Пляж острых ощущений - Ольга Степнова

Я зажмурился и сосчитал про себя до десяти просто затем, чтобы не вмазать Барсуку в морду.

— Эх, Бизя, говорила я тебе, что нужно настучать по мозгам Михальянцу и попытаться найти того типа из клумбы, которому ты подарил свой пиджак! — послышался голос Элки.

Я открыл глаза и уставился на нее. Она задумчиво разминала в пальцах очередную свежую сигарету.

— Пожалуй, я с вашего разрешения пойду, — обратилась она к майору. — У меня сегодня очень трудный день. В наш город приезжает Юлиана Ульянова, и я должна ее встретить.

— Что вы говорите?! — вдруг чрезвычайно оживился и потеплел взглядом Барсук. — Юлианочка приезжает в наш город?

— А вы ее знаете? — удивилась Беда.

— Да кто же не знает Юлиану Ульянову? — удивился майор. — Самая знаменитая русская в Голливуде! Моя дочка ее обожает. И, кстати, она родом из нашего города! Сможете организовать автограф?

— Запросто, — кивнула Беда и направилась на стоянку к «Харлею».

А я…

Я решил, что права была Элка. Как всегда, абсолютно права. Во-первых, я должен найти Михальянца и пощупать его за наглое рыло. Во-вторых, нужно попытаться отыскать истину в череде загадочных убийств, а то неровен час, предстану перед Барсуком у тела под номером четыре. Если что-то начинает происходить в вашей жизни с настойчивой регулярностью, нужно задуматься и постараться понять, отчего это происходит.

Я поднял с земли Элкин окурок, с наслаждением вдохнул его запах, и предложил майору и его парням пройти на пляж, чтобы посмотреть вещи жертвы, оставленные на лежаке. Майор согласился без особого энтузиазма. Версия, что внук Сазона Сазонова — маньяк-молоточник, нравилась ему больше, чем та, что он просто спасатель на пляже.

Когда оперативники уехали, забрав с лежака одежду, я понял, что настроение мое окончательно испорчено. Глядя, как легкомысленные женские вещички оперативники складывают в пакет, я отвернулся, и оглянулся только тогда, когда машина скрылась из виду.

На пляж уже начали подтягиваться любители утреннего купания и нежаркого солнца. Вчерашней непогоды как не бывало — небо было чистое, море спокойное, а ветерок лишь слегка ласкал все, к чему прикасался.

Я подумал, что нужно бы сходить в вагончик, взять бинокль и приступить к своим обязанностям, но понял вдруг, что сил моих моральных никаких нет. Перед глазами стояла лежащая на земле женщина с окровавленным затылком и из последних сил пытающаяся уползти от своей смерти. А еще эта красная цифра три на узкой, бледной ладони…

Сообразив, что толку от меня как от спасателя сейчас никакого не будет, я разделся и зашел в воду. Не знаю, сколько времени я проплавал. Ограничительные буйки остались далеко позади, а я все плыл и плыл, думал и думал. О чем? А черт его знает, о смысле жизни, наверное. О том, что никто не вправе посягать на жизнь другого, а уж тем более нагло нумеровать свои жертвы, беря на себя тем самым роль палача.

Палача?! Эта мысль понравилась мне. Ведь просто убийца, даже если это маньяк, вряд ли будет с такой настойчивостью ставить порядковые номера на ладонях жертв. Кто-то пытается этим сказать, что первый наказан, и второй наказан, и третья от наказания не ушла… И красный цвет не случаен — цвет крови и мести, а может, и кровной мести? На месте майора Барсука я бы очень задумался, не были ли связаны чем-то между собой все эти три жертвы. Может, есть какая-то логика в том, что убивали именно их? А если есть логика, то можно не допустить четвертой проломленной головы. Впрочем, это были не такие уж оригинальные мысли, чтобы они не пришли в голову старому оперу Барсуку. Надеюсь, он с этим делом справится быстро.

К берегу я вернулся, когда солнце жарило уже вовсю, а на пляже не было и сантиметра свободного места. Началась обычная дневная суета и толкотня.

По пути к вагончику я встретил пляжную медсестру Ирку. Как правило, она появлялась в медпункте редко и обычно была без работы. Иногда ее просили измерить давление, или дать таблетку от головы, в остальное время она гоняла чаи, купалась и загорала.

— Странно, — сказала мне Ирка, — а я думала, ты в вагончике развлекаешься. Там такой визг стоит! Между прочим — женский.

Я бросился к станции в полной уверенности, что пьяный матрос Ленька затащил в вагончик бабу и хорошо, если не против ее воли.

Открыв дверь, я оторопел.

