Немцы - Ирина Велембовская

Румяная Юлия Шереш поставила перед ними миски со щами. Действительно, щи были почти пусты, в них болтались редкие листики зеленой капусты.

— Чем же это можно объяснить? — спросил Штребль, посмотрев в свою миску. — Еще две недели назад еда была значительно лучше.

— Воруют, — мрачно ответил Раннер. — Пока на кухне были русские, было еще терпимо, а с тех пор, как Грауер поставил туда своих любовниц, совсем жрать стало нечего. Сами отъелись, мужей откармливают, ну и Грауера, конечно, не забывают. Посмотрите, как растолстела фрау Шереш, а и месяца нет, как попала на кухню. Не отворачивайте морду, Шереш, я правду говорю. Вы и сами заметно поправились.

Смущенный Шереш за соседним столом пробормотал в свое оправдание:

— Твоя Магда тоже на кухне работает…

— Ладно вам! На завтра обещан хороший обед, — сообщил уже успевший загореть на первом солнышке здоровяк Эрхард. — Эту неделю мы работали просто как проклятые. Неужели нам не заплатят к празднику денег и не дадут нажраться вдоволь? Я тогда не прощу этого русским.

После обеда Штребль хотел было пройтись по лагерю, но вдруг почувствовал страшную слабость и головокружение.

— Идите-ка ложитесь, — приказал Бер. — Вы белы как мел. Видно, рано вас выпустили из госпиталя.

Штребль снял ботинки и покорно лег.

Новые порядки в комнате внесли некоторые неудобства: раньше, придя с работы, можно было плюхнуться прямо на нары, иногда даже не раздеваясь. Теперь на чистой, заправленной постели валяться было запрещено. Комбат следил за этим лично.

За время отсутствия Штребля к ним подселили трех крестьян из второй роты.

— Хорошо работают, — пояснил Бер. — Это Рудлёф и два брата Ирлевеки. Знаете, такие длинные, усатые верзилы. У меня уже пропал складной ножик с вилкой, — он тяжело вздохнул.

— Не люблю я бёмов, — признался Эрхард. — Постоянно они толкутся у кухни, клянчат и ждут, когда кухарки пойдут помои выплескивать. Тотчас кинутся все, как собачья свора, и готовы из-за каждой кости передраться. Можно подумать, они голоднее нас. Мы-то ведь не идем на помойку.

— Может, скоро пойдем… — тоскливо проговорил Бер. — Неужели нас никогда не отпустят домой? Я просто с ума схожу при этой мысли…

— Успокойтесь, старина, — дрогнувшим голосом отозвался Штребль, — этого не может быть.

Пришли бёмы. Все трое похожие друг на друга — высокие, усатые, хмурые. Не поздоровавшись, прошли к своим кроватям, порылись под ними, вытащили оттуда плохо промытую посуду и ушли за обедом. Минут через пятнадцать вернулись. Принесли суп и кашу, слитые вместе, сели спиной к остальным и принялись молча хлебать. Съев все до последней капли, достали из-за пазухи куски хлеба и съели его всухомятку. Потом стали не спеша раздеваться. Грязные постолы и вонючие портянки бросили под койку.

— Почему они не носят ботинки? — шепотом спросил Штребль у Бера.

— Предпочитают ходить с мокрыми ногами, а казенную обувь припрятывать.

Бёмы невозмутимо продолжали раздеваться, беспрестанно почесываясь. На шее у них болтались засаленные черные платки, от меховых жилеток несло сырой овчиной. Оставшись в одних холщовых рубахах, они извлекли из-за пазухи по несколько картофелин и, не очистив их, начали крошить в закопченные котелки. Долив воды и густо посолив эту стряпню, бёмы притащили со двора щепок и, разведя огонь в голландской печи, сунули туда все три котелка. Усевшись на пол перед огнем, они нетерпеливо глядели на закипавшую воду.

— Теперь ты должен мне уже пять картофелин, — тихо сказал один из Ирлевеков своему брату.

Тот молча кивнул и подбросил щепок в огонь.

— Откуда у них картошка? — снова шепотом спросил Штребль.

— Когда ведут домой, клянчат у каждых ворот. Русские подают им.

Когда похлебка сварилась, бёмы с жадностью расправились с ней, даже не дав ей немного остынуть. Потом старший Ирлевек спросил:

— Сварим еще мамалыги, пока в печи есть огонь? Появился на свет грязный мешочек с кукурузной мукой. Опять закипели котелки. Заварив жидкую кашу, бёмы снова принялись за еду.

— Долго они будут жрать? — вполголоса проворчал Раннер. — Чтоб они лопнули, грязные свиньи!

Съев мамалыгу, крестьяне спрятали котелки под кроватью, накинули на рубахи грязные куртки и ушли.

— Пошли на кухню отбросы клянчить. Они никогда не нажрутся, сколько им ни дай! — теперь уже громко сказал Раннер.

