Жестокое милосердие - Богдан Сушинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ага, дали бы они нам сообщить! — по-польски проворчал дежурный, сразу же потеряв интерес к офицеру и его людям, и, открыв шлагбаум, побрел к будке.
Лейтенант взглядом приказал Арзамасцеву и Корбачу: «За ним» и, все еще не отводя глаз от мешковатой фигуры железнодорожника, спросил у часового:
— Вы слышали, что он пробормотал, когда вы сказали, что сообщите о бандитах?
— Я не понимаю по-польски.
— Вот именно! — повысил голос обер-лейтенант. — А он по-немецки отлично понимает! И не только он один. И знает обо всех наших намерениях. Вы вообще-то доверяете ему? — взял он часового под руку.
— Никак нет, господин обер-лейтенант. Полякам я вообще не доверяю, кто бы они ни были.
В это время из домика донеслись шум, возня. Часовой резко оглянулся, вскинул автомат, но нажать на спусковой крючок не успел. Выхватив пистолет (лейтенант держал его не в кобуре, а в кармане), Беркут выстрелил ему в бок, придержал автомат и выстрелил еще раз. Неожиданно из домика вырвался железнодорожник и, разметав нападающих, бросился бежать к дороге, однако Андрей догнал его, сбил с ног, и когда тот, скорчившись, замер с испуганно поднятыми руками, скомандовал:
— Вставай! Никто не собирается тебя убивать. Ты ведь поляк?
— Да, господин офицер, истинный Бог…
— И служишь немцам, потому что заставила нужда?
— Истинный Бог, потому… — неуклюже, все еще не опуская рук, поднимался с колен железнодорожник.
— Объясни ему по-польски, что от него требуется, — сказал Беркут подоспевшему Корбачу. — Тебя он лучше поймет. Ефрейтор, тело часового — в домик, а сам — на пост вместо него!
13
Прошло несколько напряженных минут. Появилась подвода. Еще одна. Прогромыхал состав с тяжелой военной техникой.
Три первых вагона были купейными, и оттуда, из-за занавесок, выглядывали офицеры. Беркута так и подмывало ударить по ним очередью, но он решил, что лучше использовать для такого обстрела оставшуюся ленту пулемета. И, конечно, сделать это в другом месте. Он вспомнил «железнодорожные эксцессы», которые они устраивали вместе с Крамарчуком. А ведь можно считать, что, будучи только вдвоем, они вывели из строя столько солдат противника, словно выиграли три-четыре хороших боя. Не понеся при этом никаких потерь.
Полной неожиданностью для Беркута стало то, что, вслед за товарняком, последний вагон которого остановился метрах в ста пятидесяти, на изгибе колеи, шел пассажирский поезд, машинист которого резко затормозил на подходе к переезду и тем не менее чуть не врезался в предыдущий состав.
Среди офицеров, вышедших из вагона, Беркуту сразу же бросился в глаза рослый смуглолицый гауптштурмфюрер с орлиным носом и жестким, пронизывающим взглядом. Эсэсовец тоже обратил внимание на стоявшего на обочине дороги германского обер-лейтенанта и, не сводя с него глаз, словно загипнотизированный, начал приближаться. Беркут инстинктивно подался навстречу ему, и с минуту они медленно, словно на дуэли перед выстрелом, сходились. Да и руки их тоже рванули кобуры почти одновременно.
— Если я правильно оценил ситуацию, вы не из нашего эшелона, обер-лейтенант? — застыла рука гауптштурмфюрера на рукоятке вальтера.
— Вы правильно оцениваете ее, — точно так же судорожно сжимал рукоять своего пистолета Беркут.
Боковым зрением он видел, как справа к нему медленно приближался с автоматом наперевес ефрейтор Арзамасцев, а слева, подталкивая дулом автомата дежурного по переезду, в пространство между гауптштурмфюрером и топчущейся у вагона группой офицеров заходил Корбач.
— Простите, обер-лейтенант, но вы напомнили мне одного знакомого офицера.
— Ваше лицо тоже напомнило мне лицо одного знакомого офицера, — ответил Беркут, все больше утверждаясь в мысли, что перед ним не кто иной, как гауптштурмфюрер Вилли Штубер.
Все еще не снимая рук с рукоятей, они оба метнули взглядами по сторонам. Эти диверсанты были опытными воинами и прекрасно понимали: чем бы в конечном итоге ни завершилась схватка, для них обоих она завершится гибелью.
— Но странность заключается в том, что тот знакомый был… русским офицером, — перешел гауптштурмфюрер на русский.
— Если я верно понял ваш русский язык, среди ваших знакомых, оказывается, были русские офицеры? — удивился Беркут на чистом немецком.
