Первый эйдос - Дмитрий Емец

– Ты никогда не обращал внимания, что дети на улице в большинстве случаев замечают только детей, а собаки – собак? – спросила она у Антигона.

Кикимор важно подумал и высказался в смысле, что не обращает внимания на всякую ерунду. Он-де верный раб, только о госпоже и беспокоится и вообще при исполнении. Мог бы иногда хоть пинка получить от хозяйской щедрости, да разве дождешься? Вместо пыток тебя же еще и на плечах катают! Просто тьфу-ты-ну-ты, кобылица инфантильная, а не хозяйка! Не сегодня-завтра позволит прыгать у себя на голове и улюлюкать!

Это был уже перебор. Возмущенная такой наглостью, Ирка чуть присела, резко выпрямилась, отпустила ноги кикимора, и Антигон ласточкой улетел в кустарник. Ирка понадеялась, что, треснувшись о землю, он испытал глубокое нравственное удовлетворение.

Пять минут спустя валькирия-одиночка была уже у Бабани. Обычно она заходила к ней регулярно, раза два в неделю, и проверяла, устойчив ли морок и все ли хорошо у самой Бабани. Выбрасывала испортившуюся еду, мыла тарелки (чаще посудомойкой или, скорее, «посудомоем» становился Антигон), стирала пыль с монитора, меняла лежащую на кровати книгу, проверяла заклинание. При этом Ирка ловила себя на том, что старается появляться дома именно тогда, когда шанс застать там Бабаню минимален.

«Свинья я. Натуральная, свинская свинья с хрюндельским пятачком», – думала она и клялась себе, что в следующий раз обязательно придет, чтобы застать бабушку дома.

Ей тяжело было встречаться с Бабаней, как вообще тяжело встречаться с теми, перед кем мы виноваты. Бабаня всегда была ласкова с ней и предупредительна, всегда весела, много шутила, однако Ирка ощущала, что это юмор сапера на минном поле. Смеется-то он смеется, да только вот что-то не верю, как говорил режиссер Станиславский, верный друг и товарищ Немировича-Данченко.

С каждым годом Бабаня понемногу сдавала. Сетка морщин под глазами, прежде едва заметная, теперь была вполне очевидна. Да и походка изменилась. Правда, порывистость осталась, но и она была уже не та. Если раньше порывистость шла от тела, то теперь от ума. Бывало, Бабаня начнет что-то делать, например, убирать – и вдруг замрет, как кошка, услышавшая непонятный звук, и долго стоит в странной задумчивости, пустыми глазами уставившись в стену.

«Эх, если бы можно было ей рассказать!» – думала Ирка. Да только что тут расскажешь и, главное, как? «Бабушка, я уже не калека. Я валькирия, я на службе у света. Правда, меня теперь, понимаешь, могут убить и я сама иногда убиваю – нет, какой пистолет, копье! – зато с ногами все в порядке. С тобой я больше жить не могу, и ты, пожалуйста, ко мне не приходи, а то у меня слуга-мазохист, и живу я в лесу, и вообще у меня некромаги порой гостят».

Не правда ли, полный бред? И этот бред, в случае если Бабаня в него хоть немного поверит, будет стоить ей жизни. Ирка все никак не могла простить себе, что в прошлую их встречу назвала Мефодию свое имя. Только имя, которое он, к счастью, не связал с той, кто его носит.

«Ирка… ну что Ирка? Мало ли на свете Ирок? Разумеется, он не смог узнать в той Ирке-с-коляски валькирию. И хорошо, что не смог, а то мраку срочно пришлось бы выпекать себе нового наследника».

Ирка разгреблась в комнате и отправилась на кухню. Стол был завален журналами мод и выкройками. Ирка прошлась по кухне, зачем-то закрыла и открыла кран и потянула дверцу холодильника. В холодильнике был обычный задумчивый беспорядок. В литровых банках и бесконечных маленьких кастрюльках томились остатки позавчерашнего супа, вчерашней лапши, куски воскресной курицы, субботнего рагу, и так до бесконечности. В открытой банке с вареньем уже появилась белая, очень уютная плесень. Сложно сказать, зачем Бабаня все это накапливала. То ли готовилась к войне, то ли у нее рука не поднималась все это вылить. Хотя возможна и третья версия: Бабаня слишком редко бывала дома, чтобы всерьез заняться обустройством быта.

Увидев банку с вареньем, Антигон заволновался. Его грушевидный нос прогнулся, как резиновая игрушка, заиграл. Розоватые тени мешались с лиловыми.

Ирка прищурилась.

– Только попробуй! – предупредила она.

Антигон затравленно уставился на нее. Его страдающий взгляд говорил, что именно об этом – попробовать – он и мечтает.

– Сорвешься – предупреждаю: целую неделю ни одного пинка! Буду называть тебя «умницей» и «рыбкой». И еще «симпатичной лапочкой»! – предупредила Ирка.

«Симпатичная лапочка» прозвучало грозно, как щелчок бича. Антигон передернулся от омерзения и с силой захлопнул дверцу холодильника.

– Потопали отсюда, мерзкая хозяйка! И побыстрее! – сказал он.

– Правильно, – одобрила Ирка. – Мало-помалу ты приближаешься к идеалу образцового гостя.

– Че?!! – спросил Антигон подозрительно.

– Ну как же? Помнится, Меф рассказывал о своем дяде. Тот рассуждал, что идеальный гость – это гость, который пригласил себя сам и принес с собой еду. Потом убрался в квартире хозяина, сам с собой поговорил в конспективном режиме, скромно поцеловал хозяина в щеку, потряс лапку и исчез. Полное гостевое самообслуживание.

Антигон даже не улыбнулся, лишь неодобрительно фыркнул. Чувство юмора у кикимора было своеобразным. Его веселили только самые простые вещи. Если бы Ирка, к примеру, рассказала, как кто-то поймал суккуба и шарахнул его о стену так, что он проглотил вставную челюсть прежде, чем у него вылетели мозги, Антигон катался бы от смеха часа полтора. При этом то, что у суккубов нет ни мозгов, ни вставной челюсти, не смутило бы ценителя здорового юмора.

– Хорошо! Идем! – резко сказала Ирка.

Она спохватилась, что сделала запретное – растревожила душу, вспомнила момент, связанный с Мефом. И что за ключевая фигура такая в ее жизни этот Буслаев? В конце концов, когда они начинали общаться, оба были почти дети. Это сейчас Мефодию почти шестнадцать. Или она, как Антигон, способна любить лишь тогда, когда ей дадут морального пинка?

Любовь не милиция. Она не входит без стука. Вылетать же она должна со звуком, тем самым деликатно предупредив о своем уходе. Да только вот эта проклятая любовь все никак не хотела вылетать, во всяком случае, из сердца Ирки со всеми его коронарными предсердиями, артериями и желудочками.

Одно хорошо – псов у подъезда уже не было. Оставшаяся без вожака стая разбежалась по своим собачьим делам. Ирка испытала хоть небольшое, но облегчение.

Война света и мрака имеет затяжной вялотекущий характер, как хронический зимний насморк. С одной стороны, у тебя как будто нет рабочих дней. С другой – нет и выходных. Каждую секунду в спину тебе могут вогнать нож или ты сам насадишь кого-то на копье. В то же время бывают недели, когда ты никому не нужен и просто шатаешься по городу, не слишком представляя, как убить время.