Папаша Лендель, старший по комнате, недовольно заметил:

— Мне от них одни неприятности, ничего не хотят признавать, разбрасывают всюду свои грязные портянки и обувь. Посмотрите на их наволочки: три дня, как сменили белье, а они уже черные.

Отдохнув, все начали заниматься туалетом — брились, умывались, переодевались в чистое платье. Вечером должен был собраться аппель[1].

Вебер заглянул в комнату и многозначительно улыбнулся.

— Халло! К вам гостья, — он распахнул дверь.

На пороге стояла смущенная Тамара. Штребль поспешно запахнул рубаху на волосатой груди. Бер сконфузился и прыгнул в нижнем белье под одеяло.

— Еще раз здравствуйте, — сказала Тамара. — Я принесла вам ваши талоны, ведь завтра праздник… Только что получила их в конторе.

— И вы пришли в такую даль обратно? — умилился Бер. — Ах, фройлейн Тамара, вы замечательное создание!

— Ладно, ладно, — пробормотала Тамара, искавшая глазами Рудольфа, — это не столько моя забота, сколько Татьяны Герасимовны. Она меня сюда послала. Получите ваши талоны. Каждому — пять.

— Ура! — проревел Раннер. — Завтра наедимся!

— И еще, — Тамара расстегнула свою туго набитую сумку, — Татьяна Герасимовна посылает вам десять пачек табаку. Разделите их между курящими.

— Ах, фройлейн! — весело воскликнул всегда сдержанный Эрхард. — А я уж, признаться, думал, что русские не позаботятся о нас в этот праздник.

Штребль смущенно приблизился к Тамаре, которая его уже заметила, но старательно пыталась скрыть свою радость.

— Здравствуйте, фройлейн Тамара, вы стали еще красивее…

— Рудольф, — Тамара покраснела, протянув ему руку, — ты уже здоров? Вот хорошо.

— Фройлейн Тамара, — спросил папаша Лендель, держа в руках целую пачку талонов, — кому предназначены эти талоны? Всем, кто работал сегодня на постройке дороги, или?..

— Всем, — она потупилась. — Кто чувствует, что не совсем заслужил их, пусть постарается не остаться в долгу, — и поглядев на бледного, похудевшего Рудольфа, добавила: — Штреблю тоже дайте, так распорядилась… большая начальница, — девушка засмеялась и направилась к двери: — До свидания! Желаю вам весело провести праздник!

Штребль догнал ее в коридоре и тихо сказал:

— Фройлейн Тамара, возьмите… Я сделал это для вас… — он протянул ей маленькую изящную шкатулку. На крышке было вырезано «Erinnerung an Ural».

Тамара, опустив глаза, взяла ее и, не глядя на Штребля, достала из сумки горбушку хлеба, которую так и не успела съесть за весь день, сунула ее Штреблю и быстро побежала по коридору.

В тот же вечер Лаптев снова беседовал с Хромовым, который находился в на редкость хорошем расположении духа. Оба курили и рассматривали платежные ведомости, принесенные Лаптевым из штаба батальона.

— Ну, ладно, — согласился Хромов. — Раз ты настаиваешь, я заплачу. Но только тем, кто имеет сто процентов выполнения. Остальным — шиш! И учти, — комбат пригрозил пальцем, — это в первый и последний раз. Я и так истратился в пух и прах перед праздником на культнужды. Теперь сунься кто-нибудь из начальства: чистота, порядок, коечки, цветочки… Просто как в санатории, — он задумался, почесал в голове и с усмешкой сказал: — Может, ты кое в чем и прав. Только прямо тебе скажу: ненавижу я этих немцев, видеть спокойно не могу!.. Я из-за них психом стал. Шутка сказать, две контузии! Но деньги ты прикажи выдать… пусть получат.

Через полчаса по лагерю разнеслось:

— Выдают деньги! Хауптман приказал выдать весь заработок!

Во втором корпусе у окошечка кассы быстро выстроилась огромная очередь. Женщины и мужчины, горожане и крестьяне — все перемешалось. Никто еще не знал толком, кому сколько причитается, кто получит и кто не получит зарплату, поэтому высказывались самые разнообразные предположения.

— Уж если я не получу, то я не знаю тогда… — взволнованно говорил Эрхард. — Глядите, какие мозоли. Я их в лесу заработал.

— Ведь хауптман грозил не выдавать денег никому, если все не будут выполнять норму, — заметил Шереш.

— Наплевать! — заорал Раннер. — Подайте мне то, что я заработал, чтобы я мог купить хлеб и табак! Наплевать на тех, кто обленился до того, что собственных вшей не желает выбить!

— Не хочу я никаких денег, пусть отпустят нас домой, — угрюмо заявил Чундерлинк.

Внезапно появившийся Грауер погрозил Чундерлинку пальцем и угрожающе зашипел. Чундерлинк тотчас умолк и стушевался. Грауера теперь побаивались.