Дырчатая Луна - Владислав Крапивин

Проводив Ашотика, Лесь вернулся домой и забрался на пологую крышу пристройки. Волнистые плитки оранжевой черепицы были теплыми от солнца и пахли, как печные кирпичи. На крыше стояла похожая на скворечню будочка из досок. В ней Лесь хранил кое-какое имущество.

Лесь приспособил к двухметровой рейке маленький блок, пропустил через него веревку. Прибил рейку к стене будки – получилась мачта. На нее Лесь поднял желтый с черным кругом флаг. С моря потянул ветерок, флаг шевельнулся, хлопнул.

Звякнула калитка, сипло тявкнул Пират. Лесь глянул вниз. В калитке стояла Гайка с большущей книгой под мышкой. Пирата Гайка не боялась, тем более что он уже махал хвостом. Гайка смотрела вверх на Леся. Чуточку виновато.

– Я… вот… нашла тот самый словарь. Где про гульку.

– Забирайся сюда, – велел Лесь. Он не удивился, что Гайка пришла. Она обрадованно полезла по приставной лестнице. Лесь потянулся навстречу, ухватил пудовый том.

– Как ты его дотащила?

– Да не так уж трудно… Трудно было ваш Шлюпочный проезд найти. Здесь все такое запутанное.

– Это с непривычки, – снисходительно сказал Лесь.

– Ага… – выдохнула Гайка.

Она теперь была не в школьном платьице, а в красно-белом клетчатом сарафанчике, и Лесь подумал, что в этом наряде Гайка еще симпатичнее. Впрочем, подумал мельком. Больше самой Гайки его интересовал словарь.

– Где тут про гульку?

– Сейчас… Это будто специально про тебя, я же говорила… – торопливо улыбалась Гайка. – Вот… – Она развернула книгу, где была сделана закладка. – Смотри.

Лесь прочитал: «Гулькин… С гулькин нос – очень мало, ничтожное количество (от ласкового названия голубя – гуля, гулька)».

– «Ничтожное количество»… – обиженно хмыкнул он.

– Но ведь не прыщ и не шишка! Это же с голубем связано, а голубь – он красивый… ой! – Она засмеялась. Лесь тоже, потому что получилось как по заказу – хлопая крыльями, сел на рейку с флагом голубь – сизый житель окрестных пустырей. Поворковал, глянул на Леся и Гайку по-хорошему и улетел…

Они поболтали немного о том, о сем, а потом Лесь показал Гайке инкубатор. После этого повел ее в дом и познакомил с Кузей. Кузя добросовестно продемонстрировал свои таланты. И наконец дружески прыгнул Гайке на плечо. Она вздрогнула.

– Не бойся, – сказал Лесь, – не кусается.

– А если током щелкнет?

– Хорошего человека не щелкнет!

– Разве он знает, кто хороший, а кто нет?

– Чувствует… Ты ведь не хочешь ему вреда?

– Нет… Только он лапками щекочет. Когда у меня будет свой, я привыкну.

Тут Лесь погрустнел и озаботился. А Кузя прыгнул с Гайкиного плеча в сандалию на стене. Гайка похвалила:

– Какой уютный дом ты ему придумал.

– Я не придумывал, это он сам выбрал. А сандалета была еще раньше прибита, год назад.

– Зачем?!

– Ну… такой у меня обычай. Как лето кончается, я изношенную сандалию прибиваю над кроватью. Двадцать первого сентября. Это осеннее равноденствие и мой день рождения…

– Ой, а я тоже в сентябре родилась, только раньше, четырнадцатого!.. Лесь, кузнечик выведется к четырнадцатому?

– Нет, наверно, не успеет, – бормотнул Лесь.

– Ну, ничего. А насчет сандалии ты здорово придумал. Лето будто прилипло к стенке.

Лесь повеселел:

– У меня про нее даже стихи сложились:

Мне вот этаСандалетаПомогаетПомнить лето…

– Молодец какой! – восхитилась Гайка. – Ты часто стихи сочиняешь?

– Никогда в жизни! Это один раз, случайно.

– Все равно молодец… А почему это Кузя спрятался?

– Застеснялся… Гайка, пойдем на крышу, там ветерок.

Флаг по-прежнему полоскал на ветерке.

– Лесь, ты зачем его поднял? Для красоты?

Лесь пошевелил на босой ноге пальцем с желтой ниткой.

– Нет. Не для красоты…

Гайка проговорила неуверенно:

– Получается, что ваш дом как корабль, который все время меняет курс влево.

– Дело не в этом, – рассеянно отозвался Лесь.

– А в чем?

Лесь смотрел на крышу сарая, где сиял никелированным ободом отражатель. Гайку все больше тревожило его молчание.

– Ты… почему ничего не говоришь?

Тогда Лесь ответил насупленно и решительно:

– Я тебя обидеть боюсь, а сделать ничего нельзя.