— Они и сейчас есть, — перешел эсэсовец на свой родной язык, указывая при этом на рослого офицера, одетого так, как обычно — Беркут помнил это по фильмам, — одевались белогвардейские офицеры.
Он стоял чуть в сторонке от германских офицеров и, обхватив руками ремень, покачивался на носках, глядя в сторону Беркута и его собеседника. То, что он выделялся среди прочих пассажиров своей формой, ничуть не смущало белогвардейца.
— Очевидно, из частей русского генерала Власова? — высказал догадку Беркут.
— Из частей русского казачьего генерала Семёнова, расквартированных в Маньчжурии.
— Они все еще расквартированы там? — искренне удивился Беркут. — В Маньчжурии, которая давно оккупирована Японией?
— Понимаю, что выглядит это странно: русские казаки — в роли союзников извечных врагов России, японцев.
— Это не единственная странность, порожденная нынешней войной. Достаточно вспомнить защитника Москвы генерала Власова, который теперь трепетно ждет аудиенции у Геббельса. Но что касается армии атамана Семёнова…
— Забытой белоказачьей армии, забытого атамана Семёнова. Неужели не слышали о такой, обер-лейтенант?
— Ну, почему же, кое-какие сведения доходили.
— Кстати, запомните имя этого белоказачьего диверсанта, который прошел тылами красных от Маньчжурии до линии фронта в Украине. Полковник Курбатов.
— Думаете, что его имя когда-нибудь понадобится мне?
— Хотя бы любопытства ради, — терпеливо объяснил Штубер. — Тем более что вскоре вы услышите о нем много захватывающего.
— Я? Вряд ли. У нас, армейцев-фронтовиков, другие интересы.
— О нем станут рассказывать даже по Берлинскому радио, — настоял на своем Штубер.
Прозвучал предупредительный гудок паровоза. Стараясь не выдавать своей нервозности, гауптштурмфюрер повернулся к Беркуту боком и движением руки, которую снял с кобуры, предложил провести его к вагону. Беркут тоже оставил кобуру в покое и пошел рядом с ним.
В двух соседних вагонах ехали в основном рядовые и унтер-офицеры, и, судя по тому, что многие из них еще были в бинтах, это были те, кого командование поощрило кратковременным отпуском на родину после лечения в госпитале. Однако офицеры следили за тем, чтобы отпускники не оставляли свои вагоны, или, в крайнем случае, не отходили от них далее чем на три шага.
— Ладно, на всякий случай постараюсь запомнить вашего протеже, — пожал плечами Беркут, — полковник Курбатов, чье имя возникло при случайном знакомстве с неким гауптштурмфюрером СС на диком лесном полустанке.
— Так, может быть, вы представитесь? — предложил Штубер.
— Мои документы вам мало о чем скажут, — едва заметно ухмыльнулся Беркут.
— Поскольку значащееся в них имя такое же чужое вам, как и где-то добытый вами мундир.
— Вы неудачно шутите, гауптштурмфюрер, — поиграл желваками Беркут.
— Да не нервничайте вы так, обер-лейтенант. Это был всего лишь диверсионный обмен любезностями.
— В данной ситуации нам лучше обоим оставаться предельно сдержанными и столь же предельно вежливыми, — напомнил Беркут случайному проезжему офицеру СД. — И не делать скоропалительных выводов.
— Вы совершенно правы, коллега. Кстати, как вы оказались в этой польской глуши?
— Воспоминания предлагаю оставить для послевоенных вечеров у камина.
— В таком случае, первая встреча у меня, в родовом имении. Или, может быть, в вашем… родовом имении, а, обер-лейтенант? — И сколько сарказма выплеснулось на лицо барона фон Штубера, когда он задавал этот вопрос «безлошадному» пролетарскому лейтенанту!
— Все может быть, — деликатно ушел от прямого ответа Беркут.
— Ладно, не тушуйтесь, я всего лишь пошутил. Однако мое приглашение к родовому камину остается в силе.
— Воспользуюсь при первой же возможности.
— А пока что лично меня интригует вот что: почему вы до сих пор не решились задать тот вопрос, который вас очень интересует, обер-лейтенант?
— Какой именно?
— Как звали русского лейтенанта, которого вы невольно напомнили мне?
— Почему вы считаете, что это должно заинтересовать меня?
— Вы правы: с какой стати?! — улыбнулся барон фон Штубер.
— Где вы встречались с ним? Под Москвой? На Дону, на Волге?
— На Днестре.
— Не впечатляет. Одна из многих русских рек. Большинство немцев даже не догадываются о ее существовании. Придумайте более эффектную легенду.
— Просто этот русский офицер запомнился мне еще с июля сорок первого. Лейтенант Громов. Андрей Громов, из рода, если не ошибаюсь, потомственных русских офицеров.