Вязниковский самодур - Михаил Волконский

— А уж это — твое дело! — ответил Прохор Саввич.

— Постой! — остановил его князь. — Да ведь это просто: ты не хочешь пить кубок, а я не исполню твоей просьбы — вот и все, так и разойдемся!

— Отлично, — согласился Прохор Саввич. Князь опять остановил его.

— Как отлично? Ведь если я не должен исполнить твою просьбу, тогда нужно, чтобы я заставил тебя выпить кубок, потому что ты просишь не пить его… А если я заставлю и ты его выпьешь, тогда во исполнение просьбы ты должен не пить его. Вот так задача!..

— И, полноте, князь, ваше сиятельство, — сказал кто-то из гостей, — охота вам дворянскую голову ломать! Просто прогоните этого загадчика — и дело с концом.

Однако князю такой выход не понравился.

— Нет, — возразил он, — что сказано, то и должно быть исполнено — у меня уж такое положение! Я не потерплю, чтобы не было исполнено то, что я раз сказал. — И он снова в недоумении уставился на наполненный кубок, в котором играло шипучее вино. — Вот что, — проговорил он наконец, обращаясь к Прохору Саввичу, — ты мне задал задачу — ты должен и разрешить ее. Как желаешь, а научи, сделай милость, как мне поступить теперь?

Прохор Саввич, усмехнувшись, сказал:

— Да, видно, одно средство осталось: разбей кубок, как он есть, с вином, тогда, по крайней мере, не из чего заставлять меня пить будет… этим и выйдешь из затруднения…

— А другого выхода нет?

— Видно, нет, по-моему, а коли сам что надумал — исполни.

— Или, ты думаешь, жаль мне этой посуды? — проговорил князь, взявшись за кубок, — и поценнее вещами умею брезговать, батюшка!.. — И он, спокойно подняв кубок, бросил его на пол.

Кубок разбился вдребезги — только осколки полетели в разные стороны да вино разбрызгалось звездообразной лужей.

— Ай да князь! — послышалось кругом. — Вот это по-княжески!

— Виват князь Гурий Львович! — закричали на другом конце стола.

Но князь вдруг облокотился на руку и задумался, потом нахмурился, и краска сбежала с лица у него. Бледный, он поглядел вокруг, и с некоторым ужасом глаза его остановились на том месте, где за минуту пред тем стоял Прохор Саввич. Того уже не было — он ушел.

Всем бросилась в глаза внезапная перемена, происшедшая в князе.

— Что с ним? — зашептались гости.

Князь сидел, понурив голову, и грустно смотрел на осколки разбитого кубка. Он вспомнил только теперь, что с этим кубком была связана до некоторой степени его судьба: ему было предсказано очень давно, что смерть его наступит тогда, когда разобьется этот кубок. Он не поверил этому предсказанию, посмеялся даже над ним и забыл о нем, но теперь, когда кубок лежал в мелких осколках, вдруг на память князю пришло предсказание, и он испугался.

XXIV

Прохор Саввич вернулся из столовой после разговора с князем к себе в каморку, где ждал его Гурлов. Тот в парике и очках, в образе парикмахерского помощника (в каморку мог войти кто-нибудь из посторонних), сидел и практиковался в кручении волоса для париков. Но работа валилась из рук у него.

Прохор Саввич застал его сидящим с опущенными руками, с уставившимися в одну точку неподвижными глазами. Гурлову было и грустно, и больно, и вместе с тем он испытывал величайшее блаженство, вспоминая свой разговор с Машей и в сотый раз мысленно перебирая все его подробности.

Прохор Саввич понимал его состояние и, чтобы не мешать ему, не окликнул его, а преспокойно сел у другой стороны стола и начал работать над париком, который ему спешно нужно было приготовить.

Гурлов сам заговорил первый:

— Не знаю, как благодарить вас, Прохор Саввич! Ведь вы мне жизнь вернули сегодняшним вечером!.. Если бы вы только знали!..

— Знаю, все знаю, — остановил его Прохор Саввич. — Вы думаете, я молод не был? Пережил я уже ваши года, а потому и знаю все, — улыбнулся он, ласково посмотрев на Гурлова. — Не думайте, что вы новое что-либо изобрели или чувствуете особенно, — все так спокон века, батюшка… Ну, да дай Бог вам!..

— Дай Бог вам здоровья!

— Я-то рад, что вы счастливы.

— Счастлив! — задумчиво протянул Гурлов. — Счастлив! Я был счастлив, но это продолжалось часа полтора, показавшихся мне одной минутой… А теперь мы опять разъединены!..

— Погодите! Потерпите! Сразу ничего не дается. Нужно заслужить свое счастье. Вот придет время…

— Да разве я мало измучился в этот месяц, что она здесь?

