Хозяин Проливов - Ольга Елисеева

— Там, в городе, среди наложниц царя Ликдамиса живет одна из наших девушек по имени Эсфар, — с глубокой скорбью продолжал когелет. — Прекрасная, как кипарис на склоне, и чистая, как лилия под сенью сада. Пастись среди ее ланит дано не каждому, но лишь царю…

— Постой, — оборвала Аврона гостья. — Разве ваш закон позволяет отдавать своих женщин мужчинам другой веры? Вы презираете Лунную Деву, которой посвящены город и храм внизу. Как эта Эсфар оказалась на ложе Ликдамиса?

— Мы маленький народ, — уклончиво ответил когелет. — Наши колена живут далеко друг от друга. Мы во всем зависим от милости тех, кто занимает земли в долинах. Важно иметь при них своих верных людей, которые предупредили бы нас в случае угрозы, а еще лучше отвели ее от наших голов.

— Разумно, — кивнула Бреселида.

— Эсфар давно удерживает своими нежными руками меч грозного Ликдамиса.

— Кто ей мешает держать его и дальше?

— Увы, ее время истекло, — протянул когелет. — Пока Эсфар была наложницей, ей не запрещали иметь свою веру. Но теперь Ликдамис желает сделать нашу девочку царицей, и ей придется исполнять грязные обряды храма. Мы не можем пойти на это. — Последние слова Аврон произнес жестко, почти жестоко. — У нее один выход — смерть.

— Но сама она слишком нежна, чтоб убить себя? — с легким презрением осведомилась Бреселида. — Поэтому понадобилась моя помощь?

— Наш закон запрещает самоубийство. — Лицо когелета оставалось каменным. — Бог дарует жизнь, и никто по своей воле не может от нее отказаться. Эсфар не посмеет наложить на себя руки, к какому бы позору ее ни принудили. А для нас убить соплеменницу — сосуд для семени колен наших — великий грех.

— Поня-я-ятно, — протянула Бреселида, обдумывая сказанное.

— Тебе это ничего не стоит, — продолжал уговаривать гостью Аврон. — Ты женщина-воин. Ведь ты сумеешь сделать это безболезненно?

— Я смогу убить ее так, что она даже не почувствует, — вздохнула Бреселида. — Если это единственное, что тебя беспокоит. Но не лучше ли девушке остаться жить? Она станет владычицей, матерью царских детей. Род Ликдамиса в этих местах могущественен…

— Молчи. — Аврон поднял руку. — Лучше ей трижды умереть бездетной, чем служить на алтаре, где приносятся жертвы не скотом и не овечьей кровью.

Бреселида пожала плечами. Все боги требуют крови. Чем алтарь в храме Серпа хуже каменной кладки на краю шелковичного сада за кладбищем, где рефаимы ежедневно сжигали свои приношения? А уж Ликдамис явно лучше любого из здешних пастухов. И все же… Босоногая замарашка с вершины горы, взятая в царский дворец, омытая в тончайших благовониях и укутанная в тончайшие египетские ткани, предпочитала смерть отказу от своего незримого Бога. «Легкую смерть», — Бреселида усмехнулась.

— Хорошо, Аврон, — сказала она. — Я сделаю то, о чем вы просите. Но мое дело — прежде всего.

Когелет склонил голову в знак согласия и исчез в темноте. Фарнак решил тоже выбираться. Он сделал несколько шагов по неверной кладке старой стены, и тут расшатавшийся камень сорвался у него из-под ноги. «Амазонка» вздрогнула и, обернувшись, вовремя схватила пастуха за запястье. Удержав равновесие, юноша оттолкнул ее руку и сам выбрался наверх.

— Не слишком ли у тебя царское имя? — крикнула ему в спину меотянка, когда пастух бросился бежать от нее, не разбирая дороги.

Лавка Хама вплотную примыкала к стене дворца. Оказавшись под плетеной ивовой крышей, Бреселида разом вдохнула пыль и закашлялась. В золотых лучах, бивших сквозь потолок, висели соринки и ворс от козьей пряжи. Сотница бесцеремонно пнула ногой несколько мотков с египетским льном, закрывавших лаз в стене. Хитрый торговец проносил через него самые изысканные ткани для наложниц царя. Эти птички из гарема платили золотом. Смуглые проворные руки Хама сдергивали то колечко с пальца, то сережку из ушка. Он знал цену своим товарам и ни разу не продешевил.

Просидев в дыре за мешками с шерстью до темноты, «амазонка» слышала, как уходил хозяин, гремя разболтанным засовом на дверях, как ночная стража за стеной протяжно кричала: «Спите спокойно!» Ей показалось, что в глубине лавки что-то шуршит. Сотница не без труда высунула голову из-за тюков и огляделась. Крысы, успокоила она себя.

По всем подсчетам, на улице была уже ночь, и женщина решила покинуть свое убежище. На четвереньках она поползла по лазу, то и дело, подворачивая ноги на осыпавшихся камнях, и не без труда выбралась с другой стороны. Ее вытянутые вперед руки ткнулись в колючий куст шиповника. Внутренняя стена дворца была густо увита плющом и другими ползучими растениями. Плети дикой розы свисали из всех щелей.

Располосовав рукав и оцарапав щеку, всадница кое-как выбралась на песчаную дорожку. Гарем спал в окружении сада. Впереди слабо плескал по камням фонтан. Резные деревянные решетки прикрывали окна и двери здания. Пробираясь вдоль высоких зарослей красного ревеня, Бреселида спугнула двух фазанов, и они с громким криком понеслись прочь. Рыба ударила хвостом. Раздался легкий звон золотых монет на дне.

Женщине показалось, что это не она виновата в ночном переполохе. Будто кто-то другой, более крупный и неумелый, шел за ней след в след, шурша травой и пугая задремавших обитателей. Но когда Бреселида обернулась, на дорожке за ее спиной никого не было. На всякий случай вытащив нож, всадница двинулась дальше. Справа к гарему примыкало белое строение бани. Там допоздна горели огоньки. В открытую дверь на улицу валили клубы пара. Эти молочно-белые облака казались настолько густыми, что сквозь них фигуры двигавшихся внутри женщин были едва различимы.

Пар поднимался вверх, не скапливаясь у пола, где оставался холодный воздух. Поэтому, согнувшись в три погибели, можно было незаметно проскользнуть через баню, лавируя между ногами купальщиц. Эти ноги всадница видела очень хорошо. Вон те толстые столбы в складках принадлежали банщице. Она ходила уверенно и покрикивала на остальных. Тоненькие девочки-рабыни без браслетов на щиколотках то и дело подносили деревянные ведра с водой.

В одном из углов с мраморной лежанки были спущены две изящные смуглые ступни с ухоженными ногтями и золотыми кольцами вокруг легких щиколоток. Женщина лежала, свесив вниз тонкую руку со змеевидным браслетом. А когда Бреселида проскользнула поближе, то различила большой бледный купол живота, на котором кожа казалась натянута, как на барабане. Купальщица дремала, положив голову на ладонь, и слегка всхлипывая во сне. У нее было детское лицо с тонкими чертами и длинным слегка крючковатым носом. Он портил ее, как и чересчур густые брови, но среди грубых тавриянок она выглядела настоящей жемчужиной.