Леньки в вагончике не было, и бабы тоже никакой не было. Зато разгром стоял потрясающий. Вся нехитрая моя посуда валялась на полу и только электрический чайник лежал на кровати, с которой были содраны все постельные принадлежности. Вода из его носика грустно капала сквозь железную сетку на пол, где образовалась уже приличная лужица. Скомканное одеяло Эверестом возвышалось на столе, простыней была обернута табуретка. Пол ровным слоем покрывали сахар, чай, кофе и геркулес, который я держу на случай внезапного приступа голода. К тому же на полную мощность был включен кондиционер, поэтому отдельные хлопья моей любимой крупы водили в воздухе веселые хороводы. Куцая шторка, прикрывавшая маленькое окошко, была сорвана и затолкана в мою любимую пол-литровую кружку, чудом устоявшую на краю стола. Но самое поразительное было то, что все мои шмотки — рубашки, шорты и майки были связаны между собой в художественную гирлянду, которая тянулась от спинки кровати к потолку, где она крепилась самым непостижимым образом.

Сначала я решил, что на мое жилище напал шизофреник. Нужно обладать очень извращенным сознанием, чтобы потратить так много времени на создание такого безумного интерьера и при этом ничего не украсть. Но тут откуда-то сверху мяукнула кошка. Я задрал голову и увидел, что она висит, зацепившись когтями за потолочное перекрытие.

Я слышал, что некоторые животные не переносят одиночества и развлекают себя в квартирах как могут, но чтобы кошки вили гирлянды из шмоток!

— Сволочь, — сказал я кошке. — Дрянь. Вот именно поэтому ты и бездомная.

Что-то зашевелилось в углу, я обернулся и тут все понял.

Под рукомойником, в раковине, на вмятой туда подушке, сидела обезьяна. Она строила рожи и теребила хвост. На ее упитанной заднице красовались мои солнцезащитные очки.

— Убью! — крикнул я и бросился к обезьяне, но она перелетела на стол, плюхнулась в самый центр смятого одеяла и с первобытным задором похлопала себя по жирным ляжкам. Я прыгнул к столу, сшибив по дороге с грохотом табуретку и запутавшись ногами в гирлянде из тряпок, но мерзкая тварь уже кривлялась вовсю на кровати, подпрыгивая на пружинистой сетке. Я ломанулся к ней, больно ударившись о железную спинку, но поймал руками лишь воздух. Мартышка повисла на потолке, уцепившись непонятно за что двумя лапами — передней и задней. Она сильно раскачивалась и гнусно орала. Кошка с потолка бесследно пропала.

Я чуть было не прыгнул и на потолок, по вовремя понял, что это смешно — соревноваться в ловкости с обезьяной. Я всего лишь бывший десантник, а она — опытная мартышка черт знает в каком поколении. Я вдруг припомнил, что зовут ее Яна, и, вроде, она беременна. Я выключил кондиционер и присел на кровать.

— Яна, хорошая девочка, а ну-ка иди сюда, — запыхавшись, позвал я ее по-хорошему, но она только увеличила амплитуду своих раскачиваний и завизжала бабьим пронзительным визгом. Я понял, что готов даже приютить бездомную кошку, только не этого черта в красной жилетке. Представить не мог, что у Элки хватит ума запереть в вагончике обезьяну. И совсем позабыл, что пацан…

Я вылетел из вагончика. Штырь, на котором я подвесил корыстного мальчика, был пуст. Кроме таблички «Спасательный пост» на нем ничего не было. Поганец удрал, а скорее всего, его кто-то снял, пожалев бедного ребенка.

Я вернулся в вагончик, не зная, как поступить. Выход мне виделся только один: раскрыв нараспашку дверь, я сел на стул и стал ждать, когда мартышка решит выскочить на свободу. Но она спрыгнула с потолка на пол, и стала пригоршнями собирать рассыпанные продукты, играя ими, словно ребенок в песочнице.

Я больше не делал попыток ее поймать. Я сидел и чувствовал себя полным кретином. Где-то орала кошка, она тоже не спешила покидать мое разгромленное жилище.

В таком положении меня застал матрос Ленька, соблаговоливший вдруг появиться на рабочем месте. Он был свеж и практически трезв.

— Ого, — сказал Ленька, почесав белобрысый затылок. — Наше суденышко потрепал шторм? — Он любил образно выражаться.

— Нет, наше логово разгромила паршивая обезьяна. — Я вкратце рассказал ему, что случилось.

— Слушай, а ведь обезьяны дорого стоят, — оживился вдруг Ленька. — Хочешь, я найду покупателя?

— Лучше найди того пацана, — посоветовал я. — Может, он уговорит ее отсюда уйти.

— Я думаю, пацан обезьяну украл. Ее содержание недешево стоит. Вряд ли он в состоянии ее прокормить. Слушай, давай я мартышку продам, а выручку мы пополам поделим!