— Что значит месяц? Другие годами мучаются!

Прохор Саввич проговорил это так, что посмотревшему на него в эту минуту Гурлову показалось, что этот старик более, чем кто-нибудь другой, имел право сказать о том, что есть люди, которые мучаются годами.

— Может быть, вы и правы, — ответил он, — то есть даже наверное правы и можете говорить так… но за что я страдаю?

— Каждому свое горе больнее. Каждый спрашивает, за что он страдает. А надо спрашивать, не за что, а для чего. Почему мы знаем? Не нам пытать Божественный Промысл! Очевидно, наше страдание — для самих же нас.

— А сами вы много испытали в жизни?

— Каждому крест по силе дается! — сказал Прохор Саввич, улыбнувшись.

Гурлову хотелось узнать прошлое этого доброго, с чистой, хрустальной душою старика. Ему казалось, что в этом прошлом непременно должно скрываться много таинственного и загадочного. Судя по манерам, выражениям и даже образованию, Прохор Саввич принадлежал вовсе не к тому типу людей, из которых выходят простые парикмахеры, а между тем он нес, видимо, с терпением и покорностью данное ему судьбою испытание. Что это было именно испытание и что Прохор Саввич не мог остаться до конца дней своих парикмахером при театре самодура князя — в этом Гурлов не сомневался.

— Ничего в моей жизни нет таинственного, — начал Прохор Саввич, как бы читая в его мыслях и отвечая на них. — Рожден я в роскоши и был с детства избалован ею. С детства жил я с отцом за границей, во Франции, в Париже. Незадолго до революции мой отец умер, и оказалось, что ничего, кроме долгов, не осталось у него. Тут произошла кровавая драма истории, в которой если не пришлось мне участвовать, то, во всяком случае, довелось быть свидетелем!.. Мне пришлось отказаться от титула…

— Вот как, — невольно воскликнул Гурлов, — у вас есть титул?

— У меня есть титул, — просто проговорил Прохор Саввич, — и, отказавшись от всего, я стал искать работы. Добрый человек почти на старости лет взял меня в ученики и научил, как добывать хлеб трудами рук своих. Я стал парикмахером…

— Зачем же вы в Россию вернулись?

— Зачем? Так надо было.

И оба они задумались.

Гурлов, благодаря рассказу Прохора Саввича, на минуту отвлекся от своих дум, но как только тот замолчал, снова закружились и запутались мысли в горячей молодой голове Гурлова. Ну, он видел сегодня Машу — хорошо! А дальше что? Что же дальше будет? И как он освободит ее и вместе с тем себя, потому что для него жизнь была мыслима только вместе с нею?

«Надо об этом поговорить и обдумать это, — решил Сергей Александрович, — и откладывать этот разговор не следует».

XXV

— Вот что, Прохор Саввич, — начал Гурлов, кладя руки на стол. — Хорошо, мы с Машей виделись сегодня. А дальше что? Ведь нельзя же оставлять ее в руках этого самодура, нельзя нам оставаться в бездействии. Я, по крайней мере, не могу, не могу!

— А надо!

— Как? По-вашему, надо сидеть и ждать?

— Я этого не сказал. Но прежде объясните мне, что вы хотите делать? У вас есть план?

— Мой план, — сказал Гурлов, — жениться на ней потихоньку; можно найти священника, который повенчает, а раз она будет моею женой, то перестанет быть крепостною князя Каравай-Батынского, а следовательно, сделается свободною, как дворянка, моя жена…

— Но ведь заочно венчать нельзя. Нужно, чтобы она присутствовала на свадьбе.

— Конечно! Для этого я увезу ее, отниму, чего бы мне это ни стоило, хотя бы с целым полком пришлось драться…

— Ну, вот, сейчас и драться! Видите, вы хотите исправить зло насилием, а это никогда не приводит к хорошему…

— Позвольте! Если на вас с топором бросится человек, вы не станете защищаться?

— Стану, но только добрым словом. Я стану говорить с ним и не буду бояться его. Поверьте, нет человека, у которого не было бы добра, хоть крупицы добра, в сердце. Нужно только уметь вызвать его доброе чувство.

— Так вы полагаете, что с князем Гурием Львовичем сможете сладить добром? Кажется, многого, чересчур многого захотели вы.

— Во всяком случае, если он поступает зло, если он идет на насилие, нам не надо подражать ему. Знайте: один человек, действующий добром и во имя добра, сильнее сотни людей, решившихся на зло, ну, а если вы сами хотите платить злом за зло и насилием за насилие, то, поверьте, успех будет сомнителен.

— Как? Вы не признаете насилия даже ради благой цели?