работать в экспериментальном цехе, занимаюсь главным образом спортивными машинами, последние годы не выступаю - староват, молодых тренирую.

- Вы, должно быть, очень смелый и уверенный в себе человек? возможно непринужденней произнесла Белла Борисовна и не без кокетства поглядела на своего собеседника.

- Не знаю. Со стороны виднее.

- Во всяком случае, сегодня я получила серьезный урок. Говорю это без удовольствия, но честно. Спасибо.

- Пожалуйста. Если на пользу дела пойдет, буду рад.

На этом они расстались.

Валерий Васильевич вышел на улицу и медленно побрел домой.

А Белла Борисовна долго еще сидела в своем кабинете и никак не могла собраться с мыслями.

Глаза ее механически скользили по строчкам ученой книжки, которую она давеча достала, чтобы поставить на место этого странного родителя; она читала и не понимала, что читает: "Компонентами педагогического труда являются не только собственная педагогическая деятельность, но и деятельность по организации всех субъектов педагогического процесса, стимулирование этой деятельности и регулирование всех противоречий, которые возникают".

Вернувшись домой, Валерий Васильевич не спеша обошел пустую квартиру и заглянул, в комнату Ирины и Игоря, чего обыкновенно никогда не делал. На глаза попала аккуратная, перегнутая пополам, словно палатка, карточка. Почерком Ирины было написано: "У каждого в жизни бывают ошибки, которые никогда и ничем не исправишь". Стефан Цвейг.

"Странно, - подумал Карич, - к чему бы она это написала и для чего выставила на окошко?"

Слова Цвейга дали новое направление мысли.

Больше года он живет в этом доме и все это время старался не давить на Игоря, не вмешиваться в его дела активно. Так не совершил ли он ту самую ошибку, которую теперь ничем уже не исправить? Только что он высказал Белле Борисовне, этой внешне вполне привлекательной, но, видимо, черствой и далекой от педагогики женщине все, что думал о ее работе. Не раньше ли это надо было сделать?

Карич выглянул в окно, увидел голые ветви деревьев, гомонящих воробьев на протаявшем пятачке бурой земли, и в памяти, казалось, безо всякой связи с предыдущим возникла картина совсем других снегов.

Семнадцатилетним тощим пареньком, только что закончив курсы военных шоферов-добровольцев, он прибыл в действующую армию, не успел толком оглядеться, не успел еще ничего понять, как его вызвал комбат:

- Бери газон, Карич, поедешь следом за старшиной Валуйко. Вот здесь, - он показал на карте, - опрокинулись две санитарки, надо забрать раненых и доставить в госпиталь. Ясно?

- Так точно, - совершенно механически ответил он, - ясно.

- И аккуратнее давай, дорога, сам понимаешь...

Старшина Валуйко, степенный пожилой мужчина, вполне годившийся Каричу в отцы, взглянул на него неодобрительно, впрочем, может быть, это только показалось молодому солдатику, и сказал:

- Дорогу хорошенько запоминай, если меня шарахнет, чтобы сам мог вернуться.

"Если его может шарахнуть, то и меня", - подумал Карич и испугался. Испугался, как бы суровый старшина не угадал его мысли.

До назначенного места они добрались благополучно.

Вид раненых произвел на Карича совершенно оглушающее впечатление. Истерзанные люди, грязные повязки, переполненные тоской глаза - ничего подобного он в жизни еще не видел. Погрузились быстро и поехали назад.

Карич вел машину, стараясь не дергать, и каждый раз, когда газон все-таки встряхивало, а на такой дороге иначе и не могло быть, Карич весь покрывался липкой испариной.

Где-то на половине пути сверху, из кузова, застучали кулаком по кабине, он решил, что сопровождающий раненых боец выказывает недовольство - дескать, чего трясешь! - и поехал тише. Потом выяснилось: санитар требовал остановиться - над дорогой пронеслась пара "мессеров", угрожая обстрелом. Но Карич не понял сигнала и продолжал ехать.

За поворотом он увидел стоявшую машину Валуйко и снова не понял, что того подбили. Осторожно объехав полуторку старшины, едва не угодив в залитый водой и забитый снегом глубокий кювет, Карич благополучно добрался до расположения своей части.

Старший лейтенант, комбат, объявил Каричу благодарность. Он ответил: "Служу Советскому Союзу", а сам удивился: за что его благодарят?..

