То, что скрыто - Хизер Гуденкауф

Выйдя за порог, подставляю лицо прохладному ветерку. Добираюсь до машины и сажусь в салон. Я знаю, что в таком состоянии садиться за руль нельзя. Голова у меня тяжелая; я кладу ее на руль и закрываю глаза. Все детство учителя спрашивали: «Ты ведь сестренка Эллисон Гленн, да?» Нас с Эллисон вечно сравнивали, и сравнение было не в мою пользу. Я была совсем не такая умная, спортивная, общительная (нужное подчеркнуть), как моя сестра.

Нет, я не такая, как она. Мне хочется закричать: «Я – не моя сестра!» Я совсем на нее не похожа и никогда не стану ею. Но, как бы я ни лезла из кожи, как бы далеко ни заехала, Эллисон всегда рядом. Все всегда возвращается к Эллисон.

Эллисон

Среди ночи я все еще гадаю, откуда все узнали, что ребенок мой. Кто-то, должно быть, вызвал полицию – и это точно не я. В глубине души я понимаю, что полицию вызвала Бринн, хотя и не верится, что ей хватило смелости снять трубку. Бринн самостоятельно даже пиццу по телефону заказать не могла. Прошло пять лет, а мне по-прежнему не верится, что она в ту ночь вызвала полицию.

Прошло странное оцепенение, которое я почувствовала за день до того, после родов, и сменилось жгучей болью, от которой на глаза наворачивались слезы. Бринн погладила меня по лицу.

– Элли! – кричала она.

Я отдернулась. Мне было так плохо, что казалось: если до меня кто-нибудь дотронется, я вспыхну. Я знаю, я отстранилась от Бринн и ранила ее в лучших чувствах. Она всегда была очень обидчивой, ранимой. Как ни странно, я могу понять, почему она сделала то, что сделала. То, что ей пришлось вынести, – невыносимо даже для сильной, взрослой женщины. Что уж говорить о пятнадцатилетней девочке, да еще такой, как Бринн! Я молилась, чтобы она, ради ее же пользы, никому не призналась в том, что принимала у меня роды. Зачем нам обеим попадать в беду, зачем ей страдать из-за того, в чем виновата я одна. С трудом усаживаясь на заднее сиденье полицейской машины, я слышала вдали судорожные рыдания Бринн.

С тех пор я не видела ее и не разговаривала с ней.

В машине я потеряла сознание, и меня отвезли в больницу, где наложили тридцать швов. Следующие три дня я провела под капельницей с антибиотиками. Отношение ко мне врачей и медсестер стало чем-то новым. Обо мне заботились как положено; они вели себя деловито и профессионально. Но никто ласково не гладил меня по голове, сестра не клала прохладную ладонь на мой разгоряченный лоб, не взбивала мне подушки. На всех лицах я читала одно: гнев и отвращение. И страх. Мой арест потряс родителей; первый шок вскоре сменился гневом.

– Это нелепо! – прошипела моя мать, когда женщина-следователь, пришедшая допросить меня в больнице, спросила, я ли бросила новорожденную девочку в реку.

Я промолчала.

– Эллисон, – сказала мать, – объясни им, что они ошибаются!

Я по-прежнему молчала. Следователь спросила, почему у нас в гараже в мусорном контейнере лежат окровавленные простыни. Я не ответила. Она спросила, почему я едва не разорвалась пополам, почему у меня набухла грудь и из нее сочится молоко.

– Эллисон! Скажи, что ты этого не делала! – приказал отец.

Наконец я подала голос:

– Наверное, мне нужен адвокат.

Следователь пожала плечами.

– Да, наверное, об адвокате стоит подумать. Мы нашли плаценту. – Я сглотнула слюну и посмотрела вниз, на свои руки. Они распухли и отекли; стали как будто чужие. – В наволочке, на дне мусорного контейнера. – Она обернулась к отцу: – В вашем контейнере для мусора. Так что… звоните адвокату! – На пороге она повернулась ко мне и негромко спросила: – Она плакала, Эллисон? Твоя дочь плакала, когда ты бросила ее в воду?

– Убирайтесь! – завизжала мать. В тот миг она была так не похожа на себя – всегда собранную, всегда деловитую. – Убирайтесь отсюда, вы не имеете права! Вы не имеете права врываться сюда, обвинять и оскорблять нас!

Следователь хмыкнула и кивнула в мою сторону:

– Она не выглядит такой уж оскорбленной!

Чарм

Гас стремительно слабеет.

– Где малыш? – спрашивает он, когда Чарм приезжает домой после практики в больнице.

– Он жив и здоров, – уверяет она. – Попал в очень хорошую семью. Они о нем заботятся.

В дверь звонят. Чарм снимает с плиты кастрюлю с картофельным пюре и идет открывать. На крыльце стоит Джейн; ее черные волосы стянуты в «конский хвост». Она держит медицинский саквояж, который называет «чемоданчиком фокусника».

– Привет, как делишки? – спрашивает она, входя в дом. – Совсем осень, да? – Она слегка вздрагивает от холода; Чарм берет у нее пальто.

– Да, а ведь сейчас только конец августа. У нас все неплохо, – отвечает Чарм. – Гас в соседней комнате, смотрит телевизор.

– Ага! Пища для ума! – смеется Джейн.

