Голова античной богини - Илья Дворкин

И все верующие несли дары. Яйца там, сало, кур, уток (иногда живых), пироги и прочие недоступные ребятам изумительные вещи.

Поп сам не брал всю эту снедь, не снисходил. У калитки обычно становилась дебелая попадья, небрежно, будто одолжение делая, брала у верующих дары и передавала домработнице. А та, перегибаясь от тяжести, таскала битком набитые корзины в погреб.

Ребята глотали слюни, глядя на это сытое великолепие. Симпатии их к попу отнюдь не увеличивались. Известное дело — сытый голодного не разумеет, и наоборот.

В общем, как вы уже догадываетесь, сам бог велел мальчишкам обтрясти знаменитый поповский сад.

Но сделать это было ох как нелегко! И стали они разрабатывать план.

Через забор не пробраться — это ясно.

Оставалась живая изгородь.

Стас предложил сделать подкоп. Сперва они на это клюнули. Стас говорил, что они будут как революционеры или как граф Монте-Кристо. Но, поразмыслив, подкоп мальчишки категорически отвергли. Всё решили ножницы Оськиного и Володькиного отца. Он у них был кровельщик. Здоровенные такие ножницы, надёжный рабочий инструмент.

Но тут тоже была закавыка: днём отец ножницы уносил с собой на работу. Пришлось выстригать лаз в живой изгороди ночью.

Ножницы оглушительно щёлкали, каждый миг ребята замирали — не услыхал ли сторож, потому как слух у него был отличный, хоть и немой он. Об этом вся улица знала — бывают такие люди, называются слухонемые.

Проклятые иглы нещадно кололи пальцы. Но мальчишки работали упрямо и целеустремлённо.

Один Оська попытался было увильнуть, но тут, к всеобщему изумлению, Володька вдруг рассвирепел и так треснул по шее своего старшего брата, что тот отлетел на метр.

Поражённый Оська вытаращился на брата, поколебался мгновение — и этого мгновения хватило, чтоб власть переменилась. Отныне главным из братьев стал Володька.

Надо отдать ему справедливость — в отличие от Оськи и многих других деспотов в мировой истории Володька вёл себя прилично, не злоупотреблял властью.

Трудились три ночи подряд. Лаз должен был быть достаточно широким, чтоб в него мог пролезть каждый из заговорщиков, и вместе с тем достаточно узким, чтоб его не заметили поп и его челядь. Дыру замаскировали — заткнули пучком травы.

И вот настал великий день. Вернее, ночь.

Осторожно, цыкая друг на друга и прикладывая пальцы к губам, мальчишки подобрались к лазу, вынули траву и перевели дух.

Было жутковато. Казалось, кто-то притаился в темноте и следит за ними насмешливым глазом. Они мялись, отворачивались друг от друга, никому не хотелось лезть первому.

Наконец Стас вздохнул, отодвинул Оську и полез в лаз.

Ноги его пару раз судорожно дёрнулись, и он исчез.

За ним двинулся Володька, потом Костик. Последним, через несколько минут — Оська.

Всё было спокойно. Луна заливала сад жидким неверным светом. Подозрительно дрожали тени деревьев. Было тихо-тихо.

Костик наступил на сухую ветку, она оглушительно треснула — и тут же все бросились на землю.

Подождали. Никого.

Поползли дальше. Каждый выбрал себе дерево по вкусу.

Костик, например, стал набивать пазуху изумительными, огромными жёлтыми сливами.

Стас облюбовал грушу. Что делали Володька и Оська, Костик не видел. Каждый изо всех сил старался не шуметь. Веток не ломали, не трясли, а осторожно срывали плоды.

Пазухи были уже полны. И Костик вдруг подумал, что в расчёты вкралась ошибка.

Как же они пролезут через узкий лаз такие разбухшие от добычи? Но он не успел как следует обдумать этот вопрос — раздался треск на весь сад, и затем что-то громко шлёпнулось оземь.

Это под Оськой обломилась ветка груши, на которую он взобрался. И Оська сверзился вниз…

В тот же миг послышался тяжёлый топот, сопенье, заметался по саду луч фонаря.

В голубоватом свете луны Костик различил огромную лохматую фигуру с ружьём. К ним бежал немой.

Мальчишки брызнули во все стороны и понеслись к лазу.

А сзади раздались вдруг хриплые и яростные ругательства.

Костик и Стас так изумились, что на миг замерли на месте. Вот так немой!

Но раздумывать об этом было некогда, и они понеслись дальше.

Костик увидел, как Володька, а за ним Стас с разгона шмыгнули в дыру, и тоже, не раздумывая, со всего маху нырнул в лаз головой вперёд, как в море.

Он кубарем скатился вниз с высокого глинистого обрыва.