Нет, первый урок, преподнесенный войной, был уроком сострадания к раненым.

И еще он думал о том, как его воспитывал собственный отец, молчаливый, рано состарившийся человек. Много ли слов он произносил, вел ли задушевные беседы с сыном? Нет. Чем же он брал, почему его уважали и беспрекословно слушались дети?

Отец всегда работал. Возился в огороде, когда был не на заводе, пилил и колол дрова, починял что-то в доме, ставил набойки на стоптанные ребячьи башмаки, помогал соседям, и все это несуетливо, споро, улыбчиво. В доме отца невозможно было лениться, невозможно было, размахивая руками, произносить обличительные речи, ну просто потому, что никто так не делал...

Карич поглядел на часы и пошел в кухню. Зажег газ, поставил на конфорку кастрюлю с супом, на другую чайник.

В дверь позвонили.

Явился из школы Игорь.

- Хорошо, что вы дома, то я ключ забыл.

- Здравствуй, - сказал Карич, - бывает. Еда на кухне греется.

Через несколько минут Валерий Васильевич появился в кухне, посмотрел, как проголодавшийся Игорь с удовольствием ест суп, и молча достал тарелку из шкафа себе.

Они сидели друг против друга и обедали... Покончив с едой, Игорь поставил свою тарелку в раковину.

- Я сегодня в школе был, - сказал Карич.

- Чего это вас потянуло? - стараясь придать голосу полное безразличие, спросил Игорь.

- Завуч позвонила, потребовала явиться.

- Очень интересно.

- Белла Борисовна показала мне твое сегодняшнее произведение...

- Понравилось?

- Как сказать. Откровенное хамство, конечно, но в основе своей верно.

Такого Игорь никак не ожидал и растерялся. Даже присел на краешек табурета и заинтересованно посмотрел на Валерия Васильевича.

- Но дело не в этом. Дальше что будет?

- А ничего особенного. Кончу восьмой и махну в суворовское.

- Как же ты кончишь, когда у тебя хвостов на целое стадо хватит. Могут ведь и не дать бумаги.

- Дадут! Их тоже, между прочим, за второгодников будь здоров как регулируют!

- Допустим, получится по-твоему, но на какие отметки, на какой средний балл ты можешь рассчитывать?

- Трояк с небольшим будет.

- Положим. А кто тебя в суворовское с такими достижениями возьмет? Боюсь, ничего не выйдет.

Чтобы как-то переменить разговор и избавиться от натиска Карича, Игорь спросил:

- А ей вы что сказали?

- Кому - ей?

- Ну Белле Борисовне.

- Сказал, что по форме сочинение считаю чисто хамским, а по существу правильным...

- Ну да?! Так прямо и сказанули?

- Да, и еще сказал: Петелин будет заниматься оставшееся время как зверь и законно сдаст все, что полагается. После этого из школы он уйдет, но не побитым, а по собственному желанию.

- А она?

- Спросила, откуда у меня такая уверенность, во-первых; и почему я раньше не обеспечил соответствующее положение вещей, во-вторых.

- А ты? - не заметив, как сорвался на "ты", спросил Игорь.

- Я сказал, Петелин не допустит, чтобы на него весь городок пальцем показывал, тем более что в этом городке есть улица Петелина и каждый знает, почему она так называется. Ну а во-вторых, признал - за то, что раньше не вмешался, виноват.

Они помолчали. И Валерий Васильевич снова спросил:

- Так что будем делать?

- Не знаю.

- Придется заниматься. Помощь требуется, наладим. И тактику надо особую применить.

- Какую тактику? - спросил Игорь.

- С завтрашнего дня ты, как разведчик в тылу противника, уходишь в глубокое подполье. Тише воды, ниже травы! Ни одной выходки, ни одного грубого слова. Все, что тебе охота Белле Борисовне сказать, скажешь... но потом, когда получишь аттестат. Ясно? Пусть думают, что зверь-отчим из тебя половину мозгов вытряс. Плевать! Пусть жалеют тебя и выжидают, а ты делаешь за время передышки невиданные успехи. Сможешь, значит, человек, значит, в отца. Не сможешь, - и Валерий Васильевич развел руками. - Матери пока ничего не говори. С сердцем у нее неважно. Поехала кардиограмму делать.