Чарм пожимает плечами:

– Телевизор помогает скрасить время.

– Как он? – спрашивает Джейн уже серьезно.

– Так себе. В какие-то дни лучше, в какие-то хуже.

– А ты? Как идут занятия? Осваиваешь нужные манипуляции? Получается? Тебе всего двадцать один год, а работы много – ведь ты и учишься, и ухаживаешь за своим стариком.

– Не называй Гаса стариком, ты оскорбишь его в лучших чувствах. Ничего, справляюсь. – Чарм слегка настораживается. Она понимает, куда клонит Джейн. Почти всякий раз, как она приходит, Джейн заводит разговор о больнице или квалифицированной сиделке. – Я звоню ему по три раза в день, а в обед заезжаю домой проведать.

– Знаю, знаю. – Джейн поднимает руку, чтобы успокоить Чарм. – Ты молодец. Просто не забывай, что есть много вариантов и выходов из положения. Дай мне знать, если увидишь, что Гасу становится хуже, или если поймешь, что без помощи уже не обойдешься. Хорошо? – Джейн смотрит ей прямо в глаза.

– Хорошо, – отвечает Чарм, понимая: Гас не вынесет, если его увезут из дома.

– Позавчера я видела твою маму, – как бы между прочим говорит Джейн, оглядывая кухню.

Чарм понимает, что в обязанности Джейн как медицинского работника входит проверять, получает ли Гас необходимый уход. Она совсем не волнуется – в доме чисто, и она всегда заботится о том, чтобы в холодильнике была еда.

– Вот как? – отвечает Чарм, как будто ей все равно. Но она внимательно слушает. Ей интересны любые обрывки сведений о матери.

– Да, я видела ее в «Уол-Марте» в Линден-Фоллс. Она хорошо выглядит. Сказала, что работает официанткой в «О’Рурке».

Чарм молчит. За много лет мать сменила массу мест работы; вряд ли и в «О’Рурке» задержится надолго.

– Она по-прежнему с тем типом, Бинксом.

– Это пока, – с горечью отвечает Чарм.

– Она спрашивала о тебе. Я сказала, что у тебя все замечательно, – мягко продолжает Джейн.

– Она могла бы и меня саму спросить, легко ли мне управляться одной. Она ведь знает, где я живу. Сама прожила здесь достаточно долго, могла бы и запомнить.

– Она еще спросила, нет ли у тебя вестей о твоем брате, – нерешительно добавляет Джейн.

– Нет, – осторожно отвечает Чарм. – Я много лет ничего о нем не знаю. По последним сведениям, он торгует наркотиками и вообще связался с криминалитетом.

– Ты и правда молодец, – снова говорит Джейн. – Держись! Скоро ты закончишь колледж и сможешь начать самостоятельную жизнь. – Она вешает сумку на плечо и кричит Гасу: – Гас, пришла женщина твоей мечты! Ну-ка, выключай свой зомбоящик!

Из соседней комнаты слышится смех Гаса; он щелкает пультом и выключает телевизор.

Чарм видит, как нежно и заботливо Джейн обращается с Гасом. Впрочем, точно так же Джейн обращается со всеми своими пациентами. Гасу она делает уколы обезболивающего и ухитряется его развеселить, несмотря на боль, которую не заглушает и морфин. К Гасу она относится очень уважительно и, что очень важно, не унижает его достоинства. В конце концов, кроме достоинства, у него ничего не осталось. Он знает, что скоро умрет, но Джейн облегчает ему уход. Она разговаривает с ним так, словно он по-прежнему тот человек, которым он себя помнит, – пожарный, уважаемый член общества, хороший друг и сосед.

Чарм вздрагивает. Вдруг кто-то выяснит, что они сделали пять лет назад? Если кто-нибудь узнает, что она нарушила закон, о том, чтобы стать медсестрой, можно забыть.

Чарм хочет стать такой же, как Джейн. Она надеется, что такая возможность ей представится.

Бринн

Я просыпаюсь вся дрожа. Стекла в машине запотели; я не сразу соображаю, где нахожусь. Вытираю окошко тыльной стороной ладони. Небо черное; оказывается, моя машина так и стоит у дома Мисси. Свет в ее окнах не горит, на улице никого нет.

Шея у меня затекла, потому что я заснула, уронив голову на руль; во рту пересохло, как будто его набили ватой. Я вспоминаю вчерашний вечер. Ну и дура же я – вообразила, будто мной может заинтересоваться мальчик! Мной как таковой. Я думала, что, уехав из Линден-Фоллс, я смогу начать жизнь заново на новом месте, где никто не знает, кто я и откуда… и кто моя сестра. Но я заблуждалась.

Я включаю зажигание и врубаю печку на полную мощность; в лицо мне бьет струя теплого воздуха. На часах полчетвертого. Надеюсь, бабушка не ждет меня, изнывая от беспокойства. Пытаюсь прикинуть, успела ли я достаточно протрезветь и что лучше – вернуться домой или позвонить Мисси и напроситься к ней переночевать. Правда… как я буду смотреть ей в лицо? Как объясню, почему я сбежала с вечеринки? Начинается все то же самое, что было в Линден-Фоллс. Вон идет Бринн Гленн! Та самая девочка, чью сестру посадили за то, что она утопила новорожденного младенца.