И тут же наверху раздался глухой грохот выстрела и тонкий, какой-то заячий, крик.

Со всех ног ребята бросились бежать. За пазухой у Костика была липкая мокрая каша.

Сливы лопнули, и теперь в штаны медленно тёк сладкий сливовый сок.

Они подбежали к воде перепуганные, загнанные.

Ясно было, что Оську поймали, а может, что и похуже случилось с ним. Каждый боялся заговорить об этом, все только переглядывались и тут же прятали друг от друга глаза. Слишком ясно слышали выстрел и крик, чтобы можно было надеяться на ошибку.

Костик вытащил из-под ремня рубаху, вывалил слипшийся ком бывших слив, разулся и полез в море мыться.

У Стаса тоже многие груши помялись.

Только Володька оказался умнее всех: его яблоки — твёрдые, сладкие, румяные — были целёхоньки.

На гладкой воде дрожала жёлтая лунная дорожка.

Мягко шуршали мелкие пологие волны. Мальчишки сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу, испуганные и тихие.

Никем ещё не высказанная мысль сковала их, обволокла страхом: «А вдруг Оську убили! Вдруг его насмерть застрелил фальшивый немой!»

Наконец Костик не выдержал.

— Пошли, — сказал он.

— Куда? — разом вскинулись Володька и Стас.

— Пошли к лазу. Поищем. Мало ли что? Может, он там… лежит.

Костик почувствовал, как Володька вздрогнул.

Они встали. Оказалось, что со страху удрали довольно далеко от поповского сада. Идти пришлось долго.

Наконец на четвереньках, осторожно, поднялись к лазу.

Там никого не было.

И в саду было тихо. Он будто вымер.

— Что же делать-то? — прошептал Володька.

— Может, его в плен взяли? Может, к попу уволокли раненого? — отозвался Костик.

— Вот что, — решительно сказал Стас. — Надо идти домой. К Ивану Демьяновичу. Всё ему рассказать. Надо Оську выручать.

— Ох, и будет же мне от папаши! — тоскливо протянул Володька.

— Перетерпишь, — сурово бросил Стас. — Это не шутки, когда в человека стреляют.

И все зашагали к дому.

Володькина тень с полной пазухой яблок смешно извивалась на дороге.

Будто идёт маленький пузатый человечек. Этакий коротконогий толстяк.

Это было смешно, но никто не улыбнулся. Было не до смеха.

Просто-напросто было страшно.

Наконец они пришли и… оторопели.

В Володькином доме горел свет.

Подозрительно: вокруг окна тёмные, а у них иллюминация. «Худо! Совсем худо, — подумал Костик. — Раненого Оську принесли. А может… а может, убитого!»

Сердце его сжалось от предчувствия беды.

Володька отвернулся и закрыл глаза. Костик со Стасом медленно, крадучись подобрались к окошку, осторожно заглянули.

То, что они увидели, ошеломило и озадачило их.

Посреди комнаты, голый, в чём мать родила, сидел на корточках Оська и мочил в эмалированном, синем в крапинку тазу зад.

Видно было, что он заливается горючими слезами.

Лицо его было перекошенное, красное, по щекам градом катились слёзы. Он мелко подрагивал, и вода в тазу плескалась, ходила ходуном.

Рядом стояла его мать с растерянным лицом, гладила Оську по голове и что-то приговаривала.

А на кушетке, подняв указательный палец, что-то назидательно говорил отец — серьёзный человек Иван Демьяныч.

Сперва Костик и Стас ничего не поняли. Переглянулись. И снова прилипли носами к стеклу. И вдруг Стаська отошёл от окна и спокойно сел на землю.

— Ты чего? — сердито спросил Костик. Стас только мотал головой и не отвечал. Наконец он, запинаясь, проговорил:

— Оська-то… отмачивает… соль вытаивает… Ему этот лохматый… солью в одно место всадил!

Костик вдруг почувствовал себя очень усталым — видно, такая уж была реакция на ночные страхи: ранен, убит… А тут вместо этого — голым задом в тазу с тёплой водой. Всё-таки самое страшное для человека — неизвестность, если у него есть хоть капля фантазии.

А во всём виноват, как выяснилось позже, был сам Оська. То ли побоялся броситься с разбегу в узкий колючий лаз, то ли замешкался — трудно сказать.

Скорее всего просто растерялся.

Сам он говорил, что ему груш стало жалко, мять он их не захотел.

Случилось так: когда он последним подбежал к лазу, то не нырнул сразу, как все, а забегал вдоль изгороди, засуетился и только потом встал на четвереньки, просунул осторожно голову и плечи в дыру и полез.

Когда подбежал сторож, то увидел выпяченный зад, нахально торчащий из живой изгороди.