В блеске огней (ЛП) - Глайнс Эбби

— Может быть, — усмехаюсь я, держась обеими руками за воздух, — А может бытья просто не могу встать.

— Может быть мне стоит упасть и присоединиться к тебе, — говорит он, не беря меня за руки, и подмигивает мне.

Я под кайфом, но я не на столько под кайфом, чтобы разрешить Коулу Сандерсу прилечь со мной. Он спал с огромным количеством девушек, так что у него должно быть целый букет заболеваний, передающихся половым путем. Ну уж нет. Я трясу головой и быстро встаю.

— Этому не бывать, — говорю я прежде, чем встать.

Он притворяется, что обиделся.

— Ах, Уилла, это так ранит меня.

Закатываю глаза, и хватаю свою выпивку.

— Ну уж не настолько больно, чем тот герпес, которым ты меня заразишь.

— ЗАТКНИСЬ! — Бо закатывается от истерического смеха, радуясь моему возвращению. Я присоединяюсь к нему, а за мной и Коул.

Жизнь забавная штука. Все так весело в ней. Мне это нравится. Я люблю травку и водку, и брата Бо.

Я люблю...

Затем крики Поппи заполняют воздух, а меня поглощает страх.

Я вскочила с кровати и прижала руку к сердцу, пытаясь успокоить дыхание. Крик все еще был со мной. В моей голове. Он останется там до тех пор, пока я жива. Слезы катили по щекам и спрятала голову в руки, когда боль снова пришла ко мне с этим ночным кошмаром. Я ненавидела вспоминания, но они все равно возвращались. Это было справедливо, за то, что я сделала.

Забыть, значит, жить дальше, и это было бы справедливо? Нет. Справедливости нет. И никогда уже не будет. Как и ничего снова не будет нормальным. Особенно я. Я была разбита, да так, что меня уже было не изменить. Мою жизнь всегда будет преследовать тень боли, вины, сожаления и потери.

Опустив руки, я стащила ноги с кровати и встала. Я должна была её увидеть. Запомнить её и позволить жгучей душевной боли существовать во мне. Сегодня я больше не усну. Я боялась закрывать глаза. Я не хотела видеть остальное. Я жила этим. Я очень сильно пыталась блокировать и развидеть это, но я не могла.

Это было в моей голове, врезалось, где-то глубоко во меня. Как и должно было быть.

Я открыла ящик комода и стала перебирать фотоальбомы, которые у меня там хранились, пока не нашла одну фотографию, которую я сохранила. Другие я уничтожила. Я уверена, что моя мать тоже их выбросила. Они мне все-равно были не нужны. Слишком много от них воспоминаний. А это все, что я могла вынести. Только одно фото.

Перевернув её, первое, что я увидела это морковного цвета волосы Поппи. Они дразнили небо, она мне улыбалась. А мои волосы были жутко смешными. Яркие цвета, в которые были выкрашены наши волосы, выходили за рамки отвратительных, но розовые помады и синие тени были лучше всего. Это было в прошлом году, вечер встречи после каникул, и это были наши наряды в стиле «восьмидесятых».

Наши матери выросли в восьмидесятых, поэтому они обе нам помогали подбирать гардероб. От нас было не оторвать взгляда.

Как бы классно мы ни были одеты, я не знаю, почему именно эту фотографию я выбрала. На фотографии было улыбающееся лицо Поппи, улыбка была на лицах у нас обеих. Это большее, что я помнила о Поппи. Смех и то чувство, будто у меня был человек, который обо мне заботился. Когда я покинула Лоутон в одиннадцать лет, я думала, что у меня больше никогда не будет друга.

А потом Поппи поделилась со мной бутербродом с арахисовым маслом, потому что моя мать забыла приготовить мне обед. Это была мгновенная дружба.

В моей груди все так сильно сжалось, до тех пор, пока там не осталась только одна боль. Слезы застилали глаза, я положила фото обратно в ящик и вновь прикрыла его фотоальбомами. Такой жизни у меня больше не будет. Такого смеха я больше не услышу. Даже сейчас, когда я улыбнулась, я чувствовала себя виноватой за то, что я смогла это сделать. Я не заслуживала улыбаться, не говоря уже о смехе. Больше никогда.

