Страна Желанная - Илья Бражнин

Сержант взвыл и так бешено лягнул ногой, что Буян слетел с крыльца вниз, перекувырнувшись при этом в воздухе. Вслед за тем хлопнул выстрел, и посланная взбешённым сержантом пуля просвистела над самым ухом Буяна. Второго выстрела и второй пули Буян дожидаться не стал. Он изо всех сил припустил в лес и вскоре скрылся за стволами сосен.

В ту же минуту исчез с поля битвы и Глебка. Дед Назар, выскочивший на шум из своей хибарки, с одного взгляда понял всю опасность положения. С проворством, которого трудно было от него ожидать, дед подбежал к крыльцу, ухватил Глебку поперёк туловища и утащил к себе.

Шум схватки разом стих. Сержант поставил прокушенную ногу на перила крыльца и принялся развёртывать обмотку.

- Проклятый пёс.

Сержант повернулся к солдатам и приказал:

- Как только он снова появится около дома - этот пёс - застрелить! - Он увидел на снятой обмотке бурые пятна крови и прибавил злобно: - Вообще стрелять всякого русского, который появится около дома.

- Должен я окликать подходящего прежде, чем стрелять? - осведомился один из солдат.

- Можешь окликнуть после того, как выстрелишь, - усмехнулся сержант.

Другой солдат спросил:

- Распоряжение касается и хозяев этого дома?

- Дурак, - ответил презрительно сержант, - хозяин этого дома я.

Он поднял голову и оглядел сторожку сверху донизу оценивающим взглядом. Домик был невелик, но срублен из толстых и ровно подобранных сосновых брёвен добротно и прочно. Да. Таких брёвен в Англии не достать. Лейтенант Скваб недаром так много говорит о русском лесе. Он в этом деле знает толк. А что, если бы этот домик разобрать по бревну, перевезти в разобранном виде в Йоркшир и там снова поставить на дальней отцовской ферме, которую у него арендует Батлинг? Эта мысль вызывает улыбку на толстых губах сержанта. Честное слово, это было бы неплохо - поставить такой русский охотничий домик!

Сержант снова оглядывает сторожку и всё больше проникается мыслью, что дом этот его, сержанта Даусона, собственность. Он даже прикидывает на глаз как бы хорошо выглядел вырезанный над дверью девиз: "Мой дом - моя крепость". Это чисто английский девиз. Да. Чисто английский и по духу и по выражению. Чертовски ловко сказано. Тут всё, что надо, заключено: и утверждение священного права собственности, и гордое сознание этого права, и грозное предупреждение всякому, кто вздумал бы посягнуть на его очаг, вторгнуться в его дом.

Сержант Даусон самодовольно выпрямляется, не замечая вопиющего противоречия этих мыслей с делами человека, только что вторгшегося в чужой дом, разгромившего чужой очаг и выкинувшего на улицу исконных хозяев.

Глебка, которого утащил к себе дед Назар, сидел в его хибарке, забившись в самый тёмный угол. Всё тело его ныло от ушибов, полученных в схватке с сержантом Даусоном. Но не телесная боль мучила Глебку. Его терзали нестерпимая горечь, унижение, ярость. Никогда в жизни не испытывал он такого унижения и такой ярости.

Дед Назар, сидевший на лавке у окна, чинил порвавшиеся силки, которые поутру собирался ставить на погибель зазимовавшей в соседнем рябиннике стайке рябчиков. Поглядывая искоса на Глебку, он думал огорчённо: "Вишь как уязвился, гордая душа. Эка беда".

Дед тяжело вздохнул и, наклонив седую голову над работой, заговорил неторопливым и ровным голосом:

- Вот уж истинно, не сам бог казнит, тварь напускает. Явились на нашу голову. Но то ничего, парень. Ты это самое, как говорится, плюй налево растирай направо. Сегодня вроде они осилили, но ты и тут души не теряй. Мы своё возьмём. По-всякому живали, всякое видали. А что согнуть нас норовят, так вица она и гнуча, да хлёстка. Её согнёшь, а она, гляди, распрямится да как хвостнёт по лбу - на раз башку рассадит. Дай срок. Получат они, получат, сполна, что причитается за все их злодейства, и камманы эти заморские, да и с белой сволотой заедино. Тьфу, прости господи, и говорить про них, так оскомину на языке навяжешь.

Дед Назар плюнул, реденькая его бородка задрожала. Глебка вдруг сказал из угла задыхающимся голосом:

- Я их, деда, спалю, как в Воронихе их запалили. Ночью как заснут, припру двери жердиной покрепче, чтоб не выскочили, сенник свой растрясу под дверью и запалю.

Дед Назар покосился на окошко и сказал сердито:

- Ну ты. Того. Ты знаешь. Ты это брось-ко. Ты это в голову себе не забирай. Мал ещё воевать.

- Не мал, - крикнул Глебка в запальчивости. - Не мал. Вот увидишь, сделаю. Вот увидишь.

Глебка вскочил на ноги. Он весь дрожал от возбуждения. Глаза горели на бледном, исхудалом лице, словно в глазницы заронили две горячих, неугасимых искры. И глядя на это бледное, полное решимости лицо, дед Назар подумал: "А, пожалуй, что и в самом деле сделает. Надо доглядывать за парнем-то, чтоб не погубил себя прежде времени".

Он снова поглядел с опаской за окно. В это время кто-то завозился за дверью. Потом дверь медленно приоткрылась, и в хибарку протиснулся запыхавшийся Буян.

- Вона, - сказал дед. - Пожалуйте, ещё один вояка.

Буян кинулся к Глебке, тихонько повизгивая от радости и неистово крутя хвостом. Дед Назар глядел на обоих, наморщив лоб, и качал седенькой головой.

- Да. Видишь ты, какое дело. Чую я, наживёшь с вами беды. Один одного стоит. Пса-то теперь беспременно прятать от них надо. Беспременно. А то, гляди, застрелят.

Он озабоченно вздохнул. Потом вдруг озорно подмигнул.

- А ловко он его цапнул. И фамильи не спросил. Прямо сходу и за икру. Наших, мол, не забижай. Вон он какой у нас боевой. Пёсья повадка, да волчья хватка.

Буян глядел на деда умными глазами, точно понимал его речь, и в ответ помахивал хвостом. Сейчас он меньше всего напоминал волка. Между тем слова деда Назара о волчьей хватке были не простой прибауткой. Волчья кровь, несомненно, была в крови Буяна. Древнюю примесь её можно было распознать по тёмной седловине на спине, по необыкновенной ширине и крепости груди, по слишком большому для сибирской лайки росту. Эта капля волчьей крови и делала обычно безобидного и игривого пса опасным в минуты боевой ярости.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

У КОСТРА

Партизаны подходили по одному - по двое и тотчас подсаживались к костру на подстилку из елового лапника. Те, кому не хватало места на зелёном кольце ельника, становились за спинами сидящих. Над их головами раскинулось бархатистое черно-синее небо, вытканное серебряной россыпью звёзд. За их спинами стояла стена вековых елей, прятавших хмурую колючую темень ветвей под пухлыми шапками снега, розовеющего в отсветах огня.

Но партизаны не смотрели ни вверх, ни по сторонам, где всё было им знакомо с младенческих лет. Они смотрели в потрескивающий костёр, пламя которого время от времени жарко взмётывалось оранжевыми языками.