– Что… нельзя? – по-настоящему перепугалась Гайка.

– Я тебе обещал желтого кузнечика. А это не получится. До равноденствия успеет вывестись всего один, и я должен отдать его… другому человеку.

– Какому человеку? – прошептала Гайка.

– Одному мальчишке… Так получилось…

– Ну-ка расскажи, – потребовала Гайка и сама удивилась своему решительному тону.

Лесь послушался. Рассказал про Ашотика.

– Сама видишь, Гайка, ему кузнечик нужнее.

Гайка притихла, сидела печальная.

– Обиделась, – вздохнул Лесь. Печально, однако без мысли изменить решение.

– Ничуть, – искренне сказала Гайка. – То есть я обиделась, только не на это.

– А на что?

– Ну… на то, что ты подумал… будто я могу обидеться. А я же понимаю.

– Хорошо, что понимаешь…

– А ты… вообще глупый, – чуть слышно выговорила Гайка.

– Отчего же?

– Оттого… – Гайка заскоблила черепицу краем босоножки. – Дело разве в кузнечике?

– А в чем? – И у Леся затеплели уши. Он прочитал ответ в ее ускользнувшем взгляде: «В тебе дело. Лишь бы ты не расхотел со мной дружить».

– Весной и летом я тебе выведу хоть целый табун, – неуверенно пообещал он. – Когда солнце опять наберет силу.

Это было неразумно: ведь Гайка сию минуту сказала, что дело не в кузнечике. Сообразив про такую несуразность, Лесь смутился еще больше. Но тут же – по своей привычке высказываться бесхитростно – спросил:

– Ты, наверно боишься, что если я решил отдать кузнечика другому, то, значит, мне на тебя наплевать, да?

Гайка снова кинула в него боязливый взгляд: «А тебе… не наплевать?»

Лесь объяснил серьезно, весомо так:

– Мы же договорились на берегу, что теперь как родственники.

Гайка повела облупленным плечом:

– Ну и что… родственники. Они ведь не друзья, они всякие бывают. Например… как твоя тетя Це-це… – И выдохнула со смесью ужаса и храбрости: – Нет уж, я так не хочу…

– Так и не будет. Она – просто тетя, а я тебе… ну, почти что родитель. Разве забыла?

– Родители у меня давно есть, – уже без стеснения, просто с грустью сообщила Гайка. – А вот друга… ну, такого, самого-самого… никогда не было. Ни среди девчонок, ни среди мальчишек.

Лесь не отвечал, глядя с крыши в дальние дали, на морской горизонт. Но Гайка теперь чувствовала, что он не отгораживается от нее. Он прислушивается – и к ней, и к себе. И совсем перестала бояться своей откровенности.

– А у тебя… такой друг есть?

Лесь мотнул головой – так, что белые волосы разлетелись над ушами.

– «Самого-самого» нету… Я его только во сне видел.

– Расскажешь? – шепотом спросила Гайка. Она сидела на черепице в сторонке от Леся, а теперь придвинулась вплотную.

Было солнечно и спокойно, морской ветерок дружески обвевал Леся, и Гайка была славная, и все вокруг было хорошо. И Лесь подумал, что отчего бы и не рассказать про это?

– Это такой сон… Я его видел много раз. Он – про город. Город этот похож на наш, только… ну, не совсем похож. В нем полно загадок, закоулков и всякого такого… А на площадях растут среди камней большие синие цветы… А кое-где вместо улиц каналы, и туда с моря заходят теплоходы, и часто даже не поймешь, где дома, а где корабельные рубки… А народу немного, поэтому в городе всегда спокойно…

Гайка сдержанно дышала у его плеча. Лесь продолжал:

– Мне всегда снится сперва утро. Тихое, раннее. И вдруг раздается музыка. Переливчатая… Знаешь, есть такой инструмент – флейта?

Гайка кивнула.

– Она хорошо так играет, – шепотом рассказывал Лесь. – Музыка эта – старинный марш. Не парадный, а такой… ну, немного печальный. В маршах есть средняя часть, она не боевая, а… словно передышка для отдыха.

– Я знаю. Кажется, это называется «анданте модерато». Мы учили в музыкальной школе, только точно я не помню…

– Хорошее название! – обрадовался Лесь. – Неважно, что не помнишь точно, пусть будет «анданте модерато». Правильно я сказал? Ну, вот… Значит, раздается такая музыка, а потом появляется мальчик. Это он играет на флейте. Идет по лестнице, по улице. А из калиток и переулков к нему сбегаются ребята: кто с трубой, кто с контрабасом, кто с барабаном. И наконец получается целый оркестр. И марш теперь уже веселый. Утренний марш. И они шагают с ним через весь город.

– Куда? – прошептала Гайка.

– Не знаю… Просто такой обычай. Они будят город. И люди смотрят на них из окон и с тротуаров, и всем хорошо…