Я часто мечтала, чтобы я физически была лишена возможности смеяться или улыбаться. Мне нравилось это делать, но до тех пор, когда я вспоминала, почему я не должна была это делать. Вина поглощала меня. Это съедало меня изнутри. Это меня разрушало.

Оглянувшись в полной темноте, я представила, какая бы у меня была жизнь, если бы я моя мать не посылала за мной, если бы я осталась у Лоутоне. Вместо этого жить этой жизнью. Гуннер и Брэди, оба выглядели хорошо. Она не были неуравновешенными. В этом маленьком городке было безопасно. Но разве не было безопасно в том городе, в котором жила я?

Плохие решения можно принимать в любом городе. Как я. Я была частью плохого решения моей матери.

Она приняла это решение в маленьком городке, и я была ничем иным, как разочарованием.

Я буду востребован, когда придет время

ГЛАВА 14

ГУННЕР

Я остановился у двери отца, когда направлялся к завтраку. Она была закрыта, как всегда. Когда мне было пять, я хотел показать ему черепаху, которую я нашел и зашел в эту дверь без разрешения и предупреждения. Он разговаривал по телефону, когда я прыгал от счастья, переминаясь с ноги на ногу с захватывающей новостью о нашем новом домашнем животном.

Я пытался быть тихим пока он поговорит по телефону, чтобы я смог показать ему. Мисс Эймс была счастлива, когда я показал ей черепашку, поэтому я подумал, что возможно смогу осчастливить этим и своего отца.

Раньше я часто пытался это делать. Старался угодить этому человеку. Заставить его улыбнуться мне. За его вечными телефонными разговорами, у него была возможность похвалить меня, потому что я редко бывал спокойным ребенком. Когда он закончил разговор, он перевел на меня свои темные, карие, так отличающиеся от моих, глаза и с яростью посмотрел на меня.

— Почему ты здесь, Гуннер?

Я протянул свою черепаху, которую назвал Чарли Дэниелс, потому что мисс Эймс часто слушала музыку этого исполнителя, а мне нравилось танцевать под неё на кухне.

— Я нашел черепаху! — объявил я с большой гордостью.

Мой отец посмотрел на черепаху, а потом на меня. Правило заключалось в том, что я не должен был входить в его кабинет. Ему не нравилось, когда я так делал, в отличие от Ретта. Иногда я задавался вопросом, нравился ли я ему вообще.

Но я нашел черепаху, и он должен был её увидеть.

— Если ты еще раз войдешь в эту дверь без приглашения, я вышвырну тебя из нее и надеру тебе задницу. Ты понял меня? — он практически орал.

Но я его не совсем понимал. Он даже не познакомился с моей черепашкой. Поэтому я поднял её вверх. Да так, что мои локти оказались выше моей головы.

— Но я нашел черепашку, — воскликнул я, подумав, что он, может быть, пропустил эту информацию.

Мой отец потянулся к моим рукам взял из них черепаху, затем выбросил её в открытое окно, что располагалось за его рабочим столом.

— Вот. Иди ищи чертову штуку и убирайся из моего кабинета.

Я так и не нашел свою черепаху.

И я больше не назвал его отец или папа.

Человека, что находился за той дверью, я ненавидел. Я знал, в ответ он ненавидит меня, и только спустя время, я понял природу его ненависти. Однажды я попрошу назвать имя моего настоящего отца.

Я бы хотел носить его фамилию. И больше не заботиться об имени, которое все контролирует в этом маленьком городке. Я не стал бы жить здесь слишком долго. Когда я закончу школу, я заберу свои деньги и уеду. И никогда не вернусь.

Кроме, может быть, вечеринки по поводу похорон этого человека.

Когда я вошел в кухню в ней вновь пахло кексами, беконом и кофе. Мои родители никогда не заходили за едой на кухню. Они сидели за столом в столовой, а мисс Эймс подносила им еду. Я же всегда ел здесь, с Уиллой, в детстве, мне нравился тот маленький круглый столик, за который я усаживался, всякий раз, как я сюда входил.

— Доброе утро, мальчик, — сказала Мисс Эймс с настоящей любовь в голосе, — Ну вот ты и пришел. Ты опоздаешь. Я налила кофе в твой термос, положила два черничных пирога и несколько кусочков бекона. Не ешь и не веди машину одновременно. Просто быстро поешь, а